Страница 2 из 46
Ишль стал модным курортом. Даже воздух оттуда развозили во все аптеки Европы в герметически закупоренных бутылках. Человечество долго и медленно, - и лишь ценою большой крови, - соглашается признать великие истины. Зато великие глупости одерживают победу куда быстрее. Пациенты уверовали в целительную силу удивительного воздуха и Бад-Ишля, а следовательно в это поверили и врачи, - и часто можно было слышать в покоях, где лежали больные господа, как жрец Эскулапа, пощупав пульс, с серьезным видом изрекал ставшие шаблонными слова века:
- Откупорьте на ночь в комнате больного одну бутылку воздуха из Ишля!
А если на другой день больной продолжал жаловаться, что ему не полегчало, у доктора был уже наготове мудрый совет:
- Тогда удвойте дозу! Откройте на ночь две бутылки!
И такой больной или поправлялся, и тогда до конца дней своих хвалил воздух из Бад-Ишля, или умирал и тогда все равно больше ни на что не жаловался.
Императора Франца доктора отправляли в Ишль ранней весной и только поздней осенью разрешали ему возвратиться в Вену, где в это время вспыхивали всякие заразные эпидемии. Вместе с императором путешествовал туда и сюда и его шут. Врач утверждал:
- Дурак - лучший лекарь. Потому что вашему величеству главным образом нужно развлечение. И пусть он как можно больше будет при вас.
Так постепенно король и его шут свыклись - в их одиночестве в Бад-Ишле - и полюбились друг другу. Вместе они пешком исходили всю округу, вместе садовничали. По вечерам шут рассказывал королю разные истории, писал стихи ко дню его рождения и именин. В Бад-Ишле даже и император всего лишь человек. Здесь не место "испанскому" придворному этикету. И что еще важнее - граф Штадион далеко отсюда.
Граф Штадион надоедал императору Францу вечными делами. И ладно если бы императорские обязанности состояли только из подписания бумаг, а то ведь до тех пор, пока черед дойдет до подписания, какое бесконечное количество бесполезных переговоров и речей нужно выдержать. И во всем этом могущественных канцлер Штадион был мастером своего дела. Говорить умел как по-писаному, беспрерывно: ему-то уж не нужно было класть камешки под язык, как в свое время Демосфену5, скорей нужно было бы на язык положить ему один большущий камень, чтобы он им меньше работал. И если бы он только говорил. А то ведь императору нужно было еще и следить за тем, что говорил канцлер, а иногда и делать свои царственные замечания, - по возможности такие, чтобы не показать, что в этом деле он ровным счетом ничего не понимает. Следовательно, императора всегда одолевал страх перед Штадионом, когда тот записывался к нему на прием. Потому что граф буквально подавлял императора своим могущественным умом. Перед ним император чувствовал себя таким ничтожным, что одним этим объясняли, почему он не любил бывать с министром вместе. Он относился к своему канцлеру, как ребенок к рыбьему жиру: знал, что полезен, но не любил.
Миклош подметил это и в угоду своему хозяину придумывал всякие злые анекдоты про канцлера, сочинял на него ехидные эпиграммы. (В то время этот жанр литературы был в большой моде). Император от души хохотал над ними, выучивал их наизусть и рассказывал всем подряд, так что даже победный марш Наполеона по Европе не способен был помешать его шумной веселости.
Впрочем император не считал возвышение Наполеона серьезной опасностью. Ему казалось, что дремлющая часть света, старая Европа, просто видит сон: некоего одетого в одеяния ужаса рыцаря, под чьей палицей хрустят ребра земного шара и трещат троны, но вот-вот спящий проснется, и дурное сновидение окончится. Был Наполеон и - нету! Испарился, улетел, как дым.
Пока весь мир клокотал, он оставался спокоен, даже когда черед дошел и до Австрии. "Ничего, побьет его Макк6 и точка". И Франц спокойно занимался охотой в окрестностях Ишля: как-то по осени он вдруг решил, что, поскольку война обходится дорого, он будет сам добывать себе пропитание. Для этого он организовал небольшую охотничью компанию - любил он подобные мещанские забавы - и на целый день уезжал инкогнито на охоту, чтобы подстрелить одного-другого зайца или фазана.
