Страница 31 из 88
У Веры вдруг шевельнулась жалость к ней. Ведь если бы не история с Зобовым, наверное, совсем бы другой была эта женщина, по-другому смотрела на жизнь...
— Если ты хочешь, Анюта, я найду тебе место в прислугах, в земской больнице... Ну зачем ты поедешь с этим батальоном? Ведь ты еще молодая. Тебе жить да жить.
— Кабы раньше. У нас теперь Гордиева и пашпорта взяла. Куда без пашпорту?
— В Мерзляки можно. Да куда угодно поезжай, везде лучше, чем здесь.
Анюта свела к переносице бархатные полукружья бровей.
— Нет, в Мерзляки у меня дорожка быльем заросла.
Вере показалось, что в глазах Анюты впервые мелькнула растерянность.
— Так помогу я тебе, помогу. Не губи ты себя, — сказала Вера. Потом осторожно спросила: — Много вас здесь?
— Пока нет. Человек пятнадцать. Неллочка обещает с Булычева фабрики набрать. Там нашей сестры хватает.
Это было то, ради чего пришла Вера. В тот же день она встретилась с Алексеем Трубинским. Он узнал, с кем из работниц беседовала Гордиева, и подослал к ним сочувствующих большевикам солдаток. И без того колебавшиеся работницы на предложение вступить в батальон смерти ответили отказом.
Теперь надо было через Анюту поговорить с записавшимися в батальон женщинами. И Вера снова пошла в домик на Никитской.
Открыла дверь та же кухарка в галошках на босу ногу, испуганно заморгала веками.
— Пущать никого не велено. Дама ихняя ходит.
— Передай Анюте, что я жду ее, — торопливо прошептала Вера.
— Сичас...
Дверь толчком распахнулась, и Вера увидела сердитые брови Нелли Гордиевой.
— Ах, это снова ты? — тая в голосе негодование, задохнулась та и грохнула дверью. Щелкнул крючок, и Вера поняла, что на этот раз ей с Анютой не поговорить.
Но они встретились.
Поздней ночью испуганная босая Саша, собирая в горсть на впалой груди рубашку, зашептала Вере, что ее ждет внизу женщина.
Это была Анюта. В солдатской рубашке, картузе она походила на ненормально большого, располневшего мальчика.
— К вам я. Ушла оттуда. Пашпорт Неллочка не дала. Чего делать-то?
— Пришла-таки? Молодец! — проводя ее в кухню, похвалила Вера. Принесла старенькое платье матери, ботинки и соломенную шляпу.
Узковатое платье Любови Семеновны потрескивало под напором круглых Анютиных плеч. Она боялась нагнуться, широко шагнуть и все-таки улыбалась. В платье, видимо, было веселее. Ботинки оказались впору. Только от шляпы Анюта отказалась и попросила у Саши «какой ни на есть завалящий» платок.
Повязавшись по самые глаза, благодарно взглянула на Веру.
— В Слободское, Вера Васильевна, поеду. Звали сиделкой в больницу. Спасибо вам за все.
Накинув жакетку, Вера догнала Колобову во дворе.
— Я провожу тебя.
Та кивнула.
Оставляя четкие следы на отяжелевшей пыли, по безлюдной Раздерихинской улице прошли на берег реки и спустились к перевозу. Начинался рассвет. Над розовой Вяткой кучились тугие облака, у самых ног вяло шлепала о красный глинистый берег сонная волна.
— Слышь, Васильевна, садись-ка, — опускаясь на опрокинутую лодку, проговорила Анюта. — Скажу чего-то.
Вера села.
Разглядывая свои упругие ноги, Анюта улыбалась.
— Васюнька ведь был у меня до тебя еще. Тоже уйти уговаривал. Ежели, говорит, так нельзя уйти, могу с тобой пожениться. Ой, парень, — и засмеялась, сверкнув белоснежными зубами. — Ну и сказанул! Даже меня в краску ввел.
Это было признание в знак благодарности. Анюте, видимо, захотелось излить свою душу. Поняв это, Вера придвинулась ближе. Озадаченная, тихо спросила, что же думает делать Анюта.
— Чего? Да разве он мне под пару? Парнишка ведь. Он ростом-то велик, а еще несмышленый. Долго ли мне его загубить? — и опять рассмеялась. — Поезжай, говорю, Васюнька, домой. Девок в Мерзляках и без меня хватит. В лоб поцеловала и на крылечко проводила...
