Страница 6 из 53
— О ненавистный архиепископ! — услышала Люси голос мистера Эмерсона-старшего, который тоже бросился к ребенку. — В жизни был как камень, после смерти — тоже. Иди на солнышко, малыш, оно тебя и поцелует, и согреет.
И, вновь повернувшись к лежащей статуе, произнес:
— Терпеть его не могу!
Мальчик яростно завопил — ему явно не понравились ни слова, ни дела этих ужасных людей, которые подняли его, отряхнули, потерли места его ушибов, а теперь еще и святотатствуют.
— Гляньте на него, — сказал Эмерсон Люси, — ребенок мокрый, ушибся, напуган. Что еще можно ждать от церкви? Сплошное безобразие.
Ноги мальчика были словно расплавленный воск. Каждый раз, когда мистер Эмерсон и Люси пытались поставить его, он падал с громким воплем. К счастью, им на помощь пришла итальянская дама, которая наконец решила отвлечься от молитвы. С помощью некой магии, которой владеют только матери, она вернула силу ногам мальчика. Тот встал, выпрямился и пошел прочь, что-то бормоча — страстно, но невнятно.
— Вы умная женщина, — обратился Эмерсон к итальянке, — вы совершили то, что не могла бы совершить ни одна реликвия в мире. Я не принадлежу к вашей вере, но я верю в людей, которые способны принести счастье своим близким. Нет ничего во Вселенной…
Он сделал паузу, подыскивая слова.
— Niente[5], — произнесла итальянка и возвратилась к своим молитвам.
— Я боюсь, она не понимает по-английски, — предположила Люси.
В своем приподнятом состоянии она более не презирала Эмерсонов. Напротив, ей хотелось быть милостивой по отношению к ним, быть скорее красивой, чем деликатной и, если это было возможно, загладить неприятное впечатление, которое, вероятно, произвела на них мисс Бартлетт, каким-нибудь изящным намеком на то, как им понравились их новые комнаты.
— Эта женщина все понимает, — возразил мистер Эмерсон. — Но что вы делаете здесь? Вы посещаете церковь? Вы член церкви?
— О нет! — воскликнула Люси, вспомнив о своей потере. — Я пришла сюда с мисс Лэвиш, которая должна была мне все объяснить и показать, а она — возле самой двери — просто убежала от меня, и, прождав ее напрасно, я вынуждена была войти сюда одна. Как это все ужасно!
— Что же здесь ужасного? — спросил мистер Эмерсон.
— Да и почему вам нельзя было прийти сюда одной? — спросил младший Эмерсон, впервые обращаясь к юной леди.
— Но мисс Лэвиш забрала мой путеводитель Бедэкера.
— Бедэкера? — переспросил старший Эмерсон. — Я рад, что вы жалеете только об этом. Это действительно значительная потеря. Значительная, действительно!
Люси вновь почувствовала смущение. Что-то новое и незнакомое опять вторгалось в ее жизнь, и она не представляла, куда это новое может ее привести.
— Если у вас нет Бедэкера, — произнес младший Эмерсон, — то вам лучше присоединиться к нам.
Куда же это ее приведет? Люси постаралась поджать губы — совсем как мисс Бартлетт.
— Благодарю вас, но это невозможно. Надеюсь, вы не подумали, что я желаю обременить вас своим присутствием. Я подошла только, чтобы помочь ребенку и поблагодарить вас за оказанную нам любезность. Надеюсь, мы не причинили вам неудобств, поменявшись с вами комнатами?
— Милая моя, — мягко произнес старший Эмерсон, — мне кажется, вы только повторяете слова, которые слышали от людей старше вас. Вы притворяетесь недотрогой, хотя таковой и не являетесь. Перестаньте быть занудой и скажите мне, какую часть церкви вы хотели бы осмотреть. Нам будет только приятно проводить вас туда.
Какая безмерная дерзость! Нет, Люси просто обязана прийти в ярость. Но иногда бывает так трудно выйти из себя — так же, как в других случаях сохранить спокойствие. Люси так и не смогла рассердиться. Мистер Эмерсон был пожилой человек, и юной девушке вряд ли стоило принимать его всерьез. С другой стороны, его сын был человеком молодым, и Люси чувствовала, что она имеет право быть обиженной на него. Или обиженной в его глазах — она не могла сказать точно, и только стояла, глядя на молодого Эмерсона, не зная, что ответить.
