Пробирная палата

За долгие годы ему пришлось повидать всякого и в памяти отложилось больше, чем хотелось бы, но ведь шпиону это и надо. Он видит, запоминает, а потом делает то, что ему говорят.

Пещера оказалась там, где ей и надлежало быть – да и почему бы ей там не быть? – она была меньше, чем ему помнилось, но все же достаточно большая, чтобы укрыть его до утра и дать возможность поработать. Лошадь он привязал к терновому кусту – который тоже никуда не убежал, но давно засох, – после чего взял седельную сумку и забрался в темный тоннель.

Трут занялся не сразу, только с третьей попытки – уже начался дождь. Потом он зажег лампу и маленькую масляную плиту, принадлежавшую когда-то его дяде. Пламя тревожно подрагивало, грозя вот-вот погаснуть, но все же у него появились свет и тепло, позволявшие согреть руки. Большего ему и не требовалось.

Он вынул из сумки кусок мяса и посмотрел на него; затем достал маленькую деревянную коробочку, в которой хранилось самое ценное и загадочное сокровище его дяди. Это был нож с длинным и тонким лезвием.

Дважды подумай, потом отрежь.

Повторив про себя сию древнюю мудрость, он наметил место для первого надреза.

Работа была не такая уж трудная – снять кожу, вырезать кость, и он не раз проделывал подобное, но сейчас случай был исключительный, и ему хотелось не только восстановить природный навык, но и проверить себя. Лучше не допускать ошибок, чем исправлять их потом.

Доставшийся ему кусок представлял немало проблем из-за изгибов и не совсем обычных углов. Дяде часто приходилось выполнять работу куда более сложную, и он достиг в этом деле такого мастерства, что люди приносили ему охотничьи трофеи. Лосей, волков, лис, из которых получались коврики, одеяла, плащи – хотя как можно накрываться одеялом с головой волка, этого он не понимал. Он всегда любил наблюдать за тем, как ловко дядя срезает шкуру с костей, как получается из этой шкуры нечто, очень похожее на то, что было раньше, и одновременно совершенно другое. Его неоформившийся ум никак не мог разгадать загадку: каково истинное отношение между шкурой и тем, что под ней, и как это шкура может быть частью целого, если ее так легко отделить.

Одни мысли тащили за собой другие: о природе внешнего и внутреннего, о том, что находящееся под поверхностью способно определять форму этой поверхности, о том, что поверхностный слой защищает, хранит и маскирует то, что лежит под ним. Был один парадокс, особенно его забавлявший и заключавшийся в том, что бычья кожа, снятая должным образом, вываренная в воске и получившая определенную форму, способна стать надежной защитой, почти столь же эффективной, как стальная пластина. После долгих раздумий он пришел к выводу, что все дело в памяти – в отличие от стали кожа обладает памятью: сомни ее, и она снова вернется к прежней форме. Иногда он фантазировал. Что было бы, если бы в воске сварили человека? Тогда его кожа превратилась бы в броню, надежно защищающую от любого оружия. С другой стороны, практично ли это, создавать внешнюю защиту, убивая то, что внутри? Никто так и не догадался провести эксперимент, а потому теория оставалась недоказанной.

Раздумывая о вещах, одновременно далеких от того, чем он занимался, и близких по ассоциативному ряду, он довел работу до конца и получил наконец две части целого: кожу и кость. Он поднял глаза. В котле уже закипала вода, и он опустил кость в кипяток, чтобы выварить мясо и прочие мягкие ткани (на последней стадии ее нужно было выбелить и отполировать), потом разложил кожу и подтянул седельную сумку, в которой лежало необходимое: соль, травы и горшочек с медом. Соль он рассыпал густым слоем по внутренней стороне кожи, потом добавил щепотку трав и скатал кожу в плотную трубку, похожую на письмо, и наконец, срезав с краев горшка воск, снял крышку и опустил кожаную трубку в мед. Крышка стала на место, а он, разогрев над плитой кусочек воска, снова запечатал им горшок.