«Так вот почему он приезжал такой нарядный, вот почему так краснел! — с теплотой в сердце думала Вера, поднимаясь в гору по осыпающейся вздыбленной тропинке. — Что толкнуло его на это? Любовь ли, доброта ли?» Это было трудно понять. А может, благородство, воспитанное книгами?
Останавливаясь, Вера махала одинокой лодчонке, в которой переправлялась со стариком рыболовом на другой берег Анюта. «Кто знает, может быть, улыбнется судьба и ей, — думала Вера. — Должна улыбнуться!»
Вера оказалась права. У Андрея Кучкина была чахотка. Медицинская комиссия уволила его из 697-й пешей дружины в запас. Надо было председателю бюро подлатать свои легкие, сменить парной вятский воздух на сухой горный.
Кучкин решил податься к родителям на Южный Урал, но оттягивал отъезд, выступал на зоновских и вахрушевских кожевенных заводах. Не хотел оставлять за собой долга.
И все-таки наступил день расставания. Андрей, сосредоточенный, с желтушно-блеклым лицом, вымученно улыбался, просил не провожать, но все гурьбой отправились с ним. По дороге заглянули в фотопавильон. Сфотографировались на прощанье. Говорили мало. Может быть, потому, что выговорились накануне на заседании бюро. Кучкин советовал на бюро связаться с большевиками-глазовцами, с большевиками Белохолуницкого завода. «Пора объединить силы всей губернии!» Это было новой ступенькой, которую предстояло одолеть.
На этом заседании произошло еще одно, для других не приметное, а для Веры очень радостное, событие — цыгановатый бородач Лалетин был кооптирован в члены бюро. Ведь в том, что он так вырос, было, хоть маленькое, ее участие...
Простившись с Андреем, она пошла к Лене. Давно не была в домике на Кикиморской, не видела верную хранительницу своих тайн.
На углу Николаевской и Спасской, тяжело дыша, ее догнал Виктор.
Молча протянул исписанную склоненным влево почерком восьмушку листа, угрюмо следил за выражением ее лица.
«Надеемся, что все товарищи, не сочувствующие тактике большевиков, поддержат эту резолюцию на общем студенческом собрании:
Считая тактику публичных выступлений студентов-большевиков, играющих на инстинктах невежественной толпы, позорной и не вяжущейся с понятием о человеке, получающем высшее образование, мы, большинство студентов г. Вятки, заявляем перед лицом всего общества, что не имеем ничего общего с гг. Грязевым, Зубаревой, Гребеневой (вятичами), Амосовым, Поповым, Дудкевичем (глазовцами), хотя и носящими форму высшей школы, и впредь просим лиц, пользующихся подобной тактикой для достижения каких-либо целей, не считать себя состоящими в нашей корпорации.
Требуем публичного и немедленного отмежевания членов студенческой корпорации от большевиков».
Вера читала, и саднящей занозой вонзались эти слова в сознание. «Еще этого не хватало!»
— В-вот с-волочи, — кусая мундштук потухшей папиросы, крикнул Виктор, — пробуют вокруг нас поднять травлю. Я бы ему без всякого собрания нос расквасил, — и стиснул тугие кулаки. — Ведь п-подлость!
— Подлость, — эхом откликнулась Вера.
«Нет, нет, тут сложнее, тут, наверное, не просто хотят выяснить отношение студентов к нам, большевикам», — подумала она.
— А не кажется тебе, — глядя в налившиеся холодом глаза Виктора, сказала она, — что эта резолюция, увольнение Алексея Трубинского с работы, выселение Михаила Попова с квартиры — все это ответвления от одного и того же корня?
Виктор нахмурил брови.
— Возможно.
Вера была уже почти уверена, что рукой писавшего резолюцию водил кто-нибудь вроде Алеева или Калашникова.
И на студенческом собрании предстояло сразиться с ними...
На открытой веранде летнего клуба в Александровском саду гудели баски универсантов, чечетками щебетали первокурсницы. На Веру бросали уважительно любопытные взгляды. Подлетел Гриша Суровцев. Смешавшись, снял очки.
— Вы не переживайте, Вера. Все будет хорошо!
Она поймала его суетливый взгляд.
— Я не волнуюсь, Гриша, и вам не советую.
Прошел мимо них Софинов, знакомый по Петрограду универсант. Тужурка застегнута наглухо. Ясно и неподкупно сияют начищенные пуговицы. На Веру даже не взглянул.