Страница 40 из 42
Воображение было опасной силой в Европе XIX века. Воспитанным людям не следовало предаваться фантазиям, иначе с ними случалось то же, что с более ранними героями жанровых войн: мадам Бовари, которая слишком увлекалась любовными романами, или Дон Кихотом, который прочел чересчур много рыцарских историй. События реальной литературы должны были разворачиваться в реальном мире, где реальные люди решали реальные проблемы. Как сказал в 1762 году Руссо: «У реального мира есть границы, мир воображения бесконечен. Раз уж мы не можем расширить первый, давайте ограничим второй».
Однако воображение пользовалось популярностью у простых людей и находило отражение в фольклоре, сатире и детской литературе, такой как «Алиса в Стране чудес» (1865). В качестве юношеской беллетристики фантастические истории были приемлемы даже для читателей высшего класса, кое-кто из которых, подобно Стивенсону, сам стал писателем, не способным ограничить себя рамками реальности, как то приписывало Просвещение. На заре XX века они создавали книги, в которых невозможные события основывались на реальности. Жюль Верн называл их «Необыкновенными путешествиями», Г. Дж. Уэллс – «научной романтикой», и лично мне этот термин нравится: он объединяет обязательные атрибуты фантастической предпосылки и эмпирической прозы.
Отчасти научная романтика – которая включает «Копи царя Соломона» (1885) Г. Райдера Хаггарда, «Богов Пеганы» (1905) лорда Дансени и «Ночным почтовым» (1909) Редьярда Киплинга – стала реакцией на стерильный климат современной эпохи. К концу XIX века наука оттачивала основополагающие законы природного мира. (По крайней мере, мы так думали; никто не ожидал, что нам потребуется ЦЕРН[2].) Люди получили возможность полностью отделить себя от мира духовности – продать души за холодный, жесткий разум, – и исчезновение магии из повседневной жизни оставило пустоту. Научная романтика стремилась заполнить ее, пребывая в рамках атеизма, предписанного современностью. То есть истории нужно было представлять как реальные, с глоссариями, многочисленными примечаниями и непременным атрибутом нынешнего фэнтезийного романа, картой. Ограждая вымышленные тексты дополнениями, авторы предвосхищали работу, столь знакомую современным писателям-фантастам, и за кулисами создавали цельный мир, который читатели могли сделать своим собственным.
Новое движение привлекло внимание критиков. Во-первых, авторы научной романтики явно превосходили Джорджа У. М. Рейнолдса и «дешевые ужасы» мастерством. Уэллс, Верн и Киплинг не были ремесленниками – но одаренными, искусными рассказчиками, демонстрировавшими сплоченную, законную реакцию на современный мир. Их книги завоевали популярность по всему свету, даже у детей, которым впоследствии предстояло стать интеллектуалами. Жан-Поль Сартр говорил о Верне: «Когда я открывал [его книги], то забывал обо всем. Было ли это чтение? Нет, это была смерть от экстаза». Если вы провели несколько недель, склонившись над «Песнью льда и огня», то знаете, о чем он говорит.
Однако успех научной романтики не поколебал критиков: они обвинили ее в наивности, непроработанности персонажей и уклонении от проблем реального мира и вскоре поместили в более конкретное гетто: «научная фантастика & фэнтези».
Эта двойная категория, формально разделенная на две части критиком Дарко Сувином и по-прежнему встречающаяся во многих книжных магазинах с драконьим амперсандом, появилась в Америке в начале XX века благодаря дешевым журналам. Подобно понятию жанра, эти журналы были маркетинговым замыслом, разработанным, согласно «Фэнтези: освобождение воображения» Ричарда Мэтьюса, чтобы конкурировать с популярными бульварными романами. В них впервые увидели свет произведения некоторых знаменитых предшественников Джорджа Мартина, и на их страницах утвердились многочисленные клише, до сих пор преследующие фэнтези: мечи и магия, мечи и баталии, а также злые сексуальные волшебницы. Г. П. Лавкрафт, использовавший этот формат для создания мира чужих богов, считал традиционные фэнтезийные истории бесполезными. Того же мнения придерживается и Тирион Ланнистер в «Танце с драконами»: «Говорящие драконы, драконы, копящие золото и драгоценные камни […] все это чушь». Лавкрафт, в частности, затратил много усилий на создание эмпирического ландшафта для своих историй и в том числе придумал «Некрономикон», вымышленную книгу темной магии, различные версии которой были впоследствии опубликованы. К сожалению, при жизни Лавкрафт не добился успеха, да и после смерти Эдмунд Уилсон назвал его работы «детской забавой».
