Без срока давности

— Стецик, Иван Данилович.

— Очень приятно, — ответил Житников.

Грибков уже наполнил водкой стаканчик. Водка была холодная, со слезой. Закусывали грибами и огурчиками.

Закурили. Грибков заговорил, и Житников понял, что они продолжают свой разговор. Не слушать их было невозможно. Житников догадался, что его сюда позвали не случайно. Перестройка и гласность — штука, конечно, хорошая, но в этом кабинете о них говорили, как о чем-то проходном, маловажном.

— Ты пойми, Павел, — убеждал хозяин, — ресурсы исчерпаны. Сейчас не сорок второй год. «За Родину, за Сталина» никто в атаку не пойдет. Людям надо дать возможность реально сравнить уровни возможностей и уровни достижимого. Людей надо вынудить работать на всю катушку. То есть, ты пойми, заставлять уже нельзя. Не то время. Надо что-то придумывать. Я тут в ЦК был, разговаривал с Николаем, наш общий товарищ, — пояснил он Житникову, — к нему зашел референт, принес доклад. Ну, Николай мне говорит: посиди, покури. Сижу, курю, слушаю. А референт и говорит: японцы, Николай Васильевич, считают, что в двадцать первом веке лидером станет тот, кто создаст новые технологии. Только не промышленные, а общественные. То есть, ты понимаешь, Алексей, весь мир озабочен тем, как заставить людей работать. Ты думаешь, там все только и хотят работать? Ты думаешь, там все так же, как при Энгельсе, рабочие в бараках живут? Нет, поверь мне.

— Ты, Иван, на молодежь не замахивайся. Ты чего тут дешевый авторитет себе завоевываешь? — спросил Грибков. Вроде улыбался, но что-то недовольное таилось в уголках его рта, когда он продолжал: — Труд, он, видишь ли, разный только по форме. А по содержанию одинаков и равен. Что в шахте уголь рубить, что в кабинете пол мыть, что массы организовывать. Все мы равны в своем труде.

— Паша, окстись, — взмолился Стецик. — Ну, какое равенство, если ты к своей лекции два дня готовишься, а уборщица мигом грязь развезла, на стол начальнику плюнула, работу закончила и пошла водку жрать!

— А уж это ты в своем обкоме должен обеспечить. Равенство наше. Чтобы и уборщица к своему труду хорошо относилась, и чтобы мы с Алексеем после лекции могли по стопке принять, — подмигнул Житникову и потянулся к графину Грибков.

— Ты пойми, теперь нам надо по-иному мыслить. Мыслить, а не только Ленина цитировать, — продолжил Стецик, закусывая.

— А куда же вы с Горбачевым Ильича-то засунете?

— А никуда не засунем. Пойми, Паша, пришло время паузы. Люди устали все время верить, что светлое будущее за отдаленной горкой. И работать хотят и на себя, а не только в движении за эту горку, понимаешь? Мы с тобой под Белгородом в бою свято верили, что нам путь к мировому счастью только фашисты застят. Потому и выстояли, потому и победили. И мы — такие. А они, — он протянул руку в сторону Житникова, — может, и другие.

— А давай их и спросим. Прямо сейчас, — потребовал Грибков.

— Угомонись. Парень на день рождения шел, а не к тебе на дискуссию, — улыбнулся Стецик.

Зависла крохотная пауза.

Житников поспешил ответить:

— Нет, Андрей Андреевич, я, правда, рад, что могу вас обоих послушать. У меня и у самого мозги всмятку.

По паузе, взятой спорщиками, он понял, что ответил правильно.

— Ну, и как тебе мозги в прежнее состояние вернуть? — спросил Грибков.

Житников подумал, затянулся сигаретой.

— Не знаю, Павел Алексеевич. Вроде все по Уставу делается, по правилам. И оснований для возражений нет. Но я не всегда и не все могу понять и объяснить. Хотя бы себе самому. Хотя бы чуть-чуть.

— Ну, хорошо. Ты согласен, что страна должна меняться?

— Конечно. Только если я хочу сменить костюм, то я в магазин за новым не пойду голышом. Мне надо новый выбрать, примерить, подогнать. Принести домой. А уж потом переодеться. А тогда можно в нем и щеголять.

Оба собеседника не спешили возражать.