Охотничья компания его состояла из Флигель-адъютанта герцога Лобковица, гусарского полковника Михая Ковача, одного прославившегося своей преданностью императору камердинера по имени Лаубе и королевского шута Акли, который после того, как целый месяц вместе со всеми охотился, однажды вдруг спросил Лаубе, как нужно нажимать на спусковой крючок, чтобы ружье выстрелило.
Императору очень нравились эти охотничьи забавы, во время которых они все пятеро были одеты в одинаковую цивильную одежду и ничем не отличались от постреливающих по зайчишкам купчиков, которые решили в будний день устроить для себя маленькое воскресеньице. По дороге император заговаривал с крестьянами, с собиравшими хворост в лесу старушками, или с кабатчиками в трактире, куда они заходили слегка подкрепиться. Обычно он расспрашивал их о всяких государственных делах, о событиях большой политики:
- Ну что, есть какие-нибудь добрые вести о Наполеоне?
Полученные ответы очень забавляли императора, но в то же время он и придавал им большое значение. Однажды кто-то так ответил ему:
- Ну за нашего Франца я не боюсь, даже если Наполеон и к нам в Австрию пожалует.
- Словом, вы верите Францу? - повторил император радостно.
- Да он такой скупердяй, что даже Наполеону не удастся отобрать у него ничего!
В другом случае один кабатчик сказал ему:
- Плохи наши дела, господа охотники. На границе лев рыкает, а император наш где-то тут, вблизи Бад-Ишля, на зайчиков охотится.
Одно такое охотничье приключение однажды едва не закончилось трагически. Подробности его до сих пор окутаны туманом.
А случилось это так. Как-то в сентябре поднялась сильная буря, заставшая охотников в окрестностях Санкт-Вльфганага, и они вынуждены были укрыться от грозы на тамошнем постоялом дворе. После ливня речки вздулись, снесли мосты, и охотникам пришлось оставаться на постоялом дворе и на ночь. В гостинице было достаточно свободных комнат, трактирщик приготовил сносный ужин - так что у охотников не было ни в чем нужды. Однако гостиница оказалась полна каких-то подозрительных лиц (замечу, что тогда в любом приезжем видели французского шпиона), и когда пришла пора спать, Акли удивило, что трактирщик ведет одного только императора в самую лучшую, с дорогой люстрой, комнату.
- Боюсь, ваше величество, - сказал Акли Францу, - что эти люди узнали вас.
- Но почему?
- По вашему профилю на монетах. Один подозрительный тип все время сравнивал ваше лицо с профилем государя на своем золотом талере. Так что лучше, если бы эту комнату занял бы кто-нибудь другой из нас.
- Например - я, - предложил полковник Ковач.
- Небольшая предосторожность никогда не помешает, поддержал их и герцог Лобковиц.
- В конце концов, как вам будет угодно, - посмеявшись, согласился император. - Знаю, что целиком нахожусь в зависимости от своего окружения, а полковнику просто приглянулась моя комната. Ну что ж, уступаю ее вам, полковник.
И император улегся в каком-то закутке, где спокойно и проспал до самого утра, когда его разбудил страшный шум, крики, суматоха, беготня. Полковника нашил в постели мертвым, с размозженной пулей головой. Кто-то через окно выстрелил в него. Кто это сделал, так и не удалось установить. Случай остался одной из тех неразрешенных загадок, которыми была знаменита та эпоха. Император же потерял сознание, услышав о случившемся.
- Самая малость, - воскликнул он позднее, появившись у ложа убитого, - и на этом месте, вместо тебя, добрый человек, сейчас лежал бы я. Распорядитесь, дорогой Лобковиц, чтобы ему устроили похороны с почестями: он их заслужил. Он в самом прямом смысле пожертвовал своей жизнью ради меня. О, Акли, какой же вы прозорливый! Это же вам пришла в голову мысль поменять комнаты, и теперь вы можете смело именоваться моим спасителем!