Страница 86 из 94
В ожидании Моргуненко префект пытался подавить в себе ярость и настроиться на более спокойный лад. Но это ему плохо удавалось. От мысли, что со следующим арестованным придется начинать все с начала, бросало в дрожь.
— А, чёрт, нервы, — буркнул он и, достав из кармана глиняную бутылку с ромом, прямо из горлышка отпил несколько глотков. Горячая волна пошла по жилам. Нервы будто успокоились, но мысли продолжали скакать вкривь и вкось. Он закурил сигару, в надежде окончательно успокоиться. Но и сигара, как на грех, показалась травой. Эта проклятая девчонка со своим упорством вымотала душу.
Моргуненко ввели. Префект отвернул от стола лампу, направив ослепительную воронку света на вошедшего. В дверях, в изодранной одежде, без шапки, стоял плотный, сильный человек с окладистой темнорусой бородой. На осунувшемся лице с припухшими веками лежали следы побоев.
«Видно, хорошо поработали над ним мои ребята, — с удовлетворением подумал Изопеску. — Посмотрим, что это за орех, который до сих пор не могут раскусить».
Префект молча указал на стул в двух шагах от стола. Но вошедший как будто не заметил этого жеста и продолжал стоять.
— Садитесь, товарищ Моргуненко, — с оттенком наигранной любезности предложил префект.
— Прошу развязать мне руки. Я не уголовный преступник, — потребовал учитель.
— Развяжите арестованному руки.
Когда жандармы освободили затекшие руки учителя и настороженно стали у двери, Владимир Степанович опустился на стул.
Несколько минут стояла тишина. Изопеску перебирал какие-то бумаги на столе, с преувеличенным вниманием разглядывая их. На самом деле он напряженно думал о том, как и с чего начать. Думал, но ничего придумать не мог. Из головы не выходили эта девчонка со своим упрямством и сознанием своей правоты и этот долговязый парень с узкими прищуренными глазами, в которых кроме ненависти ничего нельзя было увидеть. И, разумеется, после допроса комсомольцев ему представился допрос Моргуненко делом весьма трудным. Перед ним стоял матерый подпольщик-коммунист, его идейный враг. Уж этого-то вовсе никакими посулами не задобришь и никакими угрозами не запугаешь. Он с этими коммунистами сталкивался не раз и очень хорошо знает их. Жандармский подполковник отлично понимал, что правда на стороне его врага. На его же, префекта, стороне в данный момент была лишь власть — физическая, грубая физическая сила. Он, конечно, не преминет ею воспользоваться, как крайней мерой, но эта мера по отношению к таким людям, как Моргуненко, не оправдывала себя, а вела лишь к одному исходу — смерти.
«Трудно, чёрт возьми, — думал Изопеску, — куда труднее, чем строевому офицеру на фронте. Там знаешь, что перед тобой враг, которого нужно убивать. Вот и стреляй себе. А тут попробуй-ка!» — От этой мысли он даже вздохнул, но тут же спохватился и, подавив в себе эту пагубную склонность к размышлениям, начал с обычного вопроса:
— Фамилия?
— Моргуненко.
— Имя, отчество?
Моргуненко ответил.
— Профессия? До войны, конечно. Сейчас у вас другая специальность, — с оттенком иронии заметил префект, искоса взглянув на сидевшего.
— Я учитель истории.
— И, как видно, пользовались среди ваших питомцев большим авторитетом?
— Я могу только с гордостью подтвердить ваше предположение.
«Фу, дьявол, — подумал Изопеску, — однако, с чего же начать?» Он посмотрел в бумаги на столе и, наконец, зацепился.
— Скажите, как вам удалось воскреснуть из мертвых? — спросил он. — Ведь ваша жена сообщала нам, что вы погибли во время бомбежки еще в сорок первом году.
— Да, мы тогда потеряли друг друга. Как раз были сильные бомбардировки и обстрелы мирных колонн немцами. Ну, она и решила, что я вместе со многими другими погиб.
— А вы остались живы?
— Как видите.
— И вернулись обратно.
— Вынужден был вернуться, — поправил Моргуненко.
