Час расплаты

Лия понимала, что она не желала сестре зла, но избавиться от душевных терзаний не могла. Сейчас ей исполнилось почти столько же, сколько было Лесли в тот страшный день, но после ночного кошмара она чувствовала себя ребенком, не старше той девчонки, с которой навсегда распрощалась старшая сестра.

Ей ужасно хотелось поплакать, но не в одиночестве. Плакать в одиночестве — последнее дело. После этого всегда впадаешь в черную тоску, чувствуешь себя опустошенной и всеми покинутой, кажется, будто бы земля под ногами открылась и ты падаешь в черную бездонную дыру.

Если бы папа был жив, она бы сейчас пошла к нему, попросила обнять и успокоить ее, но с мамой Лия общаться не хотела. Оба ее родителя страдали после исчезновения Лесли, вот только страдание это по-разному в них проявлялось.

Папа ходил грустным и потерянным, а мама не находила себе места от злости и обиды. Мама боролась с болью, а папа дал горю постепенно себя сломать. Иногда Лия сердилась на папу за то, что он сдался и оставил их. Почему он не подумал о том, что его младшая дочь достойна того, чтобы продолжать жить ради нее? Любил ли он Лесли так сильно, что не представлял себе жизни без нее?

Слезы дрожали на кончиках ее ресниц. Лия чувствовал себя такой одинокой! Ей не хотелось идти к матери, но девочка все же встала с постели и вышла в коридор. Из кабинета, в котором Лорен работала над книгой, лился свет. Медленно, с видимой неохотой девочка направилась к двери. Она вся напряглась, стараясь ступать как можно бесшумнее.

Подойдя к двери, она остановилась и затаила дыхание. Девочке не хотелось стучать. Ей не хотелось ничего говорить. Лия изо всех сил старалась не расплакаться. Казалось, еще немного — и слезы потекут из глаз. Что ей сейчас на самом деле хотелось, так это чтобы мама пришла к ней в спальню, узнала, как она, и обняла ее… Но этому не бывать… этого никогда не случится…

Горькая обида и отчаяние навалились на девочку с новой силой. Лия услышала, как за дверью плачет мама. Она, как и дочь, старалась заглушить рыдания. Слезы побежали по щекам девочки.

Лия прислонилась к стене, задрала на себе футболку и, прикрыв лицо тканью, расплакалась.

Она не может идти к маме. У нее свое горе, свое чувство вины, своя собственная борьба с отчаянием. Лия не должна взваливать на плечи мамы еще больше ответственности.

Она хотела бы поделиться с Лорен своим горем, но не имела на это права.

Помедлив, девочка на цыпочках вернулась к себе в спальню. Схватив с кровати подушку, Лия свернулась калачиком на стоящем у окна мягком стуле и дала волю горю. Чтобы заглушить плач, она рыдала в подушку.

Лия оплакивала себя, свое одиночество, чувство своей никчемности и бесполезности. Она оплакивала отца, который ее покинул, и сестру, которая ушла от них навсегда. Она плакала от горя, боли и гнева. Чувства были настолько сильными и всепобеждающими, что они одновременно сломали и заполнили ее. Давление изнутри казалось невыносимым, и Лия не знала, что делать. Иногда у нее возникало ощущение, причем довольно часто, что она может умереть от этого.

Отчаянно желая положить этому конец, Лия отбросила подушку в сторону и выдвинула ящик ночного столика, в котором лежала книга в мягкой обложке. Вот уже почти два года она притворялась, что читает эту книгу. Схватив ее, Лия бросилась в ванную комнату. Там, сев на край ванны, она приспустила свои пижамные штаны.

Тонкие, темные, уродливые на вид шрамы длиной в дюймы шли горизонтальными линиями вдоль низа ее гладкого, мягкого на ощупь живота. Каждый шрам полностью повторял очертания других. Шрамов было много. Одни давно уже зарубцевались, другие были свежими, третьи успели зажить, но их недавно снова углубили. Лия уже сбилась со счета, пытаясь пересчитать свои шрамы.

Между страницами книги она прятала лезвие бритвы. Лия осторожно взяла его, зажав между большим и указательным пальцами. Предвкушение облегчения, которое принесет ей боль, сразу же успокоило девочку. Она задышала ровнее, ловя взглядом отражающийся от стали блеск. Сердце забилось спокойнее в груди. Прижав кромку лезвия к животу, она нанесла очередную рану.

