Трудная позиция

Сейчас, чтобы уважить отца, Надя охотно села за пианино и стала играть баркаролу. Но едва под ее руками прозвучало несколько аккордов, как в прихожей затрещал звонок.

Пришел подполковник Аганесян, начальник учебного отдела, худощавый, с черными усиками и такими же черными, всегда живо поблескивающими глазами. Когда-то, года три назад, Надя сильно напугалась, впервые повстречав его у проходной училища. Он совершенно неожиданно замахал тогда перед ней руками и, не обращая внимания на проходивших мимо курсантов, принялся ее расхваливать: «Ай, хорошая барышня! Ай, чудесная барышня!» Надя убежала домой и пожаловалась отцу: «Это не подполковник, а какой-то Казбич». С тех пор Аганесян никогда больше не смущал девушку своими похвалами. Он только при каждой новой встрече загадочно улыбался ей, как бы говоря: «Ай, девушка трусиха! Ай, как нехорошо».

Аганесян, как всегда, говорил очень громко, с резким восточным акцентом. Он сообщил Забелину, что получен Указ Президиума Верховного Совета о награждении старшего лейтенанта Крупенина орденом Красной Звезды.

— А ну-ка, ну-ка! — Забелин взял из рук майора бумагу. О том, что Крупенин представлен к награде, он знал еще три с половиной месяца назад из его личного дела. Но потом в служебной суматохе как-то забыл об этом. А теперь вспомнил и с удовольствием прочитал текст указа: «...за уничтожение иностранного самолета, вторгшегося на нашу территорию с диверсионными целями».

— Ты слышишь, мама? — не выдержала Надя, но тут же спохватилась и зажала рот ладонью. Забелин неловко кашлянул, потом посмотрел на часы: до начала вечера было еще около часа.

— Добро! — сказал он Аганесяну. — Сообщите, пожалуйста, Вашенцеву. Подготовьте все. Вручим на вечере, в торжественной обстановке. Да, еще вот что! — Генерал поднял палец. — Приказ бы надо написать о снятии с Крупенина выговора, который мы объявили ему за историю с Саввушкиным.

— Зачем сейчас, не надо сейчас, — сказал Аганесян. — И так все ясно: награда есть, какой выговор...

— Ясно-то ясно, но все же... А впрочем, потом напишем...

Когда Аганесян ушел, Екатерина Дмитриевна посмотрела на дочь и покачала головой:

— Ой, Надюшка. Замок тебе на язык повесить нужно.

Надя сконфузилась и ушла к окну, за которым был виден весь городок училища, похожий на гигантскую букву «П». В середине этой буквы, словно живой костер, полыхал электрическими огнями клуб и очень отчетливо выделялось игольчатое острие ракеты.

Надя подумала, что так же вот, наверное, выглядела и та ракета, которую послал навстречу иностранному самолету Крупенин. А еще она подумала о том, какой он все же скрытный человек, Борис Крупенин, ничего не сказал ей о таком важном событии.

3

Вашенцев, нервно дымя папиросой, сидел в своем служебном кабинете у телефона и ждал звонка, с междугородной. Телефонистка уже дважды сообщала ему, что заказанный номер не отвечает. Но он надеялся все же дозвониться и попросил повторить вызов минут через пятнадцать-двадцать.

Настроение у Вашенцева было отвратительное. Почти три недели прошло с тех пор, как он выслал дочери деньги, но дошли они или нет, не знал. Такого еще не бывало. Зинаида Васильевна, мать его бывшей жены, Ирины, обычно писала ему аккуратно после каждого перевода и всякий раз в конце письма обводила карандашом крохотную детскую ручонку, чтобы отец мог видеть, как растет его маленькая Леночка.

Письма Зинаиды Васильевны он складывал в ящик письменного стола и время от времени перебирал их, перечитывал, вспоминая обо всем происшедшем, как о тяжелом и далеком сне, хотя Леночке было всего четыре с половиной года.

Женился Вашенцев ровно через год после окончания академии на энергичной и очень миловидной девушке Ирине Пушкаревой, студентке геологоразведочного института. Женился, можно сказать, тайно, потому что Зинаида Васильевна своего согласия на брак дочери давать никак не хотела.

— Что вы, Олег Викторович, какая женитьба, — удивилась она, когда Вашенцев заявил ей о своих намерениях. — Моя дочь еще ребенок. К тому же учеба...