Однако за пределами царства литературной критики читатели дешевых журналов воспринимали «научную фантастику & фэнтези» как нечто более серьезное, чем обычная игра. Они вели активные дискуссии и закладывали фундамент для того, что мы сейчас называем фэндомом. Хьюго Гернсбек, редактор «Удивительных историй», оказал движению неоценимую услугу, публикуя адреса тех, кто присылал письма, позволяя читателям контактировать напрямую и обсуждать произведения. К середине XX века продажи фантастических книг и литературной беллетристики соотносились в пропорции девять к одному… но первые так и не нашли признания в критических кругах, продолжавших настаивать на изображении реального мира. Согласно вышедшей в 2006 году работе Кена Кигана «Парасферы: за пределы сфер литературной и жанровой беллетристики», серьезной литературой «большинство критиков называло повествовательный реализм, в котором нет ничего нереалистичного». В безграничной стилистической пустоте, раскинувшейся между Джойсом и Хемингуэем, не нашлось места драконам и крылатым богам.
Позиция академических кругов оставалась практически неизменной на протяжении столетия, и читатели фантастики не могли надеяться, что академики структурируют и упорядочат их страсть. Поэтому они сформировали собственные параакадемические круги – книжные магазины, фэнзины и раздел «Письма» в соответствующих журналах, а впоследствии сборники комиксов, – чтобы анализировать произведения в контексте их постоянно растущей истории. Одним из активных участников этой культуры был Джордж Р. Р. Мартин, для которого фанатские письма стали первой публикацией. В 12-м выпуске «Мстителей» (1965) он воспевает «стремительное действие, цельное описание и потрясающую концовку», вторя словам Стивенсона в защиту «приключенческих романов». Если прежние чемпионы фэнтези отвечали на письма Генри Джеймса, нынешние писали Стэну Ли – и это несмотря на то, что культурная сверхновая «Властелина колец» уже зажглась на горизонте. Фэнтези явно проигрывало жанровые войны.
В 1996 году на сцене появляется «Игра престолов», опубликованная как жанровая книга. Ей предсказывали коммерческий успех. Сага Роберта Джордана «Колесо времени» пользовалась широкой известностью, и издатели вступили в ожесточенную войну предложений за то, что тогда считалось трилогией «Песнь льда и огня». Последующие продажи затмили тот факт, что «Игра престолов» не стала мгновенным хитом, а ее популярность возрастала постепенно, подпитываемая независимыми книготорговцами, обозревателями и премией «Локус» за лучший роман в жанре фэнтези. Оглядываясь назад, легко понять причину: Мартин вырос в мире со сложившимися канонами фэнтези, однако у него хватило смелости нарушить их так, чтобы бросить вызов критикам – и читателям.
Со времен научной романтики до наших дней континуум жанровых писателей сформировал атрибуты фэнтези, которые не столь очевидны, как волшебник в черной шляпе или неприветливый гном. Одним из них, как пишет в работе «Иные миры: жанр фэнтези» (1983) Джон Г. Тиммерман, является «заурядность персонажа». Герои «Обитателей холмов» (1972) Ричарда Адамса и цикла о Земноморье (1968–2001) Урсулы Ле Гуин – обычные люди (или кролики), обремененные заботами «сельских жителей». Бильбо и Фродо – простые хоббиты, не короли.
Мартин игнорирует это правило, возвращаясь к дофэнтезийной парадигме. Четырнадцать основных персонажей «Песни льда и огня» – не фермеры и не пастухи; они мужчины и женщины благородного происхождения, обеспокоенные сохранением своего статуса и во многих случаях желающие править миром. У них больше общего с коварными героями Троллопа или Теккерея, нежели с юным магом Гедом из романов Ле Гуин. И в этом смысле они идут наперекор течению беллетристики – жанровой и литературной, – набиравшему силу с Ренессанса. Мифическая литература повествовала о королях и полубогах, литература Просвещения – об аристократах, а современная литература выплеснула истории на улицу. Мартин возвращает нас в чертоги власти, и поэтому «Песнь льда и огня» часто больше напоминает «Команду соперников» Дорис Кирнс Гудвин, а не фэнтезийную сагу.
2
Европейская организация по ядерным исследованиям, крупнейшая в мире лаборатория физики высоких энергий.