Григорьев пруд

— Ты чего такой взбудораженный? — спросил его Потапов, как обычно подошедший к нему в раскомандировке.

— Разве нельзя?

— Можно, если причина есть.

— А если так просто? — вызывающе ответил Юрий.

— Просто ничего не бывает, — строго возразил Потапов.

Не стал ему признаваться Юрий, наверно, впервые не стал: боялся, что может не понять его Потапов. Странный он какой-то. То ласково заговорит, то вдруг рассердится. Вот и сейчас вроде рассердился, первым от него отстал. Что ж, это неплохо. Можно рядом с Михаилом Ерыкалиным пройти, послушать очередной анекдот или побасенку. Никогда не унывает звеньевой. Бывает, излишне кричит, но работа такая, поневоле закричишь, когда дела не клеятся. А можно пристроиться к Сергею Наливайко. Тот парень тоже веселый, умеет красиво говорить, заслушаешься. А то можно присоединиться к Трофиму Устьянцеву. Конечно, он уже не обижается на стихотворение, что правда, то правда. Трофим человек справедливый, зря о нем Потапов злословит: «В тихом омуте черти водятся». Ерунда все это. Трофим конечно же не такой, каким представляется он Потапову. С ним охотно Юрий бы заговорил, да больно неразговорчив Трофим. Ничего, и так неплохо: рядом с Трофимом думается легко, и слова приходят хорошие, уверенные. Жаль только, что нет сегодня Леонтия Ушакова. Увидел бы, какой он счастливый и радостный!

И вдруг настроение испортилось. И кто виноват? Андрей Чесноков. Из-за пустяка поссорились. Тянули тележку с затяжками. Замечтался Юрий, а Андрею показалось, что он ленится. И накричал. И назвал его шантрапой. Так обычно только Гусь презрительно обращался к слабым: «Шантрапа пузатая». Не выдержал Юрий, огрызнулся. До слез обидно стало, не знал, куда деть себя, хотелось все бросить и уйти из лавы. В этот момент и подоспел Потапов. Удивился:

— Ты чего такой хмурый? Час назад сиял, как солнышко, а сейчас хуже смерти самой. — И вдруг неожиданно спросил: — Ты на кладбище бываешь?

— Нет, не люблю.

— Я тоже, — согласился Потапов. — Зрелище мрачноватое, но увы, в нашей грешной жизни весьма необходимое. Тут человеческое «я» как в зеркале отражается. Вот примерчик для наглядности... Соседа на днях хоронили. Парня молодого, симпатичного. Пока был жив, всем был нужен. Умер — как обертку от конфеты выбросили. Даже похоронить поторопились. На поминках его друзья напились. Музыканты из-за лишнего рубля перессорились. Жена его уже с другим спуталась... Вот и спрашивается: за что так скверно жизнь поступила с тем парнем? Что он плохого сделал? Неужели он такой вот участи достоин? Конечно же нет. Не такой.

— К чему вы это?

— Да все к тому, что радоваться или печалиться нельзя без причины. Тот парень, видать, тоже хотел прожить жизнь так, без всяких на то причин. А что вышло?

— Врете вы все. Надоело.

— «Надоело»... — протянул Потапов. — А зря. К правде надо прислушиваться! Врет тот, кто правды боится. Вот ты, к примеру, матери врешь. Или я ошибаюсь?

— Ты мою мать не трожь, — неожиданно перешел на «ты» Юрий.

— Вон как заговорил! Это смело. — Потапов подсел к Юрию, положил руки на острые колени парня. — Ты не сердись, Юра. Я к тебе по-доброму. И желаю только хорошего. Тебя кто-то обидел, и крепко, а ты — на меня. Ну, и что выйдет? А выйдет плохо и для тебя, и для меня. Это ни к чему. Ведь я тебе худого не присоветую. Я не бригадир. Это он хитрит, а я человек бесхитростный. Что на уме, то и на языке.

— Почему же бригадир хитрый?

— А как же не хитрый! Ты вчера после смены остался? Остался. А почему? Бригадир распорядился. Звеньевые его приказ выполняют. Делать им это легко: не сами же остаются.

— Зря вы так. Бригадир себя не жалеет.

— А нас он жалеет? А тебя?.. То-то и оно! Так что, Юра, без причины ничего не бывает. Был радостным — десятку лишнюю подкинули. Стал грустным — накричали, обозвали лентяем, подлецом. А завтра?

— Меня Чесноков шантрапой назвал, — признался Потапову Юрий. И будто легче на душе стало, ближе придвинулся к напарнику.

Тот обнял его за плечи, вздохнул.

