Страница 61 из 89
Шесть лет прошло с тех пор, как молодой еще офицер Венюков присутствовал при этой расправе над беглым солдатом, а снится она ему до сих пор. Тогда прапорщик Венюков прямо из лагеря, ничего не замечая вокруг, пешком бежал в Москву. Окружающая жизнь показалась ему такой жалкой, досадной ошибкой мироздания, угаром, от которого, чтобы не умереть, нужно было непременно выбраться на свежий воздух. «В жизнь науки», — решил он позднее и перевелся в дворянский полк на должность репетитора, что позволило ему посещать лекции в университете. И сюда, в Восточную Сибирь, Венюков отправился только потому, что надеялся с пользой приложить свои силы «к гуманной, общечеловеческой деятельности», как он когда-то записал в своем дневнике.
— Ваше благородие, — окликнул его урядник, — опять курица сдохла и один баран совсем квелый.
Это напоминал о себе «задний двор».
— Эдак мы до Усть-Зеи половину живности не довезем, — вздыхал урядник. — И чего им надо, кормим, поим, а они дохнут.
«Великое и обыденное, — думал Михаил Иванович. — Заселяем пустыню, внедряем здесь земледелие и промыслы, а сами в Иркутске вынуждены терпеть издевательства и мелочные придирки будогосских. Я собираюсь открыть для науки реку Уссури, дорожу каждым днем, чтобы оставить больше времени на экспедицию, а мне дают баркас, на котором полезнее было бы сплавить семейств тридцать казаков-переселенцев, и, словно в насмешку, загружают его птицей и баранами…»
Недоплывшую до губернаторского стола курицу выбросили за борт, «квелого» барана казаки вынесли на палубу, может, отойдет на солнышке да на ветерке. Но к вечеру и барана пришлось выбросить на корм амурским рыбам.
Уже на закате дня, дочитывая «Историю о странах, при реке Амуре лежащих…», Михаил Иванович сделал для себя еще одно открытие. Он знал, что один из его предков Никифор Венуков был в составе Московского посольства Даудова, направленного в Афганистан в 1672 году. И вот оказывается, что позже тот же самый Никифор побывал в Забайкалье и даже в Пекине. Он возил в Китай известие, «что прибыть имеет из Москвы посольство для прекращения ссор, между обоими народами происходящих. Канцелярист посольского приказа Никифор Венуков, отправленный из Москвы декабря 11 дня 1685 года, оное известие туда привез».
Эта неожиданная находка в старинном журнале подняла настроение Михаила Ивановича. Он стал прикидывать, сколько еще дней потребуется его команде, чтобы добраться до устья Зеи. Там можно будет оставить баркас, сдать всю живность и уже налегке поспешать к устью Уссури.
За неделю непрерывного плавания, проходившего так поспешно, словно передовой отряд кого-то догонял, солдаты первой роты выбились из сил.
— Ну, завтра будем на устье Зеи, — стараясь подбодрить уставших гребцов, объявил Дьяченко.
Было это четвертого мая.
— А много еще осталось, ваше высокоблагородие?
— По карте верст восемьдесят.
— Столько мы пробежим за день да за ночь, — прикинул Кузьма Сидоров. — А передохнуть бы не мешало…
Кузьма смотрел на командира, ожидая, что он скажет, но капитан промолчал, он заметил далеко впереди плывущие навстречу роте какие-то суда.
— Тюменцев, — крикнул он, — принеси-ка подзорную трубу!
Игнат, сидевший у надстройки, в которой располагался батальонный командир, нырнул в нее и прибежал с трубой.
— Китайцы, — сказал Дьяченко.
В подзорную трубу он разглядел большой китайский баркас с четырехугольным парусом, окруженный лодками. Лодки щетинились пиками — на них плыли солдаты.
Передовой отряд русского сплава и небольшая китайская флотилия быстро сближались.
— А не нападут, ваше высокоблагородие? — спросил Игнат.
Яков Васильевич сам пытался разгадать намерения китайцев. До сих пор его батальону не приходилось еще встречаться с китайскими солдатами. Некоторые из линейцев перестали грести, ожидая, что скажет командир. Дьяченко приказал продолжать движение.
