Пурпур и бриллиант

Но почему женщина тоже не может порвать все оковы? Судьба вырвала ее с корнем из родных мест, разлучила с любимым, отняла ребенка. Никто и ничто не привлекает ее в будущем.

Перед ее мысленным взором внезапно возникло лицо Стерна. Она знала, что каждую ночь он ждет только ее знака. Почему бы и нет? Что удерживает ее от того, чтобы отдаться ему? Но в этот момент скачка в темноте по узкой горной тропе привлекала ее больше, чем объятия мужчины. Справа от нее был отвесный обрыв; слева возвышалась каменная стена. Тропа все сужалась. Несмотря на это, она не сдерживала лошадь, а, наоборот, подгоняла ее.

Она не знала, как долго скакала. Не замечала, что лошадь постепенно замедляет бег и что она вся в пене. Каролина пришла в себя, только когда чьи-то руки бережно сняли ее с седла.

Она не хотела ни есть, ни пить. Но все же, не в силах оторвать взгляда от языков пламени, подошла поближе к огню, который развел Алманзор, опустилась на подстилку, отпила из протянутой чашки. Мысли ее были далеко. Каролина была в ожидании того момента, который должен был избавить ее от нее самой – там, в палатке, когда его руки будут властвовать над ее телом.

Она лежала в палатке и ждала. Шаги приближались. Отблески костра проникли в палатку, когда Стерн отодвинул полог. Она услышала, как он шепотом зовет ее, и закрыла глаза.

Рамон смотрел на нее. Как же он ее любит! Мысль о том, что ради этой любви он оказался способным на ложь, таила в себе нечто, от чего у него перехватывало дыхание. Он не страдал, совершив предательство, напротив, оно опьяняло его. Ему казалось, что он нуждался в таком поступке, чтобы окончательно завоевать ее. Теперь навсегда она будет принадлежать только ему.

Впервые Каролина переживала боль, которую причинил ей он. И он мечтал, чтобы это никогда не кончалось. Рамон видел перед собой их сыновей, повторяющих его самого.

– Ты забудешь своего ребенка, – тихо прошептал он. – Потому что у нас будут сыновья и дочери, такие же прекрасные, как ты.

Внезапно руки Каролины, лежавшие на его плечах, словно стали невесомыми. Одним-единственным движением она отстранила его от себя. Темные волосы упали ей на лицо, скрыв его от Стерна. Ей нужно сказать только одно слово, только протянуть руки, обнять его, прижать к себе. Почему же она не делает этого? Почему не берет того, к чему так стремится ее тело? Почему не позабудет все, кроме этой минуты, не сорвет свои цепи, которые только что казались ей такими бессмысленными?

Почему?

Она услышала, как Стерн поднимается на ноги, но не удержала его.

Теперь воздух не был наполнен ни сухим жестким жаром пустыни, ни резким холодом гор: в нем чувствовалась влажная прохлада близкого моря. Восходящее солнце волшебно преобразило серую пустоту перед ними. Это было море, совсем еще далекое, необъятное темно-синее зеркало воды на горизонте.

Они медленно ехали по краю высокогорной равнины, с восхищением наблюдая, как быстро под лучами солнца превращается в реальность этот мираж. Алманзор, скакавший впереди, вдруг громко закричал:

– Алжир! – его высокий, пронзительный голос звенел над равниной. – Я вижу Касбу! Мы в Алжире!

Сайд бросил цветы, которые он собирал на краю дороги, и побежал к Алманзору. Каролина скинула чадру с лица. Она хотела присоединиться к мальчикам, разделить их радость, но что-то удерживало ее. Она чувствовала, что должна остаться рядом с угрюмо молчавшим мужчиной, скакавшим подле нее. Ни ночной сон, ни эта утренняя скачка не сняли возникшего между ними напряжения. Совсем иначе представляла она себе эту минуту! Полной восторга и радости. Почему же она несчастлива – теперь, когда цель ее изнурительного путешествия почти достигнута?

Все эти часы Стерн проскакал рядом с ней в ледяном молчании. Она реагировала на это с высокомерным равнодушием. Теперь это стало невыносимо. Если Стерн не сделает первый шаг к примирению, тогда это сделает она. Каролина повернулась к нему:

– Мы все-таки победили Сахару. – Ее слова сопровождала теплая улыбка.

