Страница 21 из 27
Наступил вечер, и мы наконец очнулись от охватившей нас каменной лихорадки. Вернулись к монастырю и в километре он него, в небольшом ущелье, рядом с одним из бывших монастырских колодцев под двумя развесистыми гобийскими вязами — хашясами, разбили лагерь. Приподнятый эмоциональный настрой, вызванный насыщенностью событиями уходящего дня, завораживающей красотой темнеющих окрестностей, не покидал нас. Это вылилось в дружное желание мужчин испытать себя в древнем и мужественном занятии — ночной охоте. Около часа ночи, довольные и счастливые, охотники вернулись с убитым дзереном.
Мэнэс, потомок древних скотоводов и охотников евразийских степей, разделал его по всем правилам: красиво, нигде не повредив снял шкуру, которую мы вместе с головой, закопали, чтобы не привлекать внимание ночных хищников, расчленил по суставам тушу (куски мяса мы по той же причине развесили на дереве). Сердце, печень и почки поджарили и тут же съели.
Ночь была теплая, звездная. Иногда вдали кто-то тявкал, скорее всего шакал. Сытая истома окончательно свалила всех с ног. Решили ничего не убирать, все оставить как есть. Чего бояться — на сто верст вокруг никого нет. Спать, спать, спать — хоть до середины завтрашнего дня. Можно же в конце концов позволить себе такое. Уже засыпая, залезали в спальные мешки, мужчины в палатке, я — под хайлясом, и кто-то в полусне торжественно изрек: «Завтра день всеобщего кайфа!» Как часто мы потом вспоминали эту фразу.
Я проснулась посреди ночи с неприятным ощущением, что по мне ползает десятка два представителей какой-то мелкой фауны. Включила фонарь и в его бйедном свете увидела клопообразных тварей с многочисленными ножками, которые деловито, без суеты пикировали с дерева на мой мешок и на раскладушку, откуда так же спокойно перебирались на меня. Господи! Да ведь это клещи. Сон как ветром сдуло.
— Ребята, клещи! — кинулась я к палатке.
— Скотские они. Спи! — сонно отозвалась палатка.
Наверное, кто-то познакомился с ними еще вчера и, убедившись, что они не «человеческие», махнул на них рукой. Кусать — кусают, но вреда вроде не приносят. Впоследствии так и оказалось. Однако оставаться с ними один на один под хайлясом мне не хотелось. Слегка потеснив мужчин, под их сонное недовольное бормотание, я пристроилась у входа в палатку и вскоре уснула.
Под утро пошел дождь, сначала почти бесшумно, потом все громче, барабаня по крыше палатки. В восемь утра я вылезла и оглянулась — серое, беспросветное небо, дождь зарядил надолго, все оставленные снаружи вещи намокли, кастрюли и миски наполнились водой. Каждый сделанный мною шаг оставлял след, быстро заполнявшийся водой. Возникло ощущение тревоги: вспомнились письменные и устные рассказы о коварстве гобийских сайров, внезапно наполняющихся невесть откуда взявшимися селевыми потоками, сносящими все на своем пути. Я успокаивала себя: вчера был солнечный день, дождь несильный и идет недолго, если бы ущелье заливалось водой, то монахи вряд ли построили бы здесь колодец… Однако, вернувшись в палатку, стала будить мужчин:
— Ребята, подъем! Дождь идет! Надо бы убираться отсюда подобру-поздорову!
В ответ услышала:
— Что ты все суетишься? Дай людям поспать.
Действительно, что это я? Мужчинам виднее. Я опять залезла в мешок. Под усыпляющий шелест дождя тревога отступила. В десять наконец встали. По ущелью текли пять-шесть маленьких ручьев, один из них пробрался даже в палатку. Физиономии у всех поскучнели. День кайфа явно не задавался. Все вокруг было до отвращения мокрым. Хлеб, оставленный вчера снаружи, превратился в тесто.