— Может, примем к левому берегу? — негромко сказал Ряба-Кобыла. — Они пусть плывут своей дорогой, мы своей…
— Держать на баркас! — распорядился капитан.
Линейцы налегли на весла, но каждый раз, откидываясь назад, поворачивали головы, смотрели: близко ли чужая флотилия.
На китайских лодках тоже часто мелькали узкие весла. И там, и здесь гребцы работали молча. Суда быстро сближались. И когда между ними оставалось всего несколько саженей, с китайского баркаса послышался протяжный крик. Сразу же китайские гребцы опустили весла.
— Табань! — скомандовал и Дьяченко.
Баржа и баркас подошли друг к другу.
Под парусом у борта китайского баркаса стояло несколько маньчжурских чиновников в длинных халатах с широкими рукавами, шапку у каждого из них венчал цветной шарик. Яков Васильевич слышал от Шишмарева, что по цвету шарика можно узнать, какое положение занимает чиновник, а по изображению на груди халата — гражданский он или военный. Но из всего рассказа он запомнил только, что голубой шарик и вышитого тигра на груди носят гусайды и звание их равно примерно полковничьему. На баркасе чиновников с голубыми шариками не было. «Наверно, эти рангом пониже», — подумал капитан Дьяченко.
Когда баркас и баржа стали почти борт к борту, один из чиновников заговорил. Слова его сразу же стал переводить выступивший из-за спин чиновников подвижный унтер-офицер.
— Да это же Убошка, — узнали солдаты любознательного китайца, засыпавшего их вопросами прошлым летом в Усть-Зее.
Между тем У-бо приветствовал капитана от имени очень больших, как он сказал, чиновников из Китая и попросил сообщить им, где находятся суда русского цзянь-цзюня Муруфу.
— Большие чиновники, — добавил У-бо, — хотят приветствовать генерала и сообщить ему нечто важное.
Яков Васильевич знал, что катер генерал-губернатора должен прибыть в это место часа через три-четыре, о чем он и сказал. У-бо перевел его слова. Чиновник важно кивнул головой и добавил еще несколько слов.
— Мой начальник желает вам счастливого пути, — перевел У-бо. — Мы отправляемся дальше встречать русского цзянь-цзюня.
— И я желаю вам счастливого плавания, — ответил Дьяченко.
Уже в Усть-Зейской станице капитан узнал, что китайские чиновники спрашивали, встретившись с Муравьевым: долго ли он намерен пробыть в этих местах? На это генерал-губернатор ответил, что он не может задерживаться в верховьях реки, а должен спешить к устью. Если китайцы желают вести с ним переговоры, то это удобнее будет сделать на его возвратном пути. Тогда чиновники обратились к нему с просьбой обождать хотя бы несколько дней, так как в Айгунь скоро прибудет маньчжурский главнокомандующий из Цицикара, который очень желает лично встретиться с русским генерал-губернатором.
После небольших станиц, вставших на левобережье Амура, после настороженной тишины пустынного, заросшего тайгой правого китайского берега, Усть-Зейская станица показалась линейным солдатам многолюдным и шумным селением. Но некогда было оглядываться да рассматривать, что успели построить казаки и 14-й батальон за зиму. Еще сбежавший по сходням с катера генерал-губернатор принимал рапорт, а линейцы уже начали сооружать настил, чтобы по нему скатить на берег доставленные сюда пушки.
На пристани у настила, как только солдаты поволокли первое горное орудие, словно опенок из земли, выскочил У-бо.
— Братцы, гляньте, и здесь Убошка! А мы его, кажись, только вчера на Амуре встречали! — удивлялись линейцы.
— Вот ловок, успел обернуться!
У-бо, не то восхищаясь, не то удивляясь, цокал, как белка, языком и суетился вместе с солдатами вокруг орудия, пока его на руках поднимали по крутому склону берега. Вместе со всеми он поспешил за вторым орудием, что-то даже выкрикивал, когда Михайло Леший с другими солдатами поднимал его на настил. Но тут Убошка увидел, что со второй баржи начали сгружать пушки дивизионной легкой батареи и, подхватив полы халата, затанцевал вдоль берега туда.