Стерн приподнялся на стременах и прикрыл глаза ладонью, словно утреннее солнце слепило его. Но это была всего лишь защита от ее улыбки. Ее приветливость застала его врасплох, казалась насмешкой. Разве эта открытая, сияющая улыбка не свидетельствует о том, что Каролина не знает ничего о его сердечных муках? Он спешился и, не глядя на нее, обошел ее лошадь, чтобы подать ей руку. Распущенные волосы Каролины коснулись его щеки, и он сжался от этого прикосновения. Все же ему удалось сказать равнодушным голосом:

– Я знаю, с каким нетерпением ждали вы этого часа.

– А вы нет?

Рамон наклонил голову.

– Дайте мне ваш плащ, – сказал он внезапно хриплым голосом.

– Плащ? – удивилась она. – Зачем?

– Плащ Калафа исполнил свою задачу. В пустыне он охранял нас. В Алжире он может погубить.

– Погубить? Вы говорите загадками.

– Вы забыли, что Омар, дей Алжира, – отец Калафа? Каждый из его людей может узнать этот плащ. И даже если весть о смерти Калафа еще не достигла этих мест, они постараются выведать, как к вам попал этот плащ. Дайте его мне. Он слишком опасен. Я сожгу его.

Каролина расстегнула пряжку, стягивающую плащ на груди. Она медлила. Ей не хотелось расставаться с плащом. Этот пурпур защищал ее днем и согревал ночью. Он стал для нее символом ее победы над пустыней.

– Я все же хотела бы сохранить его, – сказала она. – Можно ведь спрятать его в поклаже.

– Вы хотите произвести с ним фурор в Париже? – Стерн окинул ее взглядом, еще более презрительным, чем его слова.

В его представлении она вдруг снова превратилась в светскую даму, какой он увидел ее впервые в Париже: в волнах черного шелка, с бриллиантовой диадемой в волосах. Еще не успеет сойти с ее кожи бронзовый загар пустыни, как она снова займет свое место в парижском обществе, словно ничего и не случилось. Прелестная герцогиня де Беломер! Эта мысль была невыносима для него. Он жестко сказал:

– Вы легко снова войдете в роль герцогини.

Каролина поняла, что он хотел сказать этими словами, но это не смягчило ее гнева:

– Вы ошибаетесь, Стерн. Это не роль. Я – герцогиня де Беломер, не важно, сплю ли я на голой земле или на шелковом белье, в Тимбукту или в Париже.

– Что ж, тем лучше. Тогда нам больше не нужно разыгрывать комедию. Закончим это дело так же, как и начали его – без лишних слов. Вам не нужно ничего опасаться. Я не буду присутствовать при том моменте, когда вы взойдете на корабль герцога, своего супруга. Я не собираюсь устраивать спектакля, чего вы, возможно, боитесь. А теперь дайте мне плащ.

Каролина пристально смотрела на него. Она понимала, почему он так настроен против нее. Им руководило не презрение, а огромная любовь. Он любил ее – больше, чем она могла себе представить. Стерн повернулся и пошел к костру, который уже развели Алманзор и Сайд.

– Остановитесь! – крикнула она ему вслед. – Остановитесь, я прошу вас! – Слезы стояли в ее глазах.

– Что же, поплачьте, – с насмешкой сказал Рамон, – если вам от этого станет легче. Скоро вы снова будете смеяться.

– Что я вам сделала?

– Ничего, кроме того, что вы жена другого. – Что-то похожее на ненависть мелькнуло в его глазах. – Вы что, всерьез считаете, что милостыня – доброе дело? Что подачки делают людей счастливыми? Хотите, чтобы я покорно следовал за вами и исполнял цирковой номер для парижского общества: герцогиня и ее покорный раб?

– Уходите, – тихо сказала Каролина. – Уходите же! – она задыхалась от гнева.

Она ждала, чтобы он оставил ее одну, однако Стерн не уходил. С мягкостью и нежностью, совсем лишившей ее самообладания, он обнял ее.

– Пойдемте, – сказал Рамон, и они медленно пошли к костру.

Стерн поднял плащ, одно мгновение подержал его над огнем. Языки пламени казались бледными и бессильными рядом с его пурпурным сиянием. Потом он разжал руки, и плащ упал в огонь.

– Не делайте этого, – прошептала Каролина, не зная сама, что имеет в виду.