Страница 6 из 22
А воскресенье проходит.
Пока экскурсия таращилась на статую, я выскочил, прихватил на углу. Только разложился, газетку постелил, вахтерша прицепилась:
– В Греческом зале, в Греческом зале, как вам не стыдно!
Аж пенсне раскалилось. Я ей так тихо возражаю:
– Чего орешь, ты, мышь белая?.. Ты здесь каждый день дурака валяешь. А мне завтра на работу. Стакан бы лучше вынесла… Видишь, человек из горлышка булькает?!
…Что селедку?.. Кто селедку?.. Какую селедку?.. Ну, селедку развернул у него на плече… А что ему сделается? Двести лет стоял, еще простоит, а у меня выходной кончается, поймешь ты, коза старая?!
…Кто Аполлон?.. Я – Аполлон? Он – Аполлон? Ну и нехай себе Аполлон… Повесил я ему авоську на руку, а куда вешать, на шею?!
От народ!.. Никакой культуры. Еле от нее отбился. Хорошо еще, ребята поддержали… А на часах уже три! А я еще с продуктами и ни в одном глазу. А уже три на часах.
Стал искать, чем консервы открыть. Бычки в томате прихватил. От умора! От смех! Музей, музей – нечем банку открыть! Хоть убейся. Куда я только не лазил. Приспособился под конем… Железку какую-то оторвал, только ударил, как заверещит, у меня даже банка выпала. Вахтерша с указкой! Ну?! Я ей из-под коня так тихо замечаю:
– Чего ты дребезжишь?! Что я, тебя трогаю или кусаю кого?! Ты себе, я себе, они себе…
Хорошо, ребята меня поддержали, вроде все уладилось… Так штопора нет! Вот музей…
Тут я ей совсем тихо, ну тихо совсем:
– Слышь, штопор есть?
– Это итальянская живопись семнадцатого века!
– Ты не поняла, – говорю, – я тебя не спрашиваю, где брали живопись, я спрашиваю, штопор есть?
– Вы понимаете, что вы говорите, здесь вокруг живопись!
– Понимаю, а ты без штопора можешь открыть? Я же об пол буду стучать, мешать. А вокруг живопись…
Намучился! Оторвал от этого же коня еще одну железяку, пропихнул внутрь, но настроение уже не то… В какой-то гробнице в одиночку раздавил кагор в кромешной тьме, в антисанитарных условиях… Бычки, конечно, руками хватал… Хорошо, грузин стоял на камне, я у него кинжал вытащил, колбасу хоть порубил на куски.
Когда я из гробницы вылез, еще мог экскурсию продолжать, хоть в паутине и в бычках… Но они исчезли. Так что воспринимал в одиночку… Поковырял того грузина – мура, опилки, дурят людей.
А тот железный, что на лошади сидел, – тот ничего, крепкий… Меч я у него из кулака вырвал, а щит рвал, рвал, не идет – неплохое качество!
Ну а в целом потерял выходной, угробил. Хорошо еще, вечером, в скверике врезали «Зверобой» и закусили с колен… Хоть как-то отдохнули.
Теперь, говорят, в Большом театре «Столичная» появилась, только билет на «Чародейку» надо брать. Почем же у них сто грамм получается?
Я жду
Я жду… Каждый день на этом месте я жду. Время в ожидании тянется медленно. Жизнь в ожидании проходит быстро. И тем не менее я жду, жду, жду…
Я часто стоял в очередях. Я смотрел на лица, на которых отражалось только ожидание. Я видел тоскливое, бессмысленное стояние. Я физически чувствовал, как из моего тела уходят минуты и часы. Мне шестьдесят лет. Из них три года я провел в очередях. Я иногда болел. Иногда жаловался. Меня иногда вызывали. Мне назначали прием на двенадцать часов. Ни разу. Ни разу за мои шестьдесят лет меня не приняли ровно в двенадцать. Кому-то нужно было мое время. Полчаса, час, два моей жизни, и я отдавал.
Мне шестьдесят лет. Из них на ожидание в приемных ушло два года. Два с половиной года я провел в столовых в ожидании блюд. Два года – в ожидании расчета. Год ждал в парикмахерской. Два года искал такси. Три года валялся на чемоданах в вестибюле гостиницы и смотрел собачьими глазами на администратора. Всем нужно мое время. У меня его мало. Но если нужно…
Мне шестьдесят лет. В ожидании я провел пятнадцать. Двадцать лет я спал. Осталось двадцать пять. Из них семнадцать – на счастливое детство. И только восемь я занимался своим делом.
