Амурские версты

— А я, — признался Бестужев, — и в многолюдном Николаевске страдал ностальгией.

— Все зависит от настроя. Я приготовился к двум годам такой вот жизни. А вы, конечно, не думали зимовать в Николаевске.

— Пожалуй, вы правы. У вас, я гляжу, тут огород!

— Да, посадил картофель, редьку и капусту. А луку тут много дикого по лугам. К берегу, поди, приставали? А он на любой поляне.

— Куры-то, как я помню, у вас были, — сказал Михаил Александрович. — А откуда взялась лошадь?

— Поймали близ Буреи. Совсем одичала. Но сейчас пообвыкла. А без нее я даже не представляю, как бы мы вытянули на берег бревна. Впрочем, сейчас мы накроем стол, тогда и поговорим. Я очень истосковался по свежему человеку. С казаками обо всем переговорено за зиму. Да они у меня целыми днями на охоте, добывают экспонаты для моей зоологической коллекции. Заспиртовал уже образцы всех местных змей. Приготовил чучело соболя, есть шкура барса, чучела грызунов, многих птиц. Мечтаю о шкуре тигра.

Гостеприимный хозяин уговаривал Михаила Александровича остаться ночевать. Но Бестужев торопился. Еще предстояло плыть и плыть через Хинганское ущелье до устья Зеи, а там до Шилки, а там… Дороге, казалось, не будет конца. Одно утешало путника: на Зее мог оказаться попутный пароход.

Густав Иванович снабдил его свежей дичью, добытой недавно казаками. Они тепло простились.

И снова потянулась утомительная дорога.

Уже в Хинганском ущелье навстречу лодке из-за кривуна выплыли две баржи. «Начался очередной сплав, — обрадовался Михаил Александрович. — Теперь суда будут встречаться часто».

На баржах сплавлялась вниз по реке рота солдат. На палубе первой стоял приземистый офицер. Когда лодка и баржа поравнялись, Бестужев узнал командира 13-го батальона, строившего одну из станиц на Верхнем Амуре. Это там Михаилу Александровичу посчастливилось услышать свою песню о восстании Черниговского полка.

— Здравствуйте, капитан! — не вспомнив фамилии офицера, крикнул он.

— Позвольте, позвольте! Вы, кажется, останавливались у меня в станице Кумарской, в лонешном году, как говорят казаки?

— Совершенно верно, — подтвердил Бестужев.

— Откуда же вы теперь? — спросил Дьяченко.

— Из Мариинска!

— На этот раз будете плыть гораздо веселее. Скоро начнутся наши станицы, новые, с топорика. Они будут провожать вас до Шилки.

— А вы куда держите путь? — в свою очередь поинтересовался Михаил Александрович. — Тоже в Мариинск или в Николаевск?

— Нет, гораздо ближе. Через несколько дней рассчитываю быть на месте. Идем закладывать военный пост. Новое поселение батальона.

— Где сейчас генерал-губернатор?

— В Айгуне, — ответил капитан Дьяченко. — Ведет переговоры с китайцами о разграничении.

— Да что вы! Приятная новость! Ну, счастливого вам плавания!

— Счастливо и вам!

Первая рота 13-го батальона и лодка Бестужева разошлись.

С вечера, а потом и ночью, то чуть затихнув, то словно вновь набравшись сил, лил дождь. За песчаным амурским берегом, где до утра остановился отряд капитана Дьяченко, надрывались лягушки. Их квакающий хор заглушал шум дождя и ленивый плеск волн и наплывал на баржи сплошным «а-а-а…»

— Сколько их там? — удивлялся Игнат Тюменцев.

— Расквакались на непогоду, — объяснил Кузьма.

С неба, затянутого тучами, не проглядывала ни одна звездочка, на берегах — ни огонька.

Теперь совсем уже недалеко находилось место, предназначенное 13-му батальону для высадки. Чтобы не проехать его в темноте и не заблудиться в многочисленных здесь протоках и островах, капитан приказал остановиться. Завершался девятисотверстный, как считали топографы, путь первой роты от Благовещенска.

Где-то вправо уходила от Амура протока, чтобы принять Уссури, а впереди широко разлившийся Амур должен был сделать крутой поворот. И вот там, за поворотом, где правый его берег высок и холмист, отряду надлежало высадиться.