И как Вашенцев ни старался убедить ее в том, что замужние тоже учатся, и нисколько не хуже, чем другие, добиться своего не мог.

— Нет, нет, — стояла на своем упрямая Зинаида Васильевна, — если у вас любовь, — значит, подождете, ничего не случится. Мы в свое время ждали.

Ирина тоже держала сторону матери и просила Вашенцева подождать с женитьбой до окончания института или хотя бы до перехода на последний курс.

Вашенцев выходил из себя. Ему казалось, что Ирина говорит все это не от души, а просто не хочет обижать мать, и он старался переубедить ее:

— Мы же любим друг друга. А это главное. Понимаешь?

— Я все понимаю, — соглашалась она. — Но ведь институт для меня тоже дорог.

— Ну и учись, пожалуйста. Разве я против? А в случае чего, в другой институт перейдешь. У тебя же будет на это полное право. Да и я помогу.

— Ой, что ты, Олег! — возражала Ирина. — Я хочу быть геологом. Только геологом.

Как-то, прогуливаясь в городском парке, они ушли в самую дальнюю аллею, где не было ни единой души, только в молодом низкорослом ольховнике беспокойно ворковала одинокая незнакомая птица.

— Послушай, Олег, — остановившись, заговорила вдруг Ирина с мучительным волнением. — Я сейчас все объясню тебе. Я родилась в Уссурийске. Мой отец был учителем географии. Но все, кто знали отца, считали его геологом. Он часто ходил в тайгу со своей собакой Альфой и приносил оттуда в рюкзаке для школьного музея образцы ценных пород, найденных в размывах и в обрывистых берегах таежных речек. К отцу приезжали ученые из Москвы, и он водил их по местам своих находок. Однажды он взял меня, и мы прожили в маленькой избушке целых полмесяца. Когда он заболел и уже предчувствовал, что жизнь его скоро оборвется, отдал мне все свои записи и карты. Теперь ты понимаешь меня, Олег?

Был полдень. По аллеям текла жара. В знойной истоме изнывали деревья, и легкий тополиный пух, не шевелясь, лежал на траве и песчаных дорожках. Ирина была в коротеньком сиреневом платье без рукавов, тоненькая, солнечная.

— Знаешь что? — Вашенцев взял ее за руки и посмотрел в глаза. — Ведь и геологи тоже люди. Давай запишемся и никому об этом ни слова?

— И маме? — растерялась Ирина.

— И. маме.

— Как же это?

Вашенцев не отступал:

— Если ты не согласишься, я уеду отсюда. Навсегда уеду.

Ирина молчала, нервно покусывая губы. Налетевший ветер теребил ее коротенькое платье и черные косы.

— Значит, ты не любишь меня, — сказал Вашенцев. — Наверно, не любишь!

Она обвила его шею руками, стремительно, по-птичьи, вытянулась и поцеловала.

— Вот! Теперь веришь?..

На следующий день они зарегистрировались в загсе. Вашенцев сразу же нашел маленькую комнату у тихой одинокой старушки на окраине города, и Ирина стала приходить к нему каждый вечер, как только солнце пряталось за пыльными горячими крышами. А после двенадцати, когда улицы затихали, Вашенцев провожал ее домой, стараясь ни единым движением не выдать своих новых с ней отношений. Они очень были довольны тем, что придумали, и намеревались сохранить эту тайну как можно дольше.

Однако вышло так, что через месяц планы их внезапно разрушились: Вашенцеву предложили срочно вылететь на Север, в Заполярье. В тот же день огорченные молодые пришли с повинной к Зинаиде Васильевне. Она сперва приняла их вынужденное признание за дерзкую выдумку и поверила, лишь когда дочь показала ей свой паспорт.

Но возмущалась она, к удивлению Вашенцева, не столько дерзким поступком дочери, сколько своей собственной слепотой и тем, что вышло все не как у людей, без свадьбы и всякой другой торжественности.

— Я ведь и деньги собирала, и приданое, — с грустью причитала Зинаида Васильевна. — Что же теперь делать-то будем?

Но свадьба все-таки состоялась, правда, небольшая и не очень шумная, потому что Вашенцеву нужно было торопиться со сборами, а у Ирины перед расставанием уже не было настроения веселиться.