Императорские фиалки

— Что вы сказали? — переспросила ошеломленная Мария, чувствуя, что почва ускользает у нее из-под ног. — Тот пан, что купил «Кренделыцицу», добрый?

— Право слово, добрый, — ответила старуха, искоса подозрительно поглядывая на Марию черными глазками. «Ишь ты, стану я перед тобой, пустельга, Недобыла оговаривать», — подумала она. — Побольше бы таких — и живи, не тужи, — горячо продолжала она. — Пан Недобыл добрый, очень добрый, вот уж у кого золотое сердце. Червяка не раздавит, мухи не обидит.

Марии казалось, будто все это ей снится.

— Мухи не обидит, говорите? — воскликнула она и, в порыве чувств, отбросила всякую дипломатию. — А разве вас он не обидел, не выбросил из дома, когда ваш сын томился в тюрьме? Разве не обидел вашего сына, когда не принял его на работу, хотя вы страдали от голода и нужды?

Старуха насторожилась еще больше. Что бы это значило, откуда она все знает и зачем у меня что-то выпытывает?

— Ну, что было, то быльем поросло, а мой покойный сын Матоуш сам во всем виноват, — осторожно ответила она. — Я ему твердила: Матоуш, Матоуш, сиди ты дома, не суйся не в свое дело. А он все лез да лез, пока не угодил в тюрьму, да еще хвастал, что сидел вместе с самим паном Борном. Вот и получилось, что пан Борн катается сейчас как сыр в масле, я стираю его рубашки и подштанники, а мой Матоуш уже четвертый год гниет в земле.

Старуха, не умолкая, снова вытерла глаза.

— Хороший сын был Матоуш, барышня, да олух, одно слово олух, другого такого не сыщешь. Чем мог пан Недобыл такому пособить? Не целоваться же с ним! Не сказать: иди, мол, сюда, вот тебе гульден за то, что ты мне вышиб стекла, барышня об этом тоже слышала? Ну и что же, что выставил он нас из «Комотовки»? Что тут такого? Я это заранее знала, так и думала, что он нас выселит, не оставлять же нас ни за что ни про что в самой лучшей квартире? Да нешто так делают? Да что я, жизни не знаю? Чай, не с неба свалилась! Так вот, пока мы жили в «Комотовке», я поогляделась, где можно поселиться, если он нас выставит, чуяло мое сердце, не миновать нам этого, и попросила вашего папеньку, милая барышня, чтобы он позволил нам здесь устроиться, вот мы и живем тут во страхе божием по сей день, здесь мы уж никому не мешаем, да еще пан Недобыл иной раз даст Карелу подработать, ну, а если пан раздумает и этот домик ему понадобится, мы, с помощью божией, еще куда-нибудь переедем.

Так быстро, но опасливо тараторила старуха Пецольдова, не подозревая, что произносит панегирик жениху. «Не проговорилась ли я? Не брякнула ли, на свою беду, чего лишнего?» — тревожно спрашивала она себя, когда девушка довольно холодно распрощалась с нею. Несмотря на несколько брезгливое сопротивление молодой гостьи, она поцеловала ей руку и, стоя на обочине дороги, долго провожала взглядом дребезжавший по дороге экипаж, на мрачном, запыленном фоне которого весело выделялся чудесный овал раскрытого Марией зеленого зонтика, отделанного тонкими кружевами янтарного цвета.

«С господами лучше держать язык за зубами, вернее будет, — думала старуха, возвращаясь к своему корыту, — но как тут молчать, когда она приезжает, привозит три юбки, две блузки, две пары чулок, корсет (бог весть, что мне с ним делать?) и мантилью (если отпороть отделку, я, пожалуй, смогу надевать ее в церковь, а отделку пришью Валентине на бархатный воротничок), да еще перчатки, — они, кажись, Руженке придутся как раз впору. Что говорить, у девочек всего вдоволь, но вот у Карела ничегошеньки нет, эти дамы возят только женские наряды, ни одной не придет в голову, что мне надо позаботиться и о парне, а на нем все так и горит… Ну, как тут молчать, коли она приезжает, привозит гору тряпья и тоже хочет за это что-нибудь получить — сплетни послушать. Такая молодая, а уже занимается сплетнями! Зачем, ну, зачем ей сплетни как раз о пане Недобыле?»

