Страница 37 из 88
Они пристроились к неизвестному отряду, вплели свои голоса в могучую песню. Шли по выстланным газетами и листовками белым улицам, хмельные от восторга.
Это было так громадно, так широко. Теперь весь мир представлялся ей залитым светом и счастьем, хотя серое небо сеяло нудную дождяную пыль.
В слепом коридорчике хозяйка шепталась с соседской служанкой.
— Неужели уезжать собираются?
— Серебро уже все сложили.
— И мне убрать надо. Такое начинается...
Вера улыбнулась. Начиналось самое радостное!
А потом под тревожные заводские гудки они шли в Пулково.
Недалеко от Петрограда удалось сесть в машину. И тут Вера неожиданно почувствовала знобящий холод. На петроградскую мостовую спрыгнула, не в силах унять дрожь. Звучно стуча каблуками по схваченной льдом улице, думала с радостью, что кончились наконец слившиеся воедино дни и ночи постоянного движения, тревог. Теперь надо спать, спать...
Петроград был черный, утомленный. Около костров по-извозчичьи хлопали рукавицами красногвардейские патрули.
С Пулковских высот, где были разгромлены защитники Керенского, отряд возвращался пешком.
Болеть было некогда. Вера выходила из дома, держась за стенку. Ступала медленно, осторожно. Каждый шаг тупой болью отдавался в голове. «Лежать нельзя: обязательно заболею», — объясняла себе.
Когда начинала кружиться голова, Вера прислонялась к садовой решетке или к стене и старалась смотреть вверх. Так было лучше.
Небо роняло на землю мягкие клочья снега, начиналась выдубленная морозом первая советская зима.
Она зашла в больницу, потом в институт. Разговаривала с врачами, сестрами милосердия. Надо было набрать медиков для красногвардейского отряда, отправляющегося на борьбу с Калединым. Но врачи смотрели на нее холодно, сестры милосердия поджимали презрительно губы. Студентки-медички пугались.
«Эх, где Зара, где Рида, где все наши?» — думала Вера.
Первой записалась Фея Аксенова. Как всегда, в упор взглянула на Веру.
— А ты поедешь?
— Да.
Вера это решила окончательно. Иначе как бы могла она агитировать людей за то, чтобы они ехали на фронт?
Председатель райкома набросал на клочке газеты адрес знакомого ему хирурга, потер свой литой чистый подбородок, нахмурился.
— Не ручаюсь за успех. Но человек он честный.
Зажав в потной горячей ладони бумажку, Вера побрела, сгибаясь под режущим ветром. На Кронверкском посчастливилось сесть в громыхающий темный трамвай. Окна были заколочены грязной фанерой, через пулевые отверстия пробивались острые лучи света, кололи полумрак. Каждый удар площадки отдавался в голове. «Хоть бы этот Серебровский согласился. Без хирурга нельзя, нельзя!» — думала она.
Долго щелкал замок, скрежетали крючки. Вера, прислонившись плечом к косяку, ждала.
Зарокотала цепочка. Через скупую щель подозрительно посмотрели на нее два внимательных женских глаза.
— Зачем вам нужен Валерий Андреевич?
— Я из института. По очень важному делу.
Дверь расчетливо приоткрылась и пропустила ее в квартиру.
Нечесаный человек с клочковатой бородкой стоял на коленях около опаленной ржавчиной печурки и, довольно улыбаясь, разминал в фарфоровой с золоченым ободком тарелке глину. На плечи у него был накинут клетчатый плед. Это и был Серебровский.
Подняв недоуменный взгляд на Веру, он встал, не зная, куда деть измазанные руки. Кашлянул и желчно сказал:
— Вот приобщился к труду...
Не встретив ответной улыбки, пожал тонкими язвительными губами.
— С чем вы ко мне?
Вера прислонилась к косяку. Перевела дыхание.
— На юг отправляется отряд красногвардейцев. Очень нужны медики. Донбасс, Ростов может отобрать Каледин. Петрограду тогда умирать от голода и холода. Без хлеба и угля, — сказала она прерывисто.
Серебровский остро взглянул на нее.
— Уголь? Он мне не нужен, барышня. Прекрасно горят вот в этом умнейшем сооружении ореховые шкафы, — и похлопал рукой по печке.
— Можно, я присяду? — чувствуя, что опять начинается головокружение, спросила Вера.
