Страница 130 из 176
На самом деле этот штрих здесь единичен. Дальнейшее не сводится ни к описаниям игр, ни к превознесению власти дам. В «Истории» Гальфрида Монмутского придворный праздник на Троицу — не более чем повод подготовиться к войне с Римом. Нет ни круглого стола, ни индивидуальных приключений рыцарей. Герои — это короли. В атмосфере, близкой к атмосфере эпопеи, один король (Утер) захватывает жену одного из вассалов, другой (Артур) устраивает крестовый поход против шотландцев в ответ на призыв архиепископа{932}, а потом сходится в решающем поединке с римским трибуном Флоллоном (убивая его на некоем острове на Сене своим добрым мечом «Калибурном» — Эскалибуром) и дает римлянам кровавое сражение. Можно было бы считать все это «жестой», и из числа самых воинственных, потому что при дворе Артура не происходит даже спора между «голубями» и «ястребами». Предвидя перспективу войны, герцог Кадор шумно радуется. Он опасается, как бы долгий мир не сделал бриттов трусами, не подорвал бы их воинской репутации. Ведь, в конечном счете, «где оружие отложено в сторону и ржавеет, но в ходу такие утехи, как кости, пылкие увлечения женщинами и прочее в этом же роде, там, без сомнения, праздность неминуемо запятнает то, что почиталось доблестью, честью, отвагой и славой»{933}. Как вернуть бриттам воинскую доблесть и честь? Герцог Кадор не видит иного средства, кроме войны, и никто ему не возражает. Никто не берет под защиту drueries с предыдущей страницы. Далее эта «История» продолжается почти как «жеста», где король должен быть столь же храбр, как его герцоги и графы[240]. И конец у нее мрачный и кровавый: в результате войн с римлянами, саксами, мятежным вассалом Модредом Артур и его люди гибнут.
Современники не слишком верили в эти сказки о бриттах, но любили их. Они так ими увлекались, что в 1155 г. «История» Гальфрида Монмутского была переведена на французский (романский) язык нормандским клириком Васом — получился «Роман о Бруте». В целом он близок к оригинальному тексту, но его короткие стихотворные строки звучат живей, зрелищу придворного праздника на Троицу он придает больше веселья и блеска. То здесь, то там он добавляет какой-нибудь дополнительный штрих. Если рыцари идут из церкви в церковь, то не только затем, чтобы насладиться красотами христианской литургии, но и затем, чтобы посмотреть на дам. Вас усиливает и щедроты Артура, то есть вознаграждение за рыцарские подвиги. Он обходится без рассуждения о жертвенной гибели в крестовом походе, которое есть в «Истории» Гальфрида Монмутского. Его король Артур в итоге даже не умирает, он просто исчезает — и больше ничего не нужно, чтобы пробуждать воображение читателей и новых авторов. С другой стороны, Вас привносит гениальную идею — король у него учреждает Круглый стол, очень полезный, чтобы компенсировать избыточный дух соперничества, который он привил своему двору. «Для благородных баронов, окружавших его, из каковых каждый считал себя лучшим, чем другие (и никто бы не мог сказать, кто худший), Артур и создал Круглый стол, о которым бритты сложили немало историй. Рыцари (vassal) занимали за ним совершенно равные места»{934}. Никто не имел лучшего места, чем другой, и никого не обслуживали лучше: это по-настоящему были пэры [равные], и никаких споров о первенстве, портивших праздники при дворах графов Фландрских и Булонских, не было{935}.[241]
Согласно Гальфриду Монмутскому, герцог Кадор радуется, что сам Бог разжег гнев римлян, чтобы вынудить бриттов совершать подвиги{936}. И у Васа герцог заключает речь высказыванием в пользу сопротивления, достойным Бертрана де Борна: «Я никогда не полюблю долгий мир»{937}. Но здесь Говен, племянника короля Артура, подает реплику, имеющую противоположный смысл: «Сир граф, право, вы зря волнуетесь. После войны мир хорош, мирная земля лишь прекрасней и лучше. Как раз тогда он годится, чтобы развлекаться и влюбляться, и чтобы из любви к подругам рыцари совершали рыцарские подвиги»{938}.
Итак, можно избавиться от бремени чести предков, от заботы о том, как бы не выродиться, и, словно играючи, выковать собственную судьбу? Устами Говена Вас становится глашатаем некоего нового рыцарства. Это оно устраивает и посещает турниры и придворные праздники в промежутках между войнами князей; это о нем «Песнь о Вильгельме Маршале» дает представление — несомненно, слегка приукрашенное или стилизованное, но все-таки, пожалуй, реалистичное и историчное.
Круглый стол избавляет артуровский мир от феодальных конфликтов, от войн между родами[242]. Больше всего пользы из этих «романов», впрочем, не признавая этого открыто, между 1170 и 1185 гг. извлечет Кретьен де Труа. У него классическое рыцарство обретет литературное признание.
