Царские врата

— А мне твоя сестра разонравилась, — сказала Даша. — И вообще там надоело.

— Нет, она права, — произнес Павел. — Я сам во всем виноват.

— Женька просто сбесилась, на нее находит, — пробормотал я, даже не пытаясь разобраться в ситуации. — Может, температурит?

— Э-э, тут другое, она Павла ненавидит, — ответила Даша. — Вот и выставила его на посмешище. Унизила, дальше некуда.

— Но за что? — спросил я.

— Ладно, хватит об этом! — сердито оказал Павел. — Покончили.

Но я для себя решил, что этого дела так не оставлю. Приеду домой и вправлю Жене мозги. Наору, в конце концов. Разобью какую-нибудь посуду. Что она себе позволяет? Сейчас я был всецело на стороне Павла. Меня даже трясло от возмущения. И я удивлялся его молчаливому спокойствию. Будто он принял удар как должное. А это был действительно удар — под ложечку. От человека, который был мне так же дорог, как мой друг. Но почему, почему? Что она там плела? И фарисей-де он, и на сто восемьдесят градусов обернется, чушь какая-то! Женщины — сумасшедшие существа, подумал я, взглянув на Дашу. И тут она выдала такое, отчего у меня в душе вообще всё вскипело.

Мы сидели на лавочке в темном дворике, передыхали, думали каждый о своем. Даша посередине. И говорят, ни к кому, как бы, не обращаясь:

— Меня, кажется, на днях продадут Рамзану. Если уже не продали.

Я чуть с этой проклятой скамейки не свалился на землю после ее слов. Наверное, с минуту приходил в себя.

— Ты-то что такое несешь? — спросил я, не веря своим ушам. — Кто хочет продать, как?!

— А вот так, запросто, — ответила Даша, покривив губы. — Мамка со старухой, я их разговор подслушала. Рамзан им цену предложил, хорошую. Тысяч пять долларов, что ли… А они и так у него в долгу. Старуха глухая, а соображает, говорит: чего девку не продать, коли покупатель есть? А мать свой аргумент нашла: в хорошие руки. Да и пойла теперь надолго хватит. Только Рамзан их обманет, не даст денег. Может, часть только. И то вряд ли. Когда что можно даром взять — он так и делает.

— Да разве ж такое возможно? — почти вскричал я, привлекая внимание каких-то мужиков, распивавших на соседней лавочке спиртное. — Это же уму непостижимо! Родную дочь — продать! Где это видано? В тундре? У них — что, белая горячка началась?

Теперь мне вспомнились слова Татьяны Павловны о «продаже». А я-то думал, что она имеет в виду квартиру. Воистину, все вокруг в безумие впали. Я поглядел на Павла, но тот сидел молча, сосредоточенно слушал.

— Ты же не рабыня Изаура, — сказал я. — Не вещь какая-то, не платяной шкаф, чтобы вот так взять и продать. И мы не на Востоке находимся, где такое возможно. Что этот Рамзан себе позволяет? Думает, управы на него нет?

— Управы нет, — кивнула Даша. — Милиция давно под ним ходит. Что захочет — то и получит. А тут он еще по честному: матери выкуп дает. Только неужели я всего навсего пять тысяч долларов стою? Вся, целиком?

Она как-то нервически засмеялась, а я теперь понял, что ее давило все последнее время. Значит, вот оно что: в Москве открылся рынок рабов и наложниц. Поздравьте нас, люди русские, приехали! Самое время за оружие браться.

— Ты же можешь плюнуть им всем в рожи, — сказал я. — Пусть она твоя мать, но она хуже волчицы. Нет, волчица так не поступит со своим детенышем. Здесь клиника, дурдомом пахнет.

— Могу и плюнуть, — согласилась Даша. — Но тогда Рамзан что-нибудь другое придумает. Возьмет и Прохора украдет. Или, чего доброго, в меня кислотой плеснут. Вариантов много. И не забывай, что мы у него в долгах. Он вещи в квартиру покупал, мебель. Мать на что пьет? Его деньги. А захочет, квартиру отнимет.

— Но ты же не согласна? — с надеждой спросил я.

— Не знаю еще, — устало ответила Даша. — Мне всё надоело, вся жизнь эта мерзкая. И так поверни, и этак — нет пути. Может, уж пусть продадут? Да еще я и сама поторгуюсь, — она снова очень нехорошо засмеялась.

Я схватил ее за руку, пытаясь остановить этот смех. Слышать его сил не было.