— Может, втащим вещи в машину? Может, отъедем отсюда? — заунывно продолжаю я свою «тему». Женя величественно бросает в ответ:
— Джентльмены без кофе никогда не трогаются в путь…
Фразу закончить не удалось. Сейчас уже не вспомнить, кто первым увидел надвигающийся сель. Он «шел», если можно так сказать о потоке, казалось бы, медленно, с каким-то шуршанием и потрескиванием, неся на себе ветки, чуть ли не целые кусты, цепляясь за все, что попадалось на пути. Пошатнулась и стала заваливаться палатка, колья которой не выдержали напора; вот уже переворачиваются с боку на бок в воде спальные мешки; плывут, набирая скорость, кастрюли, сковородка; горит и фыркает на плаву наш кормилец «шмель». Глаз охватывает все в долю секунды, а в следующую мы уже лихорадочно подхватываем все, что еще лежит или уже плывет. Поток всего по колено — в этом наше спасение. Через три минуты все вещи уже горой свалены в машину. Так и не погасший примус весело жужжит на бочке с бензином — благо она уже пустая. Еще через пять минут машина взбирается на ближайший холм, и мы можем позволить себе оглянуться. Честно говоря, зрелище не из приятных: бурный поток набрал силу, он уже не «шуршит» и не «идет», а стремительно несется и уносит все, что плохо лежит на его пути. Захлестнуло колодец, его совсем не видно. Пожалуй, дальше испытывать судьбу не стоит. По склону холма выбираемся к монастырю и, кинув на него прощальный взгляд, устремляемся на знакомую нам дорогу и берем курс на север — подальше от этих мест.
Дождь усилился. Как-то незаметно расползшиеся лужи на дорожной колее слились в один поток, и вот уже нас охватило ощущение, что мы не едем, а плывем, не по дороге, а по реке, хотя и неглубокой, но с довольно быстрым течением. Иногда в нашу дорогу-реку вливались другие точно такие же дороги, их становилось все больше, а поток, в котором мы «плыли», — все шире. Попытались выбраться из него на обочину и тут же начали буксовать: гобийский песок, насыщенный водой, засасывал машину. Впрочем, к середине дня колея и обочина слились воедино. Впереди, сзади, справа, слева, сверху — сплошная вода. Попытки обойти новоявленные моря по возвышенным местам ничего не дали. За каждым холмом все было точно так же.
Машина встала. Как-то неожиданно стемнело. Теперь вокруг была не только вода, но еще и тьма. Андрей разулся и ушел вперед прощупать колею собственными ногами. Его не было целый час. Вернувшись, сказал, что вообще-то ехать можно, но только неясно, куда. К тому времени подкралась еще одна опасность: бензина осталось не более чем на сто километров, а до Улан-Батора четыреста, и то, если не собьемся с пути.
Военный совет отряда заседал недолго. Вопрос был один: куда идти? Впереди тьма, вода и неизвестность. Позади тьма, вода и в девяноста километрах центр сомона Манлай, который мы проскочили несколько часов назад. Там нам дадут бензин, там есть гостиница и столовая — во всяком случае, мы верили в это. За весь день мы как-то так и не собрались поесть, ситуация не располагала. Теперь вдруг все почувствовали голод, и то ли от него, то ли от воспоминаний о размокшем хлебе слегка подташнивало.
Однако стоять долго нельзя. Каждые полчаса вода «за бортом» поднимается сантиметров на пять. Развернулись, пошли назад. Едем тяжело и осторожно, опасаясь ям. Андрей мучительно всматривается в темноту. В свете фар не видно ничего, кроме сплошной воды со всех сторон. Его заметно клонит в сон: еще бы, уже двенадцать часов без отдыха за рулем. Рассказала бы ему что-нибудь развлекательное, да у самой язык уже не ворочается.
Неожиданно Женя запел. До сих пор он сам не знает, что это было — порыв души, стремление не дать Андрею уснуть или некое противостояние силам холода и мрака. Есенина сменил Окуджава, потом песни далеких студенческих лет и еще какие-то, совсем неведомые мне. Я часто слышала, как он поет, но так он не пел никогда. Сколько это длилось? Полчаса, час?… Оборвалось внезапно. Машина провалилась в яму. Тут же стало ясно, что сегодня мы из нее не выберемся, что все на пределе своих сил и единственное, что. мы в состоянии сделать, — залезть в мешки, свернуться в клубок и уснуть. Я поднесла к самому носу часы — без пяти двенадцать. День кайфа закончился.
Когда мы наутро проснулись, сияло солнце. Дождя и безбрежного моря вокруг как не бывало. За ночь гобийский песок впитал в себя всю воду, и только подсыхающие прямо на глазах лужи еще напоминали о вчерашнем буйстве стихий. Бензин нам дала попавшаяся на пути воинская часть, там же нас напоили, накормили и затопили нам баню. И уже нигде более не сбиваясь с пути, мы за полтора дня добрались до Улан-Батора.