Страница 25 из 88
Как много можно, оказывается, сказать за какие-то пять-шесть минут. Какие огромные мысли передать. Вера была потрясена. Она приняла всего его, этого коренастого подвижного человека с крутым огромным лбом, чуть картавым голосом, хотя он был совсем не таким, каким она представляла его еще полчаса назад. «Вот таким и должен он быть, обыкновенным человеком, — подумала она с теплотой в сердце, — и никаким другим, — и восторженно вплела свой голос в тысячеголосое «ура!».
Троицкая площадь постепенно пустела. А Вера не уходила. Ей хотелось с кем-нибудь поделиться горячими мыслями, сказать, что теперь ей стало понятно, что надо делать. Революция, социалистическая революция должна быть, и скоро, не через десятилетия, а, быть может, в этом же году.
В такую ночь нельзя было спать, да она и не смогла бы заснуть. Надо было так много обдумать, столько нахлынуло вдруг чувств. Но некому было высказать все это. Лена уехала в Вятку, Зары все равно не застать.
Возвратившись домой, Вера села к столу и этой ночью написала еще одно письмо Ариадне.
«Я думаю, что мы самые счастливые люди. Нам просто страшно повезло. Тысячи революционеров в разные времена боролись за революцию, мечтали о ней и умирали, так и не дождавшись, а мы уже дождались одной и будем делать теперь другую — социалистическую. Это, по-моему, самое счастливое счастье!»
Толмачев окликнул ее в коридоре дворца Кшесинской. Живые, умные глаза светились восторгом.
— Уезжаю, Верочка, на Урал! Со мной вместе Зара, Сергей, еще человека три. Как, двинемся, а? — и лукаво взглянул на нее.
У Веры горячей радостью вспыхнули глаза.
— Я согласна!
Она решила, что сначала поедет в Вятку повидаться с матерью. А потом — на Урал, куда посылал Николая Толмачева ЦК партии.
— Вот там мы повоюем! — провожая ее на вокзал, говорил Сергей.
На углу задержались. Чистенький толстяк с измятыми губами говорил собравшейся вокруг него жиденькой кучке прохожих, что он располагает точными данными о шпионской деятельности лидера большевиков Ленина в пользу Германии.
Поставив Верин чемодан, Сергей рванулся к толстяку.
— Где ваши данные?
Тот свирепо оглянулся.
— А ты кто такой, чтобы я тебе объяснял?
Сергей протянул руку и, схватив толстяка за грудь, тряхнул его. Тот, багровея, сполз со ступенек крыльца. Истерично взвизгнула женщина:
— Избивают!
Как опара, стала разрастаться толпа. Кто-то взмахнул кулаком. Вера рванулась в толпу, но ее оттолкнули. Что будет с Сергеем?..
Ей повезло: она увидела трех матросов, бросилась к ним. Молча выслушав ее, высокий, безбровый, с надписью на бескозырке «Амур», энергично двигая круглым плечом, пробился к крыльцу и, погрозив огромным, с гирю-пудовку, кулаком, спросил:
— Кто желает?..
Никто не желал.
Бородин выбрался из толпы. Над глазом виднелась красная шишка.
— И почему тебе всегда попадает? — сердито спросила Вера.
— Я с детства драчливый, — беспечно ответил Сергей. — Ничего, этот боров больше не будет так кричать, — и неожиданно громко расхохотался: у него в руке был шелковый галстук толстого господина.
— Я даже не заметил.
— «Француз» все-таки в тебе живет, — не в состоянии больше сердиться, сказала Вера. — Это совсем в твоем духе.
— Совсем в моем, — согласился он и остановил проезжавшую мимо пролетку.
На переполненном тесном перроне, отведя к зубчатому заборчику Сергея, Вера долго растирала у него над бровью синяк. Бородин стоял, укрощенно наклонив голову.
Ударил колокол. Вера бросилась к вагону. Сергей вскочил вместе с ней в тамбур, быстро прижал ее руку к губам. Только у самого конца платформы выпрыгнул из вагона. Вера с тревожно бьющимся сердцем выглянула. Сергей медленно махал ей фуражкой...
— Это вы? — услышала вдруг рядом с собой удивленный голос.
На нее растерянно смотрел Гриша Суровцев. «Наверное, он видел, как прыгнул Сергей, в общем, все видел», — подумала Вера и почувствовала, как жаркий румянец заливает щеки.
— Здравствуйте, Гриша, — сказала она, проходя в вагон.