— Я не недотрога, надеюсь, — наконец проговорила Люси. — Я хотела бы посмотреть Джотто, если вы окажете мне любезность и покажете, где он.
Молодой Эмерсон кивнул. С видом мрачного удовлетворения он провел Люси в часовню Перуцци. Он несколько напоминал ей школьного учителя, а сама она ощущала себя ученицей, которая только что дала на уроке правильный ответ.
Часовня была уже заполнена посетителями, и звучал голос лектора, который учил восторженных почитателей живописи, за что нужно ценить Джотто — не за пластическую красоту, но за высокий дух его творений.
— Помните, — говорил лектор, — главное о церкви Санта-Кроче: она была взращена верой в Бога и духовным пылом Средневековья задолго до первых ростков Ренессанса. И посмотрите на эти фрески Джотто, которые, к несчастью, были испорчены реставрацией, — они еще не попали в силки анатомии и искусства перспективы. Могло ли явиться миру что-нибудь более величественное, более возвышенное, прекрасное и верное? Как мало значат, чувствуем мы здесь, знание и техническое мастерство перед величием человека, который умеет чувствовать!
— Вот уж нет! — произнес мистер Эмерсон голосом слишком громким для церковных сводов. — Ничего подобного! Взращена верой и пылом! Это просто означает, что рабочим плохо платили. Что до фресок, то в них ни капли правды. Взгляните на того толстяка в голубом. Он весит не меньше, чем я, но вот-вот готов взлететь как воздушный шар.
Эмерсон обращался к фреске «Вознесение святого Иоанна». Голос лектора дрогнул, что было неудивительно. Его аудитория обеспокоенно зашевелилась, Люси тоже было не по себе. Она понимала, что ей не место среди этих двоих, но они ее словно загипнотизировали. Они были такими серьезными и такими странными, что Люси просто не знала, как себя вести.
— Так это все было или нет? Да или нет? — спросил старший Эмерсон.
— Если было, то было именно так, как здесь изображено, — ответил Джордж. — Но я бы предпочел вознестись самостоятельно, без того, чтобы меня подталкивали херувимы. И когда я буду возноситься, пусть сверху высовываются и смотрят на меня мои друзья — так же, как они это делают здесь.
— Нет, ты никогда не вознесешься, — проговорил его отец. — Мы с тобой, мой мальчик, будем лежать в земле, которая нас родила; имена наши исчезнут, но сохранятся плоды наших дел.
— Некоторым людям дано видеть только пустую могилу, а не дух, который возносится к небесам. Если это и было, то было именно так.
— Прошу меня извинить, — послышался вдруг чей-то холодный голос. — Часовня слишком мала для двух групп. Мы более не станем стеснять вас.
Лектор оказался священником, а его слушатели — паствой, судя по тому, что вместе с путеводителями они держали в руках молитвенники. В молчании они вышли из часовни. Среди них Люси заметила двух пожилых дам из пансиона Бертолини, мисс Терезу и мисс Кэтрин Элан.
— Остановитесь! — воскликнул мистер Эмерсон. — Здесь для всех достаточно места.
Но процессия беззвучно исчезла. Вскоре голос лектора уже раздавался под сводами другой часовни — он рассказывал про жизнь святого Франциска.
— Джордж, — проговорил старший Эмерсон, — мне кажется, что священник — это викарий из Брикстона.
Джордж вышел в помещение соседней часовни, потом вернулся и покачал головой:
— Возможно. Но я не помню.
— Тогда мне лучше поговорить с ним и напомнить ему, кто я такой. Это же мистер Игер. Почему все-таки они ушли? Неужели мы говорили слишком громко? Какая досада! Я пойду и принесу наши извинения. Так будет лучше, не правда ли? И тогда он вернется.
— Он не вернется, — сказал Джордж.
Крайне расстроенный, мистер Эмерсон отправился просить прощения у преподобного Кутберта Игера. Люси была погружена в созерцание тимпана, но услышала тем не менее, как лекция на минуту прервалась и началась перепалка: взволнованно-агрессивные речи преподобного прерывались короткими обиженными репликами его противника. Джордж, который воспринимал любое затруднение как трагедию, внимательно слушал.
5
Niente — ничего, пустяк (ит.).