Страница 124 из 176
Следует ли тревожиться в связи с тем, что христианство не отвергает идею мести? На протяжении всей истории о Рауле у всех «персонажей», как у него самого, так и у Бернье или Герри Рыжего, на устах только Бог, Христос, Дева Мария и множество святых и реликвий. И поминают их прежде всего затем, чтобы неким подобием проклятий обязать себя идти до конца в своей мести. «Мой сеньор Рауль меня весьма мало уважает, потому что сжег мою мать в том аббатстве. Да позволит мне Бог прожить достаточно, чтобы отомстить!»{888} И Бернье, и другие взывают о пролитии крови (христианской) во имя Христа и мучеников. Может ли священная война одолеть внутреннюю? Не думаю[228]. Клятвы практикуются во многих обществах, и в христианском тоже дело не обходится без них.
Итак, в итоге одной из тех великих битв, какие встречаются только в «жестах», Бернье нанес Раулю Камбрейскому смертельный удар. Позднейшая судьба Бернье — сюжет двух «продолжений». В первом чаще всего поминают христианство, призывая к гражданскому миру, и война становится менее брутальной. Это значит, что теперь мы возвращаемся на землю, во Францию XII в.
Однако сразу этого не скажешь, когда дама Алаис по выходе с рождественской мессы встречает своего внука Готье (племянника Рауля). Ведь она убеждает его попросить о посвящении на ближайшую Пятидесятницу{889}. Он, прежде игравший и смеявшийся вместе с другими детьми, теперь должен будет демонстрировать траур и сможет наследовать Раулю при условии, что отомстит за него. Сам Герри Рыжий находит Готье «достаточно сильным и крепким». Так что «скоро бастарда [Бернье] атакуют»!
«Дама Алаис спешит подготовить сорочку и штаны, шпоры чистого золота и четверочастный шелковый плащ, подбитый горностаем. В церковь приносят прекрасное оружие и слушают мессу, каковую служит епископ Ренье; потом посвящают Готье, пылкого молодого человека, в рыцари. Герри его препоясывает полированным стальным мечом, который прежде принадлежал Раулю, доблестному воину. “Милый племянник, — говорит он, — храни тебя Бог. Я делаю сегодня тебя рыцарем в надежде, что Бог поможет тебе истреблять врагов и помогать и споспешествовать друзьям”. — “Да услышит вас Бог, сеньор”, — отвечает Готье»{890}.
Следует сцена посвящения, несколько более пышного и несколько более христианского (с возложением меча на алтарь), чем в свое время было посвящение Рауля. В этом продолжении во многом просматриваются знаки куртуазного XII в., идущего к концу. Однако наставление Герри Рыжего — очень даже «германское» и «феодальное»! И французы, видя, как юный Готье превосходно совершает верховое упражнение, восклицают: «Что за прекрасный рыцарь!» Это воскресший Рауль Камбрейский. Дама Алаис замечает это и плачет.
И тем не менее — нет, необузданности ему не припишешь. Конечно, Готье возглавляет камбрезийский ост, который вступает в Вермандуа, грабит земли, но эта война не сравнима по ожесточенности с той, какую вел Рауль и венцом которой стало разорение Ориньи. Теперь в схватках врагов чаще берут в плен, чем убивают, обсуждаются обмены и выкупы. Феодальное рыцарство приобретает более рыцарские качества, происходят одиночные конные бои и поединки. Готье и Бернье, оба главных противника, вскоре выказывают знаки взаимного уважения и назначают день поединка. Ведь, замечает Готье, хотя «я всем сердцем сожалею о кончине маркиза Рауля [уже маркиза?], но зачем из-за него вести на смерть столько прочих благородных баронов?»{891} Итак, поединок, а не сражение.
Молодой Готье не унаследовал и нечестивости своего дяди Рауля Камбрейского. Перед боем он совершает молитвенное бдение — этому обычаю чаще следовали перед Божьим судом, чем перед посвящением[229]. Здесь он отрекается от смеха, от детской легкомысленности. Пришло время кровавых поединков; в «жесте» не бывает, чтобы герой не страдал и чтобы ни разу не случилось, что он чудом избежал смерти. Тем не менее после двух поединков подряд Готье и Бернье расходятся в стороны. Они оба тяжело ранены, изрублены и окровавлены. Но в конечном счете живы, и поединок мог завершиться только так, чтобы один из его участников (Бернье) мог принести унизительные дары во имя мира[230], а другой (Готье) — наконец их принять.
