Страница 21 из 22
- Не печалуйся, я тебя не покину. Мы сейчас поедем отсюда… В Киев.
- В Киев?
- Там у меня есть люди добрые. Они нам помогут… Сможешь ты ехать на коне? Рука сильно болит?
- Болит… Но ехать нужно?
- Нужно, моя милая … Иначе - гибель!.. И ехать поскорее! Чтобы не вернулись эти тати да не застали нас здесь!
- - Тогда подай мне кожух и платок - я оденусь. Да в посуднике хлеба возьми в дорогу…
Ждан помог ей надеть кожушок, повязал платок, себе в карман засунул краюху хлеба.
- Пошли!
Во дворе, увидав мёртвого дедушку, Любава опять расплакалась. Ждану пришлось силой вывести её на улицу и с трудом посадить на коня.
- Держись покрепче! - сказал, заправляя девичьи сапожки в стремена.
Потом сам вскочил в седло, и позади хаты они тронулись вниз, к лугу, где до самого леса темнели кусты ракитника и ольшаника…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Утром, с восходом солнца, Ждан и Любава по льду перебрались через Днепр. Извилистой тропинкой поднялись к Аскольдовой могиле, а там и на гору, в Угорское. Отсюда через голые вершины деревьев уже просвечивались золотые кресты киевских соборов.
Усталые кони свернули на широкую наезженную дорогу. Любава едва держалась в седле. Лицо её осунулось, тёмные глаза погасли, пухлые, когда-то розовые губы запеклись, воспалились. Левая рука безжизненно свисала вниз. Рана и верховая езда совсем лишили её сил.
Ждан ехал рядом и поддерживал её за стан.
- Потерпи ещё немного, любимая, потерпи, - шептал он. - Уже скоро… Вот-вот доберёмся… А там Самуил найдёт знахаря или знахарку.
Он страдал вместе с нею. У неё болела рука, у него - сердце.
Иногда странное происходит с нами: раз или два встретишь случайно человека, поговоришь с ним - проникнешься к нему симпатией или полюбишь на всю жизнь. А особенно, если это девушка, что с первого взгляда запала тебе в душу. И всегда эти встречи такие необычные… Вот так и Любава неожиданно вошла в жизнь Ждана ясною зорькой и стала вдруг такой родной и дорогой, что без неё Ждан уже не представлял самого себя.
^ставив по левую руку Клов, они выехали на высокое взгорье. Стояло погожее предвесеннее утро. Из-за Днепра поднималось отдохнувшее солнце. Над Киевом, который открылся им за широкой долиной, поднимались в голубое небо весёлые сизоватые дымы. Под копытами коней звучно потрескивал молодой ледок…
Но наконец-то и Киев. Знакомая узкая улочка. Вот и Самуилово жилище.
На громкий стук ворота открыл сам хозяин. И, увидав Ждана и Любаву, оторопел.
- Вы? Какими ветрами? Никак не думал. Заезжайте, заезжайте, дорогие гости! - Румяный после тёплой хаты, простоволосый, в кожушке нараспашку, он искренне обрадовался их приезду и, довольный, суетился, ерошил волосы, потирал руки. И лишь заведя коней во двор, внимательнее посмотрел на Любаву, что молча сутулилась в седле, и взволнованно воскликнул: - Да на тебе лица нет, девонька! Что с тобой случилось?
Ждан ловко соскочил на землю, снял девушку с коня.
- Она ранена, дядька Самуил. Ей знахарь нужен, чтобы кровь заговорил, унял… Всю ночь мы сюда ехали из Глебова. Князь Игорь взял его на щит и всех вырубил…
- Князь Игорь? Всех вырубил? Что ты говоришь?..
- Я потом расскажу, дядька Самуил, а сейчас нужно Любаву спасать! Сам видишь - едва на ногах держится…
- Да-да, - заспешил Самуил и, позвав конюшего, велел присмотреть за конями, а сам, как был полуодетым, без шапки, повёл приехавших со двора. - Пошли к Славуте… Пусть он посмотрит.
Несмотря на раннее время, боярин уже сидел за столом и что-то писал. Самуил ещё с порога известил:
- Вуйко, спаси эту дивчину… Это Любава, из Глебова… Я тебе рассказывал, как они с дедом нас приветили и угощали, когда мы с Ждан ом едва в поле не замёрзли.
- Что с нею приключилось?
- У неё рука поранена, боярин, - сказал Ждан.
- Снимай с неё кожух и посади вот сюда, на лавку, - кивнул Славута и, открыв дверь, крикнул кому-то во внутреннее помещение: - Текла, Хорошко, принесите скорей горячей воды, чистое полотно и мой сундучок с зельем! И потом завтрак нам приготовьте!