Но вдохновили его не только артуровские перипетии. Куртуазная любовь и изысканное рыцарство проложили для себя путь еще и через три больших античных «романа». Это творения клириков, живших щедротами Плантагенетов и в атмосфере их дворов. Они предприняли переводы в форме романов, то есть переводы на романский, французский язык, великих книг, по которым тогда была известна Античность, для рыцарей, с которыми они общались, которыми восхищались, которых при случае журили и с которыми разделяли, по меньшей мере отчасти, игры и заботы. Эти «переводы» — ив самом деле отчасти «предательства»: в них наличествуют избирательность, адаптация, при надобности упрощение. Все, что нужно для того, чтобы мы увидели в них оригинальные произведения.
КРЮК ЧЕРЕЗ ФИВЫ И ТРОЮ
«Роман о Фивах» (около 1150), «Роман об Энее» (около 1160), «Роман о Трое» (1165, Бенедикт де Сент-Мор) повествуют о героических битвах, кровавых и изнурительных, на основе античного эпоса. Но они сильно отличаются от «жест». Написанные восьмисложным или десятисложным стихом, они уже ближе к прозе. Созданные для чтения, они не рассчитаны на устное исполнение и на то, чтобы производить сильное впечатление при декламации. Это продолжительные и связные рассказы, в духе своих источников. И чтобы вернее довести сюжетные линии до конца, их авторы даже меняют античную интригу, убирают некоторые сложности и отступления и создают новые связи. Можно удивиться или вознегодовать, увидев одежду и доспехи рыцарей XII в. на античных героях — Ахилле, Энее или Этеокле и Полинике, которым отказ от их богов, причем не компенсированный обращением в христианство, придал весьма мирской характер. Можно счесть, что свобода обращения переработчиков с материалом была сильно ограничена и что, когда они там и сям вставляют в греко-римский эпос диалоги и поступки, достойные «Церковной истории» Ордерика Виталия, это создает дисгармонию и беспорядок. Тем не менее это был настоящий творческий процесс, дававший иногда и возможность высказывать особые мнения, каких мы не встретим в других местах. Пробежимся по этим романам, начав с самого раннего — «перевода» «Фиваиды» Стация.
У сервов короля Лая не каменное сердце или, скорей, у них нет радикальной решимости сенешаля, служившего Жирару Руссильонскому. Из-за знаменитого и верного предсказания «сира Аполлона» король велит им убить младенца Эдипа. А они позволяют себе растрогаться от его улыбки, оставляя его в живых. И вот во время охоты его находит король города Арк, «сир Полиб». Он берет ребенка к себе, учит обращаться с копьем, имеющим тяжелый наконечник, а также с посткаролингским мечом, и в пятнадцать лет посвящает его в рыцари. Теперь Полиб может «оставить ему свою землю, а также доверить своих рыцарей»{939}. Эдип начинает участвовать в турнирах с таким же пылом, как Вильгельм Маршал, и приобретает громкое имя. Не надо думать, что перед сфинксом, «этим дьяволом, убивающим знатных мужей», он стоит совсем обнаженный, как на картине Энгра. Нет, солнечный свет падает здесь не на кожу его бедра или ляжки, а на металл кольчуги. Он выслушивает загадку «в полном вооружении, восседая на быстром боевом коне»{940}. Даме Иокасте он открыто говорит в большом зале Фив, что убил ее мужа, а потом предлагает компенсацию, «законный залог» по феодальному обычаю. Но в конечном счете она предпочитает выйти за него замуж, поскольку выполняет пожелание своих баронов, вальвассоров и буржуа, «ибо мы не можем найти никого лучшего, — говорят они ей, — чтобы защитить фьеф». Разве в Средние века служащий рыцарь не мог так же служить матери, как и жене? Кровосмешение не отрицается, но тому, как оно раскрылось позже, посвящено всего несколько строк. Все это было не более чем начальной вставкой к «Фиваиде» Стация, дописанной в расчете на французских рыцарей 1150 г., которые априори знали о бремени, лежавшем на роде Этеокла и Полиника, меньше, чем римляне. Если оба этих короля-рыцаря, братья-враги, и отличаются необузданностью, достойной Рауля Камбрейского, то это следствие не гипертрофии сердечной мышцы, а противоестественных брачных союзов, какие заключили они оба. Однако, благодаря небесам, ничто подобное не пятнает чисто французскую красоту и куртуазность обеих их сестер, Антигоны и Исмены.
240
Чего в «Роланде», насколько мне известно, почти нет.
241
Титул «пэра» распространился в замках Северной Франции еще до 1155 г.
242
По крайней мере в первое время, у Кретьена де Труа, потому что в XIII в., в прозаическом «Ланселоте» и в «Смерти Артура», такие конфликты появляются вновь.