— В Крымку?
— Нет. В один из районов области, где меня не знают.
— В какой район?
— Это не столь важно.
— Но вы знали, что ваша семья находится в Крымке?
— Позже узнал.
— Почему вы боялись вернуться в Крымку к своей семье?
— По некоторым, очень веским соображениям.
— Именно?
— Это не подлежит огласке, да и ничего не даст вам.
— Все же мне, как представителю власти, не лишне было бы узнать, чем вы занимались в течение этих полутора лет.
— Если я скажу, что стремился расположить к себе румынские оккупационные власти, вы мне поверите?
Изопеску пристально посмотрел в лицо Моргуненко и понял, какой умный и непреклонный в своих убеждениях человек сидит перед ним. Он почувствовал, что окончательно потерял превосходство и власть над этим человеком, судьба которого сейчас зависела от него, Изопеску. Но отступать в его положении было нельзя. И он продолжал допрос.
— Вы знали о положении вашей семьи?
— Разумеется. Мне сообщили, что жандармы арестовали жену и старуху-мать и держали их в тюрьме как заложников за меня.
— И как же вы отнеслись к этому? — прищурив один глаз, спросил префект.
— Вы сами знаете, как должен относиться к вам человек, к которому в дом вошли чужие люди с намерением стать хозяевами, а настоящего хозяина, свободного человека, превратить в бесправного раба, в рабочий скот. Я считаю, что такой человек, не задумываясь, пойдет на любые жертвы, чтобы бороться и победить. Вот так думал и делал я. Так думают и делают миллионы советских людей, которым вы причинили зло. Советский человек, подчеркиваю, советский человек не выносит насилия над собой, поэтому он борется против вас и, несомненно, победит.
— Я боюсь, что из вашего пророчества ничего не выйдет, — префект криво усмехнулся. — Какими же средствами вы надеетесь победить Германию и ее союзников? Уж не с помощью ли Америки или Англии?
— Нет.
— Тогда на что же вы надеетесь?
— Только на свои силы. У нас их достаточно.
— Ваша армия выдохлась и дальше не в силах сопротивляться.
— А по-моему, положение на фронтах говорит другое. Немцы разгромлены под Сталинградом и отступают.
Префект приподнялся, нервно побарабанил по столу пальцами. Он заметно терял терпение. В его план вовсе не входило вести этот политический разговор. И он решил повернуть его круче.
— Послушайте, вы, фанатик, неужели вы не видите, что большевикам уже не вернуться к власти?
— Вы считаете? — иронически спросил Моргуненко.
— Не только я. Так думает каждый здравомыслящий человек. Сам ход событий показывает, что победит новый порядок в Европе под руководством Германии. Это сама история.
— Простите, вы тоже историк? — спросил Моргуненко.
— Нет. Я офицер румынской королевской жандармерии. Но я принимаю участие в создании этой новой истории.
— А вы знаете, что эта история совсем не новая?
Префект поднял брови.
— Да, да. Это очень старая история. Помните, ее пытались когда-то творить немецкие псы-рыцари, потом польская шляхта. Позже Наполеон. Теперь же, забыв все прошлые горькие уроки, эту «новую историю» пытается повторить Гитлер со своими подручными.
Префект постучал карандашом по столу.
— Прекратите пропаганду. Вы мне лучше скажите, как вы очутились в Крымке и именно в тот момент, когда конвой увозил оттуда арестованных подпольщиков.
— Накануне я узнал об аресте и хотел спасти неповинных юношей и девушек от зверской расправы.
— Вы считаете их неповинными?
— Разумеется.
— Потому что вы довели их до этого. — Изопеску повысил голос. — По вашему наущению они занимались преступлениями.
— Это не преступление. Молодые люди не хотели вам покориться, они привыкли к свободной жизни. У каждого из них было будущее, которое вы у них хотите отнять, превратив их в рабов. Вот они и борются против вас.
— И вы руководили этой борьбой?
— Я вам этого не говорил.
— Может быть, скажете? Учтите, что это единственная возможность получить свободу и сохранить жизнь.
Моргуненко едва заметно улыбнулся.