Страница 8 из 47
— Креди! — кричал кто-нибудь из товарищей, — а ведь ты не так надел свою шапочку, как Леонардо, — подвинь ее влево!
И Креди, краснея до корней волос, подвигал свою шапочку. А те не унимались:
— На палец больше!
— А теперь на полпальца меньше!
— Не так, не так!
— Креди! — кричал другой товарищ. — Да ты сошел с ума! Сидеть спокойно и тереть краски, когда Леонардо лежит на улице возле лавки мясника с проломленной головою… Он умирает, Леонардо, и я прибежал за тобою…
Креди смертельно бледнеет и опрометью бросается на улицу, сталкиваясь в дверях с учителем.
— Куда ты! — гневно кричит Вероккио. — Весь перепачканный краской несешься из мастерской так, что чуть не сбил меня с ног!
Ученики хохочут:
— Да он, маэстро, видел во сне, что Леонардо убили на улице…
В другой раз кто-то из учеников пустил слух, что по предсказанию колдуньи Леонардо должен будет умереть, если его лучший друг не согласится пожертвовать для него своею правой рукой, и, обступив Креди, товарищи спрашивали наперебой:
— А ну-ка, Креди, скажи, дашь ли ты отрубить себе или сжечь свою правую руку, чтобы спасти жизнь Леонардо?
И опять Креди поверил и, смертельно побледнев, сказал шепотом, прерывающимся от волнения:
— Да разве я могу не дать?
Иные отношения были у Леонардо с Ваннучи. Сильный физически, Пьетро не нуждался в его защите, когда дрался на кулачках или ссорился с товарищами, но в рисунке Леонардо был гораздо сильнее, хоть летами и моложе. Нередко он подходил к Пьетро и поправлял его рисунки, говоря уверенно и с некоторым огорчением:
— Друг мой, ведь здесь надо усилить тени, а здесь дать побольше света! У тебя рисунок бледен и в один тон… С какой стороны у тебя свет?
Ваннучи смотрел, соглашался и исправлял рисунок.
Очень интересовался Леонардо талантливым юношей Ллессандро Филипепи, прозванным впоследствии Сандро Боттичелли, появлявшимся часто в мастерской Вероккио. В сущности, он был учеником фра Филиппо Липпи[17], но он часто приходил в мастерскую Вероккио, увлеченный его замечательными работами, и черпал у него много нового для своего искусства. Боттичелли был на восемь лет старше Леонардо, и его сильная рука смело, уверенно работала кистью. Прозвище «Боттичелли» казалось насмешкой при взгляде на него: «боттичелло» — по-итальянски значило «бочонок»; это прозвище носил его брат Джованни, и оно по традиции перешло к Сандро. Уже в то время Боттичелли увлекался могучей поэзией Данте, уже тогда в его душе жили образы, напоминавшие образы дантовского «Рая» и «Ада», и он пробовал набросать их на бумаге.
Впоследствии Боттичелли осуществил мечту ранней юности и создал рисунки ко всем трем частям дантовскои «Божественной комедии» — всего более девяноста рисунков.
Одним своим видом Боттичелли останавливал на себе внимание: молчаливый, вечно погруженный в созерцание каких-то невидимых другими красот и образов, он и в Леонардо вызвал глубокий интерес. В нем было что-то, что хотелось разгадать впечатлительному подростку. Ведь и сам Леонардо часто погружался в глубокие думы, которые не могли разогнать ни веселые шутки окружающей молодежи, ни приглашение на праздник. Он бывал рассеян даже в разговоре с учителем. Чаще это случалось после посещения дома Тосканелли. Замкнутость и перемена настроения у Леонардо не ускользнули от Вероккио; он замечал отсутствующее выражение его лица после таинственных исчезновений из мастерской, а ученики и соседи не скрывали, что Леонардо посещает дом философа.
Раз он спросил Леонардо:
— О чем грезишь наяву?
Леонардо вздрогнул, вскинул на учителя ясные синие глаза и просто, спокойно отвечал:
— О соединении искусства живописца и ваятеля с наукой, о познании природы.
Вероккио улыбнулся. Этакий еще мальчик, а говорит серьезно, строго, как мудрый старец.
— Ты думаешь об анатомии, которая дает правильное понятие о строении человека и животных? Тебе, пожалуй, еще рановато начать рассекать трупы, но ты, конечно, займешься со мною этим впоследствии.