Закончив, он отдохнул пару минут, чувствуя усталость как от долгой концентрации, так и от непосредственно физической работы, требовавшей исключительной силы и ловкости пальцев. Потом он подполз к краю пещеры, зачерпнул из лужи дождевой воды, вымыл руки и вытер их клочком травы. Оставалось последнее – почистить нож. Дядя взял с него обещание не допускать, чтобы лезвие заржавело; как только появится ржавчина, предупредил старик, можешь сразу его выбросить – уже не отчистишь.

Некоторое время он сидел, думая о проделанной работе. Потом лег, вытянул ноги и уснул.

– Геннадий.

Он сел, голова еще немного кружилась. В комнате было так темно, что он не мог определить, открыты у него глаза или закрыты.

– Алексий?

Алексий выступил из темноты и сел рядом с ним на кровать.

– Извини, я тебя разбудил?

– Наверное, – ответил Геннадий. – Но не беспокойся. Как ты?

Алексий нахмурился:

– Я же мертв.

– Извини, спросил, не подумав. Я знаю, что ты… очень жаль, – неуклюже добавил Геннадий.

– Ничего. Я всегда считал, что там, где философия приобретает, дипломатия проигрывает. Подумай, если бы ты не вступил в Орден, а подался в дипломаты, сколько интересных войн ты смог бы начать.

Геннадий щелкнул языком.

– Вообще-то я уже заметил кое-что. Со времени своей смерти ты стал намного саркастичнее и язвительнее.

– Неужели ? – озабоченно спросил Алексий. – Впрочем… да, если подумать как следует, так оно и есть, хотя я этого не замечал, пока ты не упомянул. Наверное, все дело в том, что мне приходится добираться до тебя через фильтры твоей жизнерадостной личности. Отсюда и повышенная дерзость или, если хочешь, игривость. Впрочем, я вовсе не жалуюсь. Мне всегда казалось, что в разговоре я излишне суховат.

– Рад тебе услужить, – сказал Геннадий. – А теперь…

– Да, послание.— Алексий ненадолго задумался, – Не знаю, как это выразить без ненужного мелодраматизма. Что ж, попробую… Прощай навсегда.

– О? А что случилось?

– Мы заварили кашу, и, похоже, все получилось, – ответил Алексий. – Исъют Хедин мертва. Несколько минут назад ее убил Бардас.

– О, – снова произнес Геннадий. – И как это событие все меняет? Извини, но я не совсем понимаю его значение.

– Алексий вздохнул:

– Пребывание в среде интеллектуальной элиты Ордена не пошло на пользу твоему индуктивному мышлению. Давай рассмотрим повнимательнее. Полагаю, ты мог бы сказать, что Закон утвердил себя или вернулся в нужное русло, если использовать аналогию с рекой, которая никогда мне не нравилась. Если же прибегнуть к аналогии с колесом, то я бы сказал, что оно совершило полный оборот и остановилось, хотя при этом остается без внимания тот факт, что на какое-то время оно сходило с колеи. Благодаря, извини, тебе и мне. Очень жаль.

– Проклятие!

– Ох, опять ты произносишь это слово. Можно выразиться и по-другому. Отклонение… отражение… эксцентрика… Хотя я бы выразился так: дурацкая, глупая ошибка. — Он покачал головой. – Но проблема решена. Мы, в некотором смысле, вернулись туда, где были бы, если бы не вмешались. Впрочем, Перимадея все же пала, а неприступной осталась крепость где-то на равнине, которую так и не взял Бардас; и погибла Исъют, а не Бардас; и, конечно, колесо совершило лишний оборот и прошло большее расстояние, втянув в события людей, которые были здесь абсолютно ни при чем. И все-таки главное то, что теперь все кончено. Осталось одно – чтобы ты описал эксперимент, перенес его на бумагу. Не сочти за недоверие, — продолжал он, – но я бы хотел, чтобы с тобой поработал кое-кто еще, нужно добавить объективности, от этого многое зависит. Как насчет той одаренной девушки…

– Маха Эры? – Геннадий покачал головой. – В прошлом году она перешла на другой курс. Изучает теперь коммерческую стратегию, и, по-моему, дела у нее идут неплохо.

– Вот как? Жаль.— Алексий вздохнул. – Ну да ладно, думаю, ты кого-нибудь найдешь. Кроме того, ты можешь начать работу лишь после того, как все успокоится, поэтому…