Суровцев запоздало схватил чемодан.
— А я вас не узнал совсем, — опуская застенчивый взгляд, признался он. — Очки потерял...
Потом, стоя у раскрытого окна, он пылко говорил о том, что теперь понял, какому великому делу служила Вера.
— Революция победила. Сейчас надо работать на благо народа. Это так чудесно!
— Нет, Гриша, впереди еще много борьбы. Будет еще революция.
Суровцев озадаченно водил пальцем по серому от пыли стеклу.
— Вы всегда вносите в мою душу смущение и беспокойство...
Тяжелыми каплями падали смоляные чешуйки, бесшумно роняли тополя свой цвет — красного бархата сережки. Скрипучий балкон замело невесомым тополиным пухом, напомнившим о снежной мохнатой зиме.
Вера сидела на перилах, смотрела на молодую клейкую зелень и никак не могла прийти в непривычное для нее состояние успокоения.
Плетеный саквояж ждал пути. На столе белела телеграмма от Сергея. «Проезжаем двадцатого...» А Вера еще ничего не решила. Ее терзали сомнения, она никак не могла разобраться в сумятице мыслей и чувств.
В соседской баньке монотонно бубнила труба. Музыкант из оркестра заводчика Лаптева выдувал марш. Вера стиснула ладонями голову, озадаченно поглядела на саквояж, рассердилась. «Как же ехать на Урал, если здесь творится такое! Нельзя, ни в коем случае!» — задвинула саквояж под кровать, чтобы не мозолил глаза, не напоминал.
Взяла телеграмму. «Проезжаем двадцатого вагон девять Сергей»... «Он думает, что я поеду. Со всеми вместе — с ним, с Николаем, с Зарой. Как много даст эта поездка! А здесь могут справиться и без меня. Что значит один человек? Почти ничего!» Схватила панаму, выбежала на улицу. «Надо сходить к Виктору, поговорить с ним».
На Пупыревке в рыжей пыли копошились оборванные ребятишки. Босоногая девочка предлагала теплой воды, мутного перекисшего квасу из зеленоватых захватанных четвертных бутылей.
Вера шла, погруженная в раздумья. Чуть не налетела на знакомого студента-меньшевика, работавшего в Совете.
— А, Вера Васильевна! Ну, когда появитесь у нас?
— Когда вы станете большевиком.
Студент крякнул, не найдя ответа.
На Театральной площади разыгрался ветер, погнал клочья афиш, зашуршал сухой подсолнечной шелухой. Вдруг лихо взвихрился, швырнул в лицо горсть колючей пыли.
«Нет, ехать нельзя», — подумала Вера, стряхнула с панамы пыль, поправила прическу и пошла обратно домой. «Останусь в Вятке», — решила она окончательно для себя и вдруг успокоилась.
...Когда к тесному перрону, устало поскрипывая, подошел петроградский поезд, Вера с корзинкой в руке бросилась к обшарпанному вагону с замазанным черной краской царским гербом. Она так ждала — и боялась этой встречи...
— Сюда, Верочка, здесь целый вагон большевиков, — послышался голос Зары, и Вера, сталкиваясь с суматошно снующими пассажирами, полезла в тамбур.
Еще издали, за головами выходящих, встретила радостный взгляд Сергея, и внезапно охватившее ее смятение сломало все тщательно продуманные объяснения.
Опережая расспросы, порывисто проговорила:
— Мне ехать нельзя. Здесь на всю Вятку десять большевиков. Даже организации нет...
У Сергея потух взгляд. Он пожал руку холодно, безразлично.
— А у вас тут весело! — воскликнула Вера, боясь, что изменит голос и рассыплется в пыль показная бодрость.
Кроме Сергея, Зары, Николая, ехало еще несколько политехников и медичек. Все они были шумливы, веселы. Так же могла бы ехать она: спорить, петь, смеяться...
Николай Толмачев перехватил ее тревожный взгляд, подвинул чью-то тужурку:
— Садитесь, Верочка. Ну-ка, расскажите подробней о вятских делах.
Слушал, сцепив пальцы в замок на остром колене; думал, насупив брови.
— Да, вам, Верочка, надо остаться. Обязательно надо. И как можно быстрее оформляться в организацию — потом на заводы, в гущу... Не десять, не двадцать — сто большевиков ходят рядом, — сказал он и, легко нагнувшись, вытащил из-под скамьи чемодан. — Голодно, наверное, с литературой?