— Сколько Татьяна Павловна должна Рамзану? — спросил вдруг Павел. Голос его звучал глухо, словно издалека.

— Не знаю, тысячи две долларов, — ответила Даша.

— Надо достать деньги и отдать, — сказал он. — Это прежде всего. Потом уехать. Другого выхода не вижу.

— Как достать, куда ехать? — откликнулась Даша. — Ты-то взрослый человек, у тебя за спиной всякое было, а я еще совсем девчонка. Даже школу не окончила. Мне ваш мир страшен, если честно.

Не хочу его видеть, А «травки» покуришь — легче.

— Я помогу тебе, — сказал Павел. — И с «травкой» завяжешь. Мы к отцу Анатолию на Крутицкое Подворье съездим, он лечит.

— Правильно! — обрадовался я, словно всё уже разрешилось. Но коли Павел взялся, то мне стало даже как-то поспокойнее. — И не бойся ты этого Рамзана, мы их в Чечне кое-чему научили.

— Не ты, а Павел, — поправила меня Даша, наконец-то улыбнувшись, открыто и искренно. У нее вроде бы тоже уверенности прибавилось. Конечно, от слов Павла, от его твердости, я в этом не сомневался.

Тут нашему разговору помешали, подошли те самые трое мужиков с соседней скамейки. Водка у них уже закончилась, теперь хотелось приключений. Наглые такие, разномастные, с чертиками в глазах.

— Вы чего тут торчите, не положено, — сказал один из них, заводила. — Еще и девку притащили.

— Хорошо, уйдем, — спокойно ответил Павел.

Может быть, всё бы и обошлось, но Даша сама вскипела, взвилась на них:

— А валите сами, алкаши поганые!

— Что-о? — уставился на нее заводила. — Ах ты, сучка!

— Пусть штраф заплатят, — сказал второй. — За оскорбление.

— А я вот щас милицию вызову, — добавил третий. — Её там отдрючат во все дыры.

Всё дальнейшее происходило быстро. Даша, словно мячик, подпрыгнула с лавочки и вцепилась этому третьему в лицо и волосы; я тотчас же получил удар по голове и очутился на земле; что было с Павлом — не видел, слышал лишь, как свистят в воздухе кулаки. Пока я барахтался, пытаясь подняться, драка продолжалась. На Павла насели двое, а Даша лягала ногой третьего, тот оказался хиловат против нее, не ожидая столь резвой девичьей прыти. Попутно меня вновь кто-то пнул, и я опять оказался под скамейкой. Но, похоже, Павлу моя помощь и не требовалась. Те мужики что-то орали, подбадривая себя матом, а он дрался молча, лишь зубы лязгали, как у волка. Старая военная выучка не прошла даром. Одного он уже вырубил, другой отступил за штакетник. Да и Дашин противник ретировался к нему за спину.

— Ну, погоди! — пригрозил заводила, сплевывая кровь. — Сейчас ребят позову.

— Чего вы, мужики? — весело откликнулся Павел. — Делать вам больше нечего?

Глаза его блестели, весь он как-то преобразился, будто в родную стихию окунулся. Не монах, а воин, смотреть приятно. А Заболотный говорил — «калека». Не хотел бы я этому калеке под кулаки попасть. И Даша глядела на него с каким-то уважением. Потом она подошла ко мне, сказала, чтобы я платок к носу приложил — кровь шла. Я и не заметил. А Павел в это время о чем-то разговаривал с мужиками. Их разделял штакетник, но теперь дело шло к миру. По крайней мере, воинственных кличей оттуда больше не доносилось. Напротив, даже смех послышался. Русский человек такой — сначала в морду, затем обнимется. Мы с Дашей подошли ближе.

— Вообще-то, ребята, я не пью, — говорил Павел, — но пятьдесят грамм — ладно! За окончание сражения.

— Это по-нашему, — кивнул заводила. — Скинемся.

Кто-то из них сбегал, принес бутылку. Тут же они и выпили.

— А правда, чего нам делить-то? — сказал один из мужиков. — Это всё дурь в голову лезет, от водки. Некачественная она, паленая. Вот раньше как было…

И тут они все пустились в воспоминания. Я-то с Дашей те советские времена почти не помнил, а для них это был целый пласт жизни, плачем лучшей. А что впереди? Судя по их разговорам, просвета нет, не предвидится. Кровь я остановил, но голова слегка побаливала, от удара. Павел с мужиками спорил, доказывал, что с Богом в сердце во все времена жить можно, но те лишь ухмылялись.