Пока Ждан снимал с Любавы кожушок, боярин тоже разделся до рубахи, засучил рукава и легонько коснулся повязки на руке Любавы.
Девушка вскрикнула и закусила губу.
- Ей же больно! - крикнул Ждан и шагнул вперёд, словно хотел отстранить боярина от раненой.
Тот пристальным взглядом его остановил.
- Кем она доводится тебе, отрок?
Ждан покраснел. А Самуил хитро прищурился, как делал это всегда, когда ведал что сказать, но предпочитал промолчать. Наблюдательный Славута всё приметил и, не дожидаясь ответа, улыбнулся:
- А-а, понятно - твоя ненаглядная… - и, посерьёзнев, добавил: - Знай, Ждан, ей будет больно, рана, видать, глубокая - вон сколько крови вытекло… Нужно потерпеть, - погладил девушку по голове. - Правда же, Любава? Потерпишь?.. Ложись, голубушка.
Он положил ей под голову подушку, а сам сел рядом на табуретке. К этому времени немолодая полнолицая женщина, наверное кухарка, внесла кувшин горячей воды, а Хорошко, подросток лет четырнадцати - свёрток полотна и сундучок, наполненный знахарскими принадлежностями и маленькими горшочками с мазями. Поставив всё на пол, они сразу же вышли.
Ждан шепнул Самуилу на ухо, уважительно кивнув на Славуту:
- Он, что? И знахарь тоже?
- Всё он умеет, ко всему способный… Куда там до него знахарям! Он у ромейских лекарей учился, а теперь даже их сможет заткнуть за пояс. Князь и княгиня, когда занемогут, только за ним посылают. У него рука лёгкая и глаз добрый, - тоже шёпотом ответил Самуил. - Вот почему я привёл вас сюда. К нему…
Славута осторожно ножницами обрезал пропитанную кровью, заскорузлую повязку, что прикипела к ране, потом водой из кувшина обильно смочил оставшуюся часть её, чтобы размякла. И только потом резким движением оторвал её от тела.
Из раны хлынула кровь. Любава жалобно вскрикнула и тут же потеряла сознание.
Ждан вздрогнул и застонал, словно и ему стало нестерпимо больно.
Славута успокаивая, покачал головой.
- Ничего, ничего! От обморока не умирают. Зато сукровица и порченая кровь отойдут… А это - к выздоровлению…
Он отрезал длинный кусок тонкого выбеленного полотна, густо намазал его мазью, которая пахла и воском, и мёдом, и луком, и корнем аира, и ещё какими-то травами. Затем туго обмотал девушке руку.
Любава открыла глаза, тихо спросила:
- Где я? Что со мной?
Славута погладил её по щеке.
- Всё хорошо, голубушка. Самое худшее позади… Но ты лежи, лежи, отдыхай пока. А мы тут приберём все, поговорим немного, пока Текла завтрак принесёт. А когда подкрепимся, тебе сразу станет легче. Потом ты уснёшь…
Пока Хорошко убирал в комнате, Славута прикрыл Любаву пёстрым одеялом и пригласил мужчин сесть к столу.
- Ну, Ждан, ты с далёкой дороги. Где побывал, что видел, что слыхал? Вижу, нечто недоброе привело тебя с Любавой в Киев… Всё, всё рассказывай!
Чем дольше говорил Ждан, тем печальней становились глаза старого боярина, тем больше хмурился он. Глубокими морщинами покрылся его высокий лоб. А когда рассказал, как по велению Игоря взяли Глебов, как, не жалея ни женщин, ни детей, ни стариков, уничтожали всех подряд, закрыл лицо руками и с болью не сказал - простонал:
- Ох, Игорь, Игорь! Что же ты натворил! Из всех Ольговичей, кроме Святослава, ты мне самый близкий, родной! Как сын! Я тебя, малого, на руках носил, уму-разуму учил! А ты вот как меня отблагодарил … Знаю, горячая в тебе кровь, честолюбивы помыслы, необузданные порывы порой охватывали тебя, но чтобы такое учинить!.. Где же твоё сердце и честь твоя где? Неужто спали они в ту лихую минуту, когда занёс меч на брата своего Владимира, когда затеял котору между князьями?.. А князь Владимир! Смелый сокол наш переяславский! Первый среди ратоборцев в степи половецкой! Как же ты, княже, осмелился оставить братьев своих по оружию на краю поля половецкого? Как решился пойти стезёю татя-разбойника? Кто надоумил тебя разорять землю Северскую с мечом и подлыми намерениями? - Славута умолк и, склонив седую голову на руки, долго сидел в мрачной задумчивости, а потом, видимо, решился на важный шаг и тихо произнёс: - Надобно обо всем рассказать князю Святославу…