Танцующая с Ауте

Аррек поворачивается и одаривает меня проказливой мальчишеской улыбкой. Как будто солнышко вышло из-за туч и осветило чужие черты. Он не сердится?

— О, вы затронули старый спор. Конечно, так было бы гораздо проще. Но… Вам никогда не приходилось слышать анекдотов об аррах и традициях? Это — просто классический случай. Еда должна готовиться на костре.

Я не хотела смотреть на него с таким идиотским выражением. Честно. Но… Ведь даже арры не могут быть настолько консервативными? Ведь не могут, правда? Мне же вести с ними переговоры… которые должны изменить весь ход истории. Ауте, помоги мне!

Дарай широко улыбается, затем хохочет. Искренне так. Я зачарованно смотрю на веселящегося князя. Интересно, все они такие? Психи.

Даже если б от этого зависела моя жизнь, я не могла бы определить, что сейчас чувствует и о чём думает Аррек. И что он выкинет в следующий момент. Ничему не позволено прорваться на поверхность, у него железный самоконтроль. Других людей, даже арров, даже дараев, я научилась «читать». Но не его. Арр-Вуэйн совершенно непроницаем.

Зато если он показывает какие-то из своих чувств, они неизменные. Он может лишь контролировать эмоции, но не изменять их. И в этом есть нечто завораживающее. Странное, звериное, но — завораживающее.

— Не нужно так удивлённо смотреть, эль-леди. На самом деле за каждой нашей традицией, сколь бы идиотской она ни казалась, много боли и очень много крови.

Улыбка исчезает. И сам он будто исчезает отсюда. Куда-то очень далеко.

— В конкретном случае всё связано с «дикими» мирами. Слишком много арров погибло из-за того, что в них заподозрили чужаков вообще и чародеев в частности. Люди не любят колдовства — это общее правило, и вы были бы удивлены, узнав, сколь многое они могут подразумевать под термином «колдовство». Поэтому мы с раннего детства вырабатываем привычку обходиться, если это возможно, традиционными способами. Мало ли кто увидит?

Я не свожу глаз с порхающего завтрака и сияющей кожи дарая, чуть удивлённо приподнимаю брови. Он выглядит почти… смущённым?

Не-е. Только не Аррек.

— Ну, это место кажется безопасным. Я позволил себе немного смошенничать.

И смотрит так, словно просит прощения. Ауте. Я никогда не пойму людей, никогда.

Есть существа, которые могут бежать быстрее, есть и такие, что умеют оставаться более незаметными, но никогда ещё девственным лесам этого мира не приходилось видеть такого движения.

Мы скользим среди исполинских стволов с грацией, недоступной для тех, кто ограничен тесными рамками естественной эволюции. Если мы и производим какой-то шум, то слишком тихий, чтобы я могла его уловить. Ритмы моего организма идеально сливаются с пульсом диких джунглей, арр же слишком хорошо экранируется, чтобы выдать себя каким бы то ни было способом. Забавно, мне лишь сейчас приходит в голову, что мы оба делаем это совершенно автоматически. Рефлексы, как сказал бы мой спутник. Наши рефлексы много могут рассказать о тех мирах, откуда мы пришли.

Мои ноги слегка удлиняются, суставы изменяют угол, бёдра становятся чуть шире. Других изменений не понадобилось — организм и без того идеально приспособлен для длительных и выматывающих физических нагрузок, а у меня нет сил для экспериментов. Только необходимый минимум.

Редкие лучи света, пробивающиеся сквозь густые кроны, кажутся почти осязаемыми. Пятна и полоски сливаются в один неразличимый «растительный» фон, на котором чётко выделяются «животные» ауры. Скорость слишком велика, чтобы полагаться только на зрение, но я наслаждаюсь чёткостью восприятия. Мир вокруг кажется таким реальным, будто каждая веточка, каждый листок на много километров вокруг касаются моей кожи. Эффект контраста. После пресловутого путешествия по пещерам я несколько по-иному смотрю на проблему достаточности информации.

Дыхание леса бьётся в моём теле ровным приливом, его жизнь-смерть окатывает меня одуряющей волной. Разум широко открывается навстречу красоте, движения нового танца трепещут на кончиках пальцев. Я не бегу — сама сущность дикого и нетронутого мира несёт меня в нужном направлении, радостная от того, что может услужить мне.