— Ну, что я говорил? А ты — «врешь»... Тобой помыкают, а ты терпишь. Меня, к примеру, никто не обзовет. Не посмеют. Потому я справедливость уважаю.

«А ведь это верно, — согласился Юрий, — Потапова еще ни разу после работы не оставляли. А меня — каждый раз».

Обида взяла Юрия, и твердо решил он: больше на поводу у других не пойдет. Когда подошел к нему все тот же Андрей Чесноков, который уже и обиды на Юрия не держал, и позвал расчищать дорожку у конвейера, Юрий резко ответил:

— Не пойду. Хватит, помытарили.

— Ты что, парень, сдурел?! — удивился Андрей. — Не одного тебя просят. Другие машинисты тоже будут чистить. Не оставлять же грязь после себя.

— Не пойду я! Хватит! — И ушел, не оглядываясь на Андрея Чеснокова.

До самого конца смены ждал, когда подойдет к нему звеньевой Михаил Ерыкалин, отчитает, но никто не пришел за ним. Будто забыли. И это тоже показалось Юрию обидным.

Домой не хотелось возвращаться в грустном настроении. Увидит мать — и опять начнутся расспросы, опять ударится в слезы.

«Эх, была не была...» — и Юрий свернул с шоссе на тропинку, ведущую к стадиону.

Ему были рады. Гусь прервал игру, подал кий:

— Начинай, Борода. Покажи нам класс! Не разучился?

Но игра у Юрия не шла. Гусь искренне удивлялся:

— Вот что делает грубая подземная работа с таким профессионалом. Жаль, очень жаль...

Когда появился в бильярдной секретарь комсомольской организации шахты, Юрий не заметил. Он увидел его, но уже было поздно. Секретаря избивали — молча, пинками, только Гусь хрипло вскрикивал:

— Шпионить, да? Шпионить?

— Перестаньте! Это же подло! — Юрий кинулся к парню, но получил сильный удар по голове. Едва удержался, чтоб не упасть, но сделать хотя бы шаг вперед не успел. Вбежал длинноволосый, заорал:

— Разбегайся!!

Все кинулись к двери, а Гусь подбежал к Юрию, прижал к стене.

— Здесь останешься! Нас не знаешь! Забыл! Понял? — И черкнул перед глазами лезвием бритвы. — Навсегда ослепнешь! И твоего заступничка прихватим! Ясно?

Через минуту-другую в бильярдную вбежал милиционер, следом за ним еще двое с красными повязками на рукавах. Юрий опустил голову. Устало подумал: «Все, доигрался, Борода».

...И сейчас, оставшись в камере один, Юрий снова подумал с той же безнадежностью: «Зачем? Теперь уже все бесполезно».

И вдруг рванулся к двери, заколотил кулаками по железной решетке.

— Чего тебе? — сердито крикнул дежурный милиционер, открыв дверь.

— Позовите Ушакова, бригадира. Он только что был. Быстрее!

— Надо вовремя все делать, — проворчал милиционер.

— Я прошу вас. Срочно!.. Очень важное! — закричал в отчаянии Юрий, боясь, что милиционер не послушает его.

— Тише, парень, не ори, не дома! — пригрозил милиционер и лениво добавил: — Ладно, схожу, не шуми. Ишь какой нервный!..

Вскоре Ушаков снова появился в камере. Юрий живо подался к нему,торопливо заговорил:

— Леонтий Михайлович, скажите слесарю — пусть он посмотрит мотор на моем конвейере. Гудит он. Я сам хотел сказать, да вот...

— Хорошо, я скажу. — Бригадир внимательно посмотрел на паренька, который низко склонил голову, ждал, когда тот что-нибудь еще скажет. Не дождавшись, спросил волнуясь: — Может, еще о чем хочешь сказать?

И тут Юрий рассказал ему все...

ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Больница находилась в конце города, и Леонтий попал туда лишь через час. Но увидеть пострадавшего не пришлось. Его еще в обед увезли в областную поликлинику.

— Так серьезно? — встревожился Леонтий.

— Да, серьезно, — вздохнул главный врач. — Он кем вам приходится? Родственник?

— Товарищ по работе.

— Понятно. Вот вам адрес и телефон. Можете съездить или позвонить. Но только не сегодня. Пожалуй, и завтра тоже.

Леонтий вернулся в поселок уже поздно вечером. На поселок неслышно опускалась тишина, выстаивалась на окраинах, подступала все ближе к центру, гасила в окнах огни, приглушала шаги редких прохожих. Сыпал мелкий, как изморось, дождь. В тумане сливались очертания домов, деревьев. Воздух был влажен, крепко пахло молодыми листьями уже распустившихся тополей.