Старуха опустила руки в корыто. «Ну, конечно, вода опять остыла. Становится прохладно, вот она и остывает быстро, теперь и зима не за горами. Снова придется стирать в комнате, ох, опять жизнь пойдет среди пара и вони. Счастье еще, что девчонки в школу ходят, целый день их нет дома».

Недовольно ворча, Пецольдова неприязненно поглядывала на деревянную стену соседней конюшни, которую сильно невзлюбила. Во-первых, она наполовину загораживала ей вид на окрестности, а во-вторых, старуха не без оснований подозревала, что новые деревянные постройки Недобыла напирают на ее домик и издевательски показывают ему зад за то, что он — маленький и ветхий — мешает их неожиданно буйному росту. Затем она вошла в кухоньку, где на железной печке, набитой пылающими корнями выкорчеванных вишневых деревьев, стоял бак, до краев наполненный дымящейся водой. «Ну вот, я думала выполоскать в этой воде, — злилась старуха, подкладывая дрова в печь, — а теперь придется вылить ее в корыто и греть другую. Еще хорошо, что вырубили сад и топлива у нас вдоволь». Она схватила бак за обе ручки, крякнув, подняла и, поддерживая его впалым животом, прикрытым жестким, как доска, серым передником, понесла во двор, к корыту.

«Счастье еще, — думала она, — что у меня, слава богу, пока сил хватает!»

Вопрос, что же понадобилось от нее молодой Шенфельд, не шел из головы старухи, назойливый, как муха, которую сто раз отгоняли, а она снова и снова возвращается к сладкому пирогу. «Сперва она поговорила о Матоуше, — раздумывала старуха, намыливая на стиральной доске тонкие рубашки Борна. — Что же еще ей хотелось услышать? Кто бы подумал, сынок, что через три с половиной года после твоей погибели такие важные, знатные господа станут о тебе расспрашивать! Чего им надо, чего они тобой интересуются, что из этого выйдет? Наверняка ничего хорошего; ну, даст бог, и ничего плохого, ведь я, к счастью, умею держать язык за зубами, помню, что бедняку с господами не по пути, не раз уж на свете так бывало, паны дерутся, а у холопов чубы трещат. А вот ты, бедняга Матоуш, этого не понимал; все твердил, я, мол, не обыкновенный преступник, а политический, так же, как пан Борн. Да еще какой-то пан Гафнер неведомо как в это дело впутался, а теперь они все живут да поживают на белом свете, а тебя нет как нет, мой сыночек, одного тебя ждал такой страшный конец. Ну, ладно, Матоуш, не буду тебя попрекать, как попрекала, пока ты жив был, это теперь ни к чему, спи спокойно, сынок, не огорчайся, слава богу, я на этом свете осталась, а я уж сумею вместо тебя держать язык за зубами, я выращу твоих детишек, смогу их защитить, не дам господам сожрать, как тебя сожрали; не допущу, чтобы дети кончили, как кончил ты, даже если мне придется для этого прожить до ста лет и стереть руки по самые локти. Это я тебе обещаю, Матоуш».

Старуха все стирала и стирала, пока полуденный колокольный звон не напомнил ей, что пора ставить на плиту картофель.

Как уже было сказано, историческая беседа Недобыла с архитектором Бюлем о перестройке «Комотовки» происходила во второй половине июля 1874 года. Сразу же после этого, тщательно изучив местность и учтя все пожелания Недобыла, Бюль уселся за чертежный стол и принялся за проект. Поскольку дом должен был быть благоустроенный и образцовый, дом, на постройке которого не надо было экономить, воплощенна мечты Недобыла, импозантный дом, которого наверняка с нетерпением ожидала на небесах незабвенная Валентина, дом, воздвигаемый в самом начале центральной магистрали Жижкова — Ольшанского шоссе, будущей Карловой улицы, сейчас именуемой улицей Калинина, работа над проектом была весьма ответственной; архитектор Бюль отнесся к нему с большим тщанием и просидел над ним целых пять недель, до конца августа. А 1 сентября того же года начали копать котлован для фундамента.

57

(польск.).