Мало. Я бы мог сделать больше. Зато я научился ждать.
Ждать упорно и терпеливо.
Ждать, не теряя надежды.
Ждать, сидя на стуле и покачиваясь.
Ждать, стоя и переминаясь.
Ждать, прислонясь к стене.
Ждать в кресле, пока оно поговорит по телефону.
Ждать и ни о чем не думать.
И только сейчас, когда мне шестьдесят, я думаю: не слишком ли долго я ждал? Но прочь эти мысли, подождем автобуса.
Белый свет
До чего мне хорошо в Ульянке. Стремлюсь куда-то и все время остаюсь. Одиноко. И прозрачно. Какая-то тишина. Какой-то чистый, ясный белый свет.
Хорошо на белом свете. На юге синий, голубой, черно-бархатный… Совершенно беззвучно проезжают троллейбусы. Безмолвные, неподвижные дома. Здесь они действительно неподвижные.
Солнце не греет и не светит, а освещает. Четко-четко. +5 °C… Апрель. И не сумерки, а ясный, светлый вечер. Ни одного телефонного звонка. Обманами, скандалами, холодностью добился своего – сообщения перестали поступать.
А этот холодный белый свет входит в душу.
Один-один средь бела света с белым светом, что придерживаешь губами и веками и выпускаешь из себя только на бумагу, чтобы сохранился подольше.
Целую.
Спрос – сбыт
Я люблю заснуть и проснуться среди запасов. Весь в продуктах. Хоть какое-то спокойствие на какое-то время. А кто знал, что уксус будет, а исчезнет горчица? Ну кто? Есть у нас в доме хиромантка, так она все о любви, а когда просишь раскинуть насчет продуктов, неверные сведения дает.
Мы в одном месте ажиотаж взвинтили, касторки набрали и валидола. А он есть и есть. А наоборот, исчезли от головной боли тройчатки-пятерчатки и вот эти… противники детей из аптек исчезли.
Только я набрал слабительного, как исчезла туалетная бумага. Ну, без нее можно обойтись. Я как запорного принял, так в прекрасном настроении нахожусь. Вторую неделю. Только салфеткой рот оботрешь.
Правда, сами салфетки… Ну, скажи! Ну кто ожидал… Стали культурно так рты обтирать, носы промакивать, и втянулись. А я так скажу: все начали рты обтирать, а на всех рассчитано не было, только на тонкий слой интеллигенции. Или пятерчатка – у всех сразу как схватила голова – видимо, все об одном и том подумали. Или на горчицу налетели, видимо, что-то сладкое съели.
Но тяжелое это дело, в жизни не догадаешься, что завтра пропадет. Потому что, если бы догадывались, что завтра пропадет, все б сегодня бросились, и сегодня бы пропало. А так никто не ожидает, все спокойно прохаживаются… И вдруг кто-то первый вскочил, выскочил, и все забегали-забегали, родных задергали… А этого уже нет ни в Москве, ни в Воронеже, ибо здесь очень важна одновременность, чтоб не создавать очередей. Во всех городах сразу нет – и всюду тишина. Я удивляюсь людям. Ходят, щупают кастрюли и не берут.
Утюги стоят – бери. Один есть – второй бери. Второй есть – третий бери. У меня в доме все по два, по четыре, по шесть, по восемь… Дверь нельзя открыть, кастрюли на голову падают, мука сыплется, постное масло из постели вытекает, зато месяц могу автономно сидеть, как в подводной лодке, без выхода на поверхность.
Все знаю. Изучение покупательского спроса?! Да как можно изучить спрос, если спрос сам мечется как угорелый, изучает сбыт. Потому что сбыт о завтрашнем дне не думает, а спрос у себя в квартире аж бледный сидит.
Каждый день…
Каждый день…
А вообще у нас есть все, но не везде…
Не всегда…
И в недостаточном количестве.
Пить вредно. (Для Р. Карцева)
А сейчас, сейчас вот все время по радио, по телевизору говорят, что вредно пить. Аж зло берет. Вот в журнале «Здоровье» еще за тысяча, за тысяча еще девятьсот шестьдесят девятый год было написано, что вино полезно. Один доцент, я точно не помню его фамилии, так и пишет: «Напивайтеся, полезно». Он пишет, что коньяк всегда полезный. В той же статье пишет, что коньяк, пишет, всегда, пишет, полезный. Против простуды, пишет, полезный, расширяет сосуды, всегда, пишет, полезный. Но дорогой, потому что очень полезный, поэтому дорогой.