Эта церемония происходит в Париже, при дворе короля, который, кстати сказать, только один, кроме разве что Герри Рыжего, не очень жаждет мира. Но вовремя вмешивается аббат Сен-Жермен-де-Пре (как в свое время монахи обители святого Урсмера на ярмарках и рынках Фландрии{892}), чтобы приструнить упрямцев: он грозит им адом, — а ведь прощение означает подражание Иисусу Христу, простившему Лонгину удар копьем, и обеспечивает спасение души.
Однако «жеста» — не житие святого. Оба наших рыцаря — не монахи и не отшельники; подружившись, они вступают в союз, направленный против дурного короля. Их осты грабят и жгут Париж, а в роли поджигателей выступают «оруженосцы». Кто виновен в том, что Париж горит? Конечно, не рыцари. Бесчинства грязной войны — всегда не их рук дело, и им ли сдержать свои войска?
Второе продолжение «Рауля Камбрейского» начинается с того, что Беатриса, дочь Герри Рыжего, мгновенно влюбляется в Бернье, как только слышит от отца похвалу рыцарской доблести бывшего врага. Потом она видит его в горностаевом плаще и шелковых штанах; «его кожа была выдублена, поскольку он во многих великих сражениях (estour pleignier) носил добрую двойную кольчугу». И влюбляется в него еще сильней, теряя голову, только и мечтая, чтобы с ним возлечь{893}. И вот заключается мирный брак после вендетты, возвышающий и Бернье, который, конечно, наследовал отцу и приобрел громкое имя, но все еще носил клеймо бастарда. В дальнейших приключениях возникают новые ходы, в достаточной мере классические (похотливый король, спортивные сарацины, всегда готовые вмешаться). Но под конец Герри Рыжий убивает своего зятя Бернье, чтобы отомстить за Рауля Камбрейского.
Эта поэма в том виде, в каком дошла до нас, хоть и отмечена немалым влиянием Евангелия и темы человеческой любви, не сумела обойтись без мотива мести христианина христианину. И, несомненно, о ней, как и о других французских эпопеях, можно сказать то же, что сказано в эпилоге к «Песни о Жираре Руссильонском» из одной рукописи XIII в.: «Все любят песнь [о герцоге Жираре и герцогине Берте], и те, кто радуется, и те, кто скорбит: первые — за то, что подвиги, о которых рассказано, служат примером для подражания, вторые — за то, что теперь могут рассуждать с большим знанием дела и воздерживаться от войн и подобных смятений; те и другие сочтут, что речь идет именно об этом, ибо оная песнь описывает всё — и как можно вести войну, и как можно ее не допустить»{894}. Это говорит о неоднозначности посыла.
ВТОРОЙ ВЕК «ЖЕСТ»
Мщение и прощение (христианское или феодальное) всегда формировали главную пульсацию «жест», пусть даже в течение XII в. на них все явственней накладывали знак мутации тысяча сотого года. Так, в «Жираре Руссильонском» дает о себе знать социальная конкуренция горожан и министериалов. В то же время герой сталкивается с таким королем, сюзеренитет которого становится назойливым. Какое будущее ждет его «германский» идеал?
Правда, «Жирар Руссильонский» несколько выделяется среди «жест». Своеобразие ему придают язык, представляющий собой примечательную смесь слов из «ока» и «ойля», и выдающееся место, какое наряду с битвами занимают в нем мирные переговоры. Он также уделяет обширное место новым реалиям XII в., таким как появление богатой буржуазии или сервов, которые становятся сенешалями: поэма высмеивает их трусость либо изобличает их предательство. Но это свойственно не одной этой «жесте», по темам и по духу к ней очень близки некоторые другие.
228
Как мы видели, скорей наоборот.
229
Перед посвящением этот обычай впервые отмечен Элинаном де Фруадмоном около 1200 г. как «свойственный для некоторых мест»: PL 212, col. 743.
230
Унизительные формально, а не по сути, поскольку унижение добровольное.