Амурские версты

— Вот ведь придумает человек такое: ни весел, ни шестов, ни бечевы, а идет!

С удовольствием таскали дрова на палубу, заглядывали в трюм, где пыхтела машина. А проводив пароход, долго не расходились с берега.

На следующий день Кузьма сам воспользовался помощью Михайлы. Сруб первого дома он с другими плотниками закончил еще вчера и теперь работал на другом конце станицы. Там начинали закладывать новый дом. Он был самым крайним от пристани и углом, как баржа носом, упирался в осинник.

Плотничал Кузьма вдвоем с тем самым солдатом, которого вчера придавило бревном. К полудню они уложили два венца, и работа стала — кончились бревна. Штабель их лежал, но далеко, вдвоем не дотащить, а больше солдат Ряба-Кобыла не дал. Сегодня он много людей увел на заготовку леса. Покурил Кузьма со своим напарником и решил пойти отесать несколько бревен прямо у штабеля, а там, может, подойдут солдаты, помогут дотащить их к срубу.

Только начали они ошкуривать бревна, как из кустарника донесся свист Михайлы.

— Что-то живот у меня сегодня, будь ему неладно, бурчит, — сказал Кузьма солдату. — Ты тут теши, а я сейчас.

Он ухватился за штаны и побежал в кустарник. Солдат, занятый работой, даже не обернулся. Лапоть сидел в кустарнике и выскребал из котелка деревянной ложкой кашу.

— Ну, брат, — присел возле него Кузьма, — удивил ты всех. Как очухался унтер, давай пытать: кто такой был?

— И что?

— Да ничего. Ты вовремя скрылся. Поговорили, поговорили, и все. Рыба-то есть?

— Нет сегодня. Видно, вода на прибыль пошла.

— Ну ладно. Тогда бывай, я пойду.

— А я посижу, погляжу, как вы робите.

— Сади, пока народу в лагере мало, — согласился Кузьма и ушел к срубу.

Отесал он со своим товарищем два бревна и подумал: а не позвать ли Лаптя. Людей близко нет, а Михайло силен, как медведь. «А, была не была, — решился Кузьма, — позову». И сказал солдату:

— Слушай, не позвать ли нам подмогу?

— Где же ее возьмешь?

— А если лешего кликнуть?

— Какого-такого лешего? — насторожился солдат.

— Того самого, что тебя вчера из-под бревна вызволил.

— Ну, ты брось, — испугался солдат. — То был кто-то из наших, а он — «лешего». Ишь, что придумал! — солдат даже сплюнул.

— Я все же позову, — сказал Кузьма, повернулся и закричал: — Слышь-ка, Леший, иди помоги!

Солдат осуждающе посмотрел на него, потом на кустарник и сердито сказал:

— Ты с этим брось-ка шутить!

В это время кустарник зашевелился, и над ним поднялась нечесаная и давненько не бритая физиономия Лаптя. Солдат ухнул и, пригнувшись, кинулся за штабель. Кузьма и не рад был, что так над ним пошутил.

— Эй, куда ты?! — крикнул он. — Это свой…

Но солдат затаился где-то за бревнами. А Михайло уже подошел к Сидорову.

— Бревна вот надо подтащить, а товарищ мой убежал. Живот у него, что ли, схватило, не знаю, — сказал Кузьма.

— Эти, что ли? — спросил Михайло, ткнув носком перетянутого лыком сапога в отесанное бревно.

— Эти самые. Ты подожди, сейчас я дружка своего посмотрю.

— Не шуми, — заявил Михайло. — Ты мне только помоги лесину на спину взвалить.

— Ой, пуп надорвешь!

— Давай, берись-ка…

Вдвоем они подняли бревно на спину Лаптя, тот обхватил его сверху, пошевелил плечами, крякнул и поволок.

— Ай, Леший! — суетился рядом, пытаясь тоже помочь, Сидоров.

Но Михайло сердито буркнул ему:

— Не лезь-ка!

Оттащив бревно к самому срубу, они вернулись за вторым. Тут, рассмотрев «лешего» и осмелев, вылез из-за штабеля и солдат.

— Ну сила у тебя, как у бугая, — сказал он.

— Это что, — довольно сказал Михайло, — наваливайте второе.

Кузьма и солдат запротестовали:

— Надорвешься.

Они втроем отнесли отесанное бревно, потом еще несколько, чтобы был запас, и Кузьма отправил беглеца:

— Давай-ка, Михайло, иди с богом. Скоро из лесу народ вернется.