Замечаю изменение (нет, перемещение. Аррек не изменял тот мир, он просто перешёл в новый) ещё раньше, чем оно началось. Вокруг всё те же деревья, всё то же буйство жизни-смерти, но что-то окатывает меня, точно ледяная вода. И, как вода изменяет чувствительность кожи, заставляя её адаптироваться к новой температуре, так и чуждость этого мира заставляет меня резко, слишком быстро, чтобы это можно было заметить со стороны, изменяться. По телу пробегает всплеск дрожи, ощущения почти на грани боли — и вот уже новый мир качает меня в своих любящих объятиях.

Бежим.

Перемещения следуют одно за другим всё быстрее и быстрее. Вероятности сливаются в сплошной поток. Влажные джунгли сменяются гигантскими, в фиолетовой листве, деревьями, затем чем-то колючим, но очень приятным на взгляд и на запах, что плавно перетекает в хвойный лес, застывший где-то в начале осени.

Такой темп давно убил бы любого другого эль-ин, даже Танцующей с Ауте пришлось бы худо при столь кардинальных перестройках самих основ организма, но я чувствую лишь эйфорию, возбуждение, радость с оттенком боли. Каждый из этих миров не просто меняет меня — они оставляют во мне частичку себя, какое-то глубокое потаённое знание, скрытую силу, которая позволит мне всегда найти их, если в том возникнет необходимость. Я познаю их — пусть поверхностно, небрежно и мимолётно, но и этого достаточно, чтобы никогда не спутать один с другим.

Голова кружится, тело ощущается как что-то далёкое и чужое, новый толчок энергии достигает апогея и… что-то ломается глубоко внутри. Ломается? Нет, напротив, становится вновь цельным, что-то очень важное. Окружающее вновь делается чётким, кристально ясным. Полным. Я вновь воспринимаю множественность измерений.

Дарай останавливается так резко, что я чуть не врезаюсь в него. Ух, это становится уже почти привычкой. Трясу головой, пытаясь восстановить дыхание. Когда это я успела так запыхаться?

Стоим нос к носу на залитой бледным светом полудюжины лун поляне. Мои босые ноги по колено утопают в белых цветах, тонкий и чуть уловимый запах щекочет ноздри, ветер шевелит непокорные пряди волос.

Медленно раздвигаю границы боли, в которые сама же себя заключила, чтобы не препятствовать восстановлению. Аккуратно, точно проверяя ещё не окрепшие крылья, расправляю свои ощущения. Ах, вот и граница. До полного выздоровления ещё ох как далеко. Значит, чувствовать чувствуй в своё удовольствие, а вот делать что-нибудь серьёзное не моги. Ну, не больно-то и надо. Всё равно главное оружие танцовщицы именно её ощущения. Остальное… Нет, скорее бы я смогла летать. Не могу больше без неба. До чего надоела эта грязная глыба под ногами.

Раскидываю руки в стороны и смеюсь. Ауте, как же хорошо. Смеюсь? Когда же я в последний раз вот так искренне смеялась? Очень, очень давно.

Ловлю взгляд дарай-князя. Понял, что произошло, понял, что каким-то образом я ускорила процесс восстановления, и будь я проклята, если знаю, что он по поводу этого думает. Эмпатические щиты точно вакуумные пробки.

Аррек стоит в мерцающем свете огромных призрачных лун, излучая собственное серебристо-нежное сияние, красивый и нереальный, как видение. Нет, хуже видения. Даже сейчас, восстановив чувствительность, я не могу читать в этих странно посаженных серых глазах. А значит, никому из эль-ин это не под силу. Можно подумать, что его здесь нет. Полная, совершенная неподвижность. Ветер развевает волосы (как всегда, безупречно уложенные), идеально чистую и свежую одежду, но всё это лишь подчёркивает нереальность происходящего. Ни дыхания жизни, ничего.

Ауте, но как же он всё-таки великолепен! Тигр, о тигр…

Что-то есть в этой перламутровой, мерцающей коже, в темноте волос, в линии ключицы, что заставляет наслаждаться им, точно великолепным произведением искусства.