— Вот тебе, Паша, и позиция.

— А знаешь, Ваня, он ведь мудрее нас оказывается, шельма этакая, — расплылся в довольной улыбке Грибков.

После того случая Грибков вел себя так, будто ничего и не было. Будто в кабинете за рюмкой водки они не обсуждали политику, названную партийной и государственной.

Перед ноябрьскими восемьдесят седьмого поползли какие-то слухи насчет Горбачева и Ельцина. Потом было какое-то невнятное сообщение, будто Ельцина сняли. Потом насчет того, что трудоустроили.

Институт уже готовился к Новому, 1988, году, когда Грибков позвонил Житникову домой, попросил заглянуть в партком после пяти вечера.

В пятницу ректор покидал свой кабинет ровно в семнадцать ноль-ноль. Об этом знали все. В пятницу после пяти можно было отмечать дни рождения, приглашать девчонок посидеть в лаборантских или посмотреть на видике комитета комсомола какой-нибудь боевичок.

Житников пришел минута в минуту. По лестнице он поднимался вместе с моложавым мужичком. Подтянутым, веселым, каким-то кипучим. По всему это чувствовалось. Уже на марше Житников почему-то почувствовал, что и его спутник тоже направляется в партком. И не удивился, когда так и произошло. Двери отворил Алексей, предлагая пройти.

— На правах хозяина? — улыбнулся незнакомец.

— На правах того, кто первым открыл дверь, — улыбнулся в ответ Алексей.

Дверь в кабинет ректора была приоткрыта. В приемной за столом сидел Грибков, кому-то названивая. Из кабинета выглянул Стецик.

Поздоровались.

— Чаю хотите, гости дорогие?

— Хотим, — ответил за обоих незнакомец. — Но сперва ты нас познакомь. — И протянул руку Житникову: — Суздальцев. Павел Сергеевич.

— Житников Алексей.

— А по отчеству? Не люблю неравенства.

— Петрович.

Алексей много раз слышал о новом начальнике областного управления КГБ — Суздальцеве, но видел его впервые.

— Идите чай пить, гости дорогие, — пригласил Грибков, запирая дверь, шедшую из коридора, на ключ.

— Что нового, партийные верхи? — спросил генерал, устроившись за столом.

— Тут вот какое дело, Алексей, — обратился Стецик к Житникову. — Мы должны тебя попросить о нашем разговоре никому не рассказывать. Ни при каких условиях. Человек ты надежный, но слово твое нужно. Чтобы все слышали.

— Да, конечно.

— Генеральный принял решение провести в следующем году партконференцию.

— Ай, молодец, — улыбнулся Суздальцев. — Обосрался, но смеется.

Житников внутренне сжался. Услышать такое от кагэбэшника в первые пять минут знакомства — это уже за гранью.

— Ну, тут важно правильно все обставить, — возразил Грибков. — Кто прекратил эти конференции явочным порядком? Сталин. Кто восстанавливает? Горбачев. Не конференции восстанавливает, а ленинское наследие возвращает. Так и надо понимать.

— Так и будут говорить, — подтвердил Стецин.

— Ну, а что будут делать? — спросил Суздальцев.

— Поднимать его авторитет, — предположил Стецин.

Так и вышло, что Житников оказался один на один с казавшимся непобедимым аппаратом обкома партии.

Шли выборы на всесоюзную конференцию, и обком проталкивал своих, годами проверенных людей.

«Команда», в которую пригласили Житникова, хотела только одного: чтобы о ней услышали. Ни о чем другом и не мечтали.

Наверное, так часто бывает: побеждает тот, кто меньше зависит от результатов схватки. Ну, или считает, что меньше зависит. Какая разница…

Выборы на партконференцию проходили в областной филармонии. Обычно там проходили партактивы. Зал был довольно большой, самый большой в городе. Мест на девятьсот. Обычно мест хватало, были даже свободные кресла.

На этот раз решили сыграть в демократию, пригласить и беспартийных.

Однако уже с утра в день выборной конференции у входа в филармонию толпилось больше десятка пикетов.

Были тут и борцы за трезвый образ жизни, и сторонники демократических преобразований в КПСС, и противники разрушения социализма. Много кого тут можно было найти.

Поначалу, когда только стали собираться, вроде было тихо.