Разжигать костры под дождем не стали, погрызли сухарей и — спать.

— Ну и место — одни лягушки живут, — ворчал Михайло Леший, забираясь под брезент.

Так и уснул отряд под монотонный шум дождя, под наплывающее волнами квакание.

Но на заре, даже часовой проглядел когда, дождь незаметно затих. Перед восходом солнца, разбуженные хриплым, будто отсыревшим голосом Ряба-Кобылы, солдаты увидели на небе веселые розово-белые облака.

Утро встретило отряд солнцем, голубым небом и умытой зеленью берегов. В прибрежных тальниках пересвистывались на все лады птицы, куковала кукушка; сверкнув золотым оперением, торопливо пролетела над берегом иволга.

— Слышишь, Игнат, что птаха кричит? — спросил Михайло.

— А что?

— Спа-си-бо! — повторил птичий крик Леший.

— И верно, — заулыбался Игнат.

— За что это она тебя, Михайло, благодарит? — спросил Ряба-Кобыла.

— Кто? — не понял Михайло.

— Да птаха та, сам говоришь, что, мол, «спасибо» сказала.

Солдаты захохотали, а довольный унтер сказал:

— Тебя, тебя. За своего приняла, недаром ты — Леший.

С восходом солнца отряд уже был в пути. Близость места назначения, ясное весеннее утро — все радовало линейцев. Привыкшие к могучему речному разливу, к меняющимся каждый день берегам, они давно уже равнодушно смотрели на эту землю, но сейчас солдаты с новым интересом примечали травянистые просторы, крутые утесы, вставшие на правом берегу. Но утесы, прорезанные долинами ручьев, ушли в глубину берега, а за низменными островами вздымался вдали, тоже с правой стороны, синий горный хребет. Левый берег продолжал тянуться низкой зеленой равниной.

— Ох, травушки здесь! Сколь зародов поставить можно, а видать, никто никогда не косил, — говорили солдаты.

К полудню, когда капитан Дьяченко начал сомневаться в правильности своих расчетов, Амур стал заметно заворачивать на северо-восток. Потом впереди показалась непросохшая еще после дождя песчаная коса. Она выдвинулась чуть ли не до середины реки, заставив баржи принять вправо, к травянистому острову. А прямо впереди, будто перегораживая реку, поднимался высокий, заросший густым лесом берег. Над речным плесом, что простирался сейчас между баржами и возвышенным берегом, медленно, почти не шевеля распростертыми крыльями, описывала круги гигантская птица. Дьяченко вскинул подзорную трубу и разглядел растопыренные на концах огромных крыльев перья, короткий белый хвост. Он перевел трубу на берег и там, на вершине обломленной лиственницы, увидел черную шапку большого гнезда. Берег вздымался высокими залитыми солнцем зелеными холмами и желтыми осыпями обрывов.

— Доехали, — проговорил капитан. — Доехали! — уже громко, так, чтобы слышали все, уверенно сказал он.

— Доехали! — крикнул на следующую за ними баржу Ряба-Кобыла.

— Что?! — не поняли там.

— До-ее-хали! — протяжно прокричал унтер.

Гребцы на второй барже стали поворачиваться, привставать, разглядывать холмистый берег, а потом вразнобой закричали «Ура!»

— Ура! — подхватили солдаты на первой барже.

— Орел вон кружит! Пальнуть бы!

— Сдурел! Гнездо у него на берегу, а ты «пальнуть бы!»

Под склоном холма, над которым возвышалось гнездо, виднелся распадок. По нему в Амур впадала, по-видимому, небольшая речка.

«Хорошее место, — решил Дьяченко. — Может быть, остановиться там?» Но после того как баржи миновали косу, амурское течение и течение широкой Амурской протоки подхватили их и пронесли мимо облюбованного капитаном места.

— Держать на утес! — приказал Дьяченко.

На правом берегу голым каменистым обрывом выделялся заметный издали утес. Пересекая Амур, гребцы налегли на весла.

— И-раз! И-раз, — привычно стал отсчитывать Ряба-Кобыла.

— Веселее, ребятки, зимние квартиры близко! — подбодрил солдат капитан.

Вот уже несется мимо береговой холм, деревья по его склону сбегают к песчаной отмели. Вода у подножия утеса шумит и клокочет. А сразу за утесом открылось устье еще одной неширокой речки.