У Серебровского нахохлились брови.
— Садитесь! А кончатся шкафы, буду жечь библиотеку, великих русских правдолюбцев буду жечь. Всех на костер! — истерически вскрикнул он и забегал по комнате, подшибая стулья.
«Зачем я пошла, больная, зачем? Зачем он кричит?» — пронеслось в голове.
— Вы не кричите, — попросила она. — Как же без угля и хлеба? Вы проживете, а остальные?..
— Пусть расхлебывают те, кто кашу заварил!
— Мы и расхлебываем. Но вы должны помочь...
Серебровский потер ладонь о ладонь, посмотрел на черные комочки грязи. Зачем-то полез в шкаф, звеня склянками.
— Как же вы, сторонник правдолюбцев, можете идти против народа? — сказала Вера, и то же самое сказала девушка с истаявшим большеглазым лицом. «Это я, — догадалась она, — я в зеркале, Какая худущая!»
— Это вы мне не говорите, — буркнул Серебровский и из-за плеча покосился на нее. — Почему вы ходите, когда у вас пневмония?
— Нет у меня никакой пневмонии, — ответила она. «Еще не хватало, чтобы он жалел меня. Пусть не едет, другие найдутся. Надо уйти и хлопнуть дверью. Надо», — но не встала и не ушла.
Серебровский вдруг сдернул плед и, вытерев о него руки, налил из блестящего никелем чайника воды в прозрачную, хрупкую, как яичная скорлупа, чашку.
— Вот выпейте и — пару таблеток аспирина. Потом домой. И скажите маме, когда выздоровеете, чтобы она вас березовым прутиком. Ясно?
У Веры закипели на глазах слезы. Она встала и, держась за стену, шагнула к двери.
Но он взял ее, упирающуюся, за плечи, посадил обратно на венский стул.
— Как врач, я обязан...
Она молча проглотила таблетки, отпила глоток воды. Зло прошипела:
— Спасибо. Вы очень добры, — и двинулась к двери. — Но вы думаете только о себе...
Он промолчал. Отпирая дверь, успокоил:
— Я подумаю о вашем предложении. Подумаю!
— Подумайте, — не веря ему, ответила она.
Вера не помнила, как добралась до райкома. В узком коридорчике гулко стучали промерзшими ботинками матросы, красногвардейцы, работницы.
Она присела на диванчик передохнуть. И вдруг услышала голос Сергея. «Галлюцинация! Это пройдет. Сейчас пройдет!» Но голос за дверью все звучал и звучал. Вера машинально поправила волосы, взялась за холодную ручку и не решалась открыть...
Но голос продолжал звучать. «Кто так похоже говорит?» Вера потянула на себя дверную скобу. В лицо вдруг плеснуло жаром. Она отшатнулась.
Посреди комнаты стоял Сергей Бородин, худой, с обветренными скулами, и что-то доказывал низенькому бритоголовому председателю. Он был в черной кожаной тужурке и сапогах. Тужурка поскрипывала, как тугой капустный кочан. В таком наряде Вера еще ни разу не видела его. «Как он попал сюда?»
Чувствуя, что губы разъезжаются в дрожащей растерянной улыбке, подошла. Что-то сказала. Что — никак не могла вспомнить потом. Он что-то спросил. Она, кажется, ответила. А может быть, и не ответила...
Опомнилась на улице. У заснеженной садовой решетки Сергей жадно, вопросительно посмотрел на нее.
— Ты вспоминала обо мне?
Она слабо кивнула. «Конечно. Часто. Все время». Он бережно обнял ее за плечи, и близко-близко, у самых своих глаз, она увидела обрадованные глаза.
Потом опять чернотой заволокло голову. Сквозь шум и боль услышала встревоженный голос Сергея:
— Что с тобой?
— Домой, Сережа. Надо домой! Голова... — и закрыла глаза.
Когда пришла на мгновение в себя, Сергей сердито топтался около санок, держась за оглоблю. Лохматый извозчик, топорща заиндевевшую бородку, взвизгивал:
— Разбой называется! Разбой!
Из санок не хотел вылезать человек в башлыке и в шинели со споротыми погонами.
— Больной человек! Не понимаете? — с угрозой крикнул Сергей и сунул руку в карман. «Не надо. Зачем, Сережа?» — хотела сказать Вера, но голос не поддавался ей.