Боль была сильной и отрезвляющей. Девочка как завороженная наблюдала за тем, как из раны засочилась алая кровь. Казалось, вместе с ней из ее тела сочится душевная боль. Страшная сила, еще минуту назад сдавливавшая ей грудь, куда-то исчезла, словно воздух из проткнутого шарика.

Облегчение было неимоверным. Девочка почувствовала слабость и легкое головокружение. Она тяжело дышала, словно только что участвовала в спринте.

К сожалению, как всегда, это облегчение оказалось недолговечным. После странной, хорошо знакомой ей по прошлому эйфории пришли стыд и отвращение.

Что с ней такое? Почему она занимается этой мерзостью? Если кто-нибудь об этом узнает, люди решат, что она больная на голову. О маме и говорить нечего. Лия даже представить себе не могла, что произойдет с мамой, узнай она о том, что делает ее дочь.

Впрочем, несмотря на чувство стыда, девочка понимала, что будет повторять это снова и снова… Ощущение пустоты и отвращение к самой себе, которые следовали после нанесения раны лезвием бритвы, были ничем по сравнению с теми ужасными терзаниями, которые доводили ее до этого.

Чувствуя полный упадок сил, Лия промыла рану и залепила ее медицинским пластырем. Смыв кровь с лезвия, она снова спрятала его между страницами книги. Затем девочка вернулась в кровать, легла, свернувшись калачиком, обняла подушку так, словно это был плюшевый мишка, и попыталась заснуть.

9

Роланд Балленкоа любил работать по ночам. Ночью все кажется каким-то особенно таинственным. Мир уже не настолько переполнен людьми. Чем меньше людей суетится в потоках жизненной энергии, тем больше для него останется. Ночью Балленкоа чувствовал себя сильнее и куда могущественнее, чем днем.

Ночью весь мир превращался в его темную лабораторию. Накануне вечером он несколько часов проявлял пленку, которую отснял за день, а затем наступало время прогулки, во время которой его глаза заменяли ему объектив фотоаппарата.

Ночь выдалась прохладной. Балленкоа порадовался тому, что, выходя из дома, он накинул на себя темную толстовку с капюшоном. Сев в свой автофургон, мужчина проехал несколько кварталов до того места, где побывал днем. В некоторых окнах расположенных возле колледжа домов, несмотря на поздний час, до сих пор горел свет, зато уличные фонари уже погасли. Роланд остановил машину у бровки тротуара в одном из переулков и выбрался наружу.

Ночные прогулки нравились ему. Мужчина с удовольствием разглядывал архитектуру встречающихся на его пути зданий. Эта часть города представляла собой мешанину разнообразных стилей. Попадались дома, выдержанные в викторианском стиле, а также в стиле испанского барокко и крафтсмен. Их строили здесь в конце двадцатых и начале тридцатых годов. В пятидесятые предпочитали странные, в стиле ранчо дома, которые совсем не гармонировали с окружающим их архитектурным ансамблем.

Здесь росли высокие деревья и густые живые изгороди. Здесь легко было следить за кем-то, оставаясь незамеченным. Здесь он мог передвигаться, не привлекая излишнего внимания. Для наблюдателя это то, что нужно.

Роланд уже приезжал сюда днем сегодня и позавчера. Припарковав свой автофургон у тротуара, он наблюдал за сновавшими туда-сюда людьми. Большинство из них составляли студентки, многие даже очень симпатичные.

В этом отношении Мак-Астерский колледж был уникален. Летом здесь было не менее оживленно, чем во время учебного года. Славившийся своими музыкальными традициями Мак-Астерский колледж принимал у себя каждое лето фестиваль, на который съезжались люди в буквальном смысле со всего света. Многие знаменитые исполнители классической музыки приезжали по этому случаю в Оук-Кнолл, а потом оставались на время, работая по программам летнего обучения.

Наблюдая за жителями этого переулка, Роланд Балленкоа пришел к выводу, что во многих здешних домах живут студенты. Так, к примеру, вон в том большом угловом доме в викторианском стиле обитает женское общество.