Леонардо покачал головой:
— Нет, не об этом, маэстро, хотя, конечно, мне необходимо будет изучить анатомию. Я говорю о том, что художнику необходима наука не только чтобы постигать строение тела человека и животных, но вообще…
Он искал слов; он еще не чувствовал себя таким сильным, чтобы ясно выразить свои мысли, сделать выводы из бесед там, в кружке ученых.
— Я… я думаю о науке в ее разнообразии… что искусство без науки — как тело без души… что математика в большом… в большом объеме нужна для познания законов перспективы, светотени и игры красок… что оптика и механика нужны для того же, иначе… иначе мы будем ходить как слепые, в темноте… и что познание этих наук требует особых, долгих и внимательных опытов…
Вероккио смотрел на ученика с молчаливым изумлением. Он говорил таким языком, этот юноша, каким не говорил с ним ни один из его более зрелых питомцев. Он не знал, что ему ответить. Ведь сюда, в мастерскую, приходило их много, и им довольно было тех навыков, которые они получали от него, а из инструментов — резца, стэки, циркуля, весов, простых приборов для измерения длины в ширины да, пожалуй, хорошей лупы, а из науки — первых уроков математики…
А Леонардо говорит о том, о чем никто из них не мечтал. Ведь большинство из них променяло ремесло ювелира на ремесло-искусство живописца-ваятеля, не чуждаясь, впрочем, и архитектуры, и сам он когда-то сидел с лупой над камнями и резал камень, гордясь тончайшим рисунком… Но этот мальчик хочет проникнуть в тайну мироздания. И вспомнилось Вероккио, как на днях он слышал горячий спор Леонардо со старшим и более опытным Сандро Боттичелли и как Леонардо твердо, не волнуясь, доказывал ему что-то… Нет, это поколение отличается от сверстников его самого, Вероккио. Оно будет неустанно чего-то искать, всегда чувствовать недовольство собою, тогда как Вероккио и его товарищи жили просто, верили в себя и не предавались несбыточным мечтам… Недалеко то время, когда Леонардо будет судить своего учителя, указывать на его недостатки, промахи, исправлять его…
— Познание… глубокое познание законов природы и искусства… — со вздохом шептал Вероккио.
6
Учитель и ученик
Вероккио все больше и больше привязывался к этому необыкновенному юноше, несмотря на то что только перед ним, сыном нотариуса, он должен был как-то подтягиваться, что только один Леонардо да Винчи взвешивал и проверял каждое слово своего учителя. Гораздо проще были и Боттичелли и Ваннучи, а ведь оба они были значительно старше Леонардо. Когда Вероккио беседовал с учениками об искусстве и ученики выслушивали его наставления как непреложную истину, он ловил внимательный, но испытующий взгляд Леонардо. Леонардо смотрел прямо и открыто в глаза учителю, взвешивал каждую фразу. Он один позволял себе высказывать замечания по поводу недостатков в картинах учителя, но свойственная ему чуткость подсказывала, что это следует говорить учителю только наедине. Так устанавливалась между Вероккио и Леонардо тесная душевная связь. И этот же беспристрастный судья являлся самой терпеливой, нежной сиделкой у постели учителя, когда он заболевал.
В минуту душевной тоски, когда Вероккио что-нибудь не удавалось, Леонардо молча, тихими шагами входил в комнату, куда учитель удалялся от посторонних глаз, и ждал, смотря на учителя, который сидел неподвижно, сжав голову обеими руками. Наконец художник замечал его:
— Это ты, мой Леонардо? Сегодня твой учитель никуда не годится. Здесь, — он указывал на свою голову, — пусто. Я ничего не могу из нее выдавить. А в груди так больно и так холодно! Мне кажется, что я больше ничего не смогу создать. А у тебя все впереди. Что тебя ожидает? Быть может, громкая слава, шумный успех, а главное, главное — спокойное, уверенное творчество… Ты будешь знать, что сделано все так, как надо, как ты задумал… А я… неужели это конец? Мой мозг высох, источник иссяк… В горле так сухо… Налей мне вина…
17
Фра Филиппо Липпи, учитель Боттичелли, был монах. Фра (итал.) — сокращенное «fater» — брат; обращение, принятое в монастырях среди католических монахов в Италии.