С того дня Михайло не раз помогал Кузьме, когда надо было приложить его силушку: притащить что-нибудь тяжелое или подать бревно на верх сруба. Лаптя уже знали солдаты, работавшие вместе с Кузьмой, и, когда не было близко унтер-офицера, просили Кузьму:

— Дядька, ты бы кликнул свово Лешего.

Михайло целые дни проводил в осиннике рядом с домом, где плотничал Кузьма. Солдаты делились с ним махоркой, оставляли для него еду.

Станица постепенно росла. Уже два дома были под крышами. Линейцы настилали в них полы, мастерили двери. Поднимались срубы остальных десяти домов. Ждали возвращения капитана. Ожидали переселенцев-казаков. Паромы их проходили, но все в другие станицы.

Часто, тюкая топором, Кузьма вспоминал своего тезку — Кузьму Пешкова. И надеясь, что бывалый казак одолел болезнь, мечтал: «Переселился бы Кузьма сюда, в Кумару. Я бы упросил капитана выделить ему лучший дом». И виделось Сидорову, как ведет он Пешкова по новой станице Кумарской, подводит к добротно срубленному дому, отворяет дверь и приглашает: «Милости просим! Заходи, Кузьма, любезный друг, занимай избу. Сам рубил для тебя и дочки твоей Насти». А к вечеру притащит Михайло свежей рыбки. Нажарят они ее, наварят, и будут пировать в новом доме на самом берегу Амура и вспоминать то прошлогодний поход, то как рубили эту станицу. А Пешков, как всегда, расскажет какую-нибудь бывальщину, слышанную от дедов, про давние походы казаков, про Албазинское воеводство.

Шел к концу июль. Перепадали короткие дожди. Накатывались они чаще всего под вечер. Ночью чертили небо молнии, а утром как ни в чем не бывало сияло солнце. По пояс поднялись неподалеку от станицы луговые травы.

— Эх, косить бы, да некому, — горевали пожилые солдаты. — Что это казаки не едут. Без сена останутся…

В один из жарких дней, когда, набравшись знойного тепла, обжигали даже отесанные бревна, Кузьма с другими плотниками уселся на перекур в тени подведенного под крышу дома. К солдатам выбрался из лесу и Михайло.

— Сейчас покурим и будем балки поднимать. Поможешь, Михайло, — сказал Сидоров.

— Знамо дело, — охотно согласился Михайло.

Покурили, поговорили о том, что хорошо бы окунуться в Амуре, обмыть пот, и принялись за работу. Затянули наверх одну балку, Михайло подлез под вторую, и тут неожиданно появился унтер-офицер Ряба-Кобыла.

— А это что за человек? — спросил он, увидев Лаптя.

Лапоть от неожиданности чуть не уронил балку. Однако, как будто ничего не произошло, поднес ее к дому, прислонил к стене, а после этого отряс от мусора ладони, вытянулся, как в строю, и доложил:

— Солдат Михайло Лапоть.

— Он нам помогает, — заговорили линейцы. — Ох и здоровый! Силы у него, что у троих.

Кузьма Сидоров, чтобы выручить приятеля и не дать ему сказать что-нибудь лишнее, проворно спустился со сруба и тоже вступил в разговор:

— Хороший солдат. Это он ведь бревно подхватил, когда вы упали.

— Откуда ты здесь взялся?

Лапоть поскреб затылок и хотел выложить все, что с ним произошло, но Кузьма его опередил:

— Отстал он. Еще в том году отстал, как со сплава возвращались.

— Ты что, всю зиму здесь прожил?

— Как есть всю зиму в лесу, — опять вместо Лаптя, цепляясь за мысль, подсказанную самим унтером, ответил Сидоров. — Гляди, как зарос и оборвался.

Тут пришла очередь чесать затылок унтеру.

— Тебя, поди, и в живых не считают! — сказал он.

Как ни туго соображал Михайло, но он догадался, куда клонит Кузьма, и охотно подтвердил:

— Так точно, не считают…

— Вот задача, — сказал унтер. — И не знаю, как тебя теперь считать, или героем, или дезертиром.

— Герой он! — загалдели солдаты. — Это ж надо, один в лесу столько. Не гоните его, господин унтер-офицер.

— Куда его гнать. Я думаю, оденем его, на довольствие поставим, на работу определим.

— Он у нас и так давно работает.

— Чего ж молчали?

— Опасались мы, — сказал Кузьма, — как вы посмотрите.

— А чего смотреть. Приедет командир, разберется!

В тот день выдал Ряба-Кобыла Лаптю сапоги, шинельку, шаровары, рубаху стираную и погоны с цифрой «13» на них. Окорнали ему вечером длинные волосы, побрили, и стал он утром в строй роты, как будто тут и был.