Первые коршуны

— Для чего ж эту самую Евпраксию нам дает в провожатые превелебная мать игуменья? — спросила с тревогою няня.

— В какую дорогу?

— Да вот в какое-то село отправляют мою панночку любую и меня, вот эта комонная стража прислана войтом для охраны.

Воротарка задумалась.

— Трудно сообразить… какая-то путаница, — сопоставляла она обстоятельства, — если мать игуменья посылала бы кого от себя в село ли или другое какое место, то я бы сказала, что она посылает в заключение, а ведьму приставила для того, чтобы бранка не утекла и чтобы в пути ни она с кем чужим, ни кто-либо с ней не промолвил ни единого слова. Случалось уже это. Но ведь беда, что тут замешался пан войт: за что бы батько карал свою дочку? Куда б он ее паковать думал? Вот тут-то я и не розмиркую: что-то мудреное!

— Ой ненько! — затревожилась няня совсем. — Сестра мне наговорила такого, что у меня и сердце вянет… Ой, тут что-то недоброе! Что-то задумано лихое над моей ласточкой!.. Какой-то лютый человек всем орудует… Ох, это он, он все, коршун! Пойду посмотрю на этих присланных комонных стражников, я-то своих всех знаю… Может, расспрошу их и что выведаю… Как же это так? Отец родной, да еще единой дочки, и любит же ее, грех слова сказать, ну и мать игуменья, ведь и она тоже родичка, да и все уважают ее за святость — так как же они потурать могут лиходею? Вот этого уже я своим старым разумом не пойму… пойду, пойду… порасспрошу еще… Так куда мне до них добраться?

— А вон, пани, как минете этот двор — вон форточка, за келиями направо, то через нее попадете в другой двор… там дрова сложены и монастырские всякие службы, а за дровами есть еще в муре форточка; пройдете в нее и влучите в третье дворище: там уже и стайни, и шопы для коров, и коморы… Там, напевно, и прибывшие эти вершныкы…

Няня поблагодарила воротарку, пообещала ей еще больший басарынок и от себя, и от панночки и поспешила на этот третий двор, жестикулируя и качая головой от охватившего ее волнения…

Войдя во двор, няня была поражена тем обстоятельством, что ее превелебности колымага уже стояла посреди двора, совершенно снаряженная в дорогу, а из стайни выводил машталер коней. Возле колымаги стояло шесть вершныков, держа под уздцы своих коней; это были те же самые вершныки, которых прислал для охраны пан войт, а в колымагу закладывали лошадей… очевидно, для нее и для ее панночки.

Няня подошла к вершныкам; лица всех оказались ей неизвестными.

— Кто вас прислал? — спросила она, обводя всех пытливым взглядом…

Вершныкы переглянулись между собой и замялись, один лишь, стоявший у самой стены, ответил нехотя:

— А кто ж прислал? Звисно, пан.

— А какой пан? Панов ведь много!

— Какой? А вот, что на Кудрявце…

— Цыть, — вдруг перебил его какой-то козак более пожилого возраста и щеголевато одетый. — Мне это больше известно, бо мне дана препорука, через меня лысты посланы и к панне, и к превелебной паниматке игуменье, мне и наказано провожатым быть до самого места и назад.

— Так, значит, того седого селянина не будет? — удивилась няня.

— Не знаю, может, он опоздал; мы его ждать не будем.

— Да знает ли пан добродий, куда нас проводить?

— Знаю, в местечко, как бишь его, в Чернобыль…

— Ой, что-то не так этот селянин называл его! Ой, что-то не так!

— Верно, верно, не так, ошибся я, в Рудню, — спохватился козак, и так как няня продолжала смотреть на него с подозрительным недоверием, то он прибавил с усмешкой: — Да чего же вы с таким страхом смотрите: верно — в Рудню, это ведомо и ее мосци, и в лыстах прописано.

— Да какие это лысты и от кого они?

— От пана войта.

— Ой, что-то не верится! Я всех наших мийских стражников знаю… у кого есть семья, так и ту знаю: сколько раз их видала око на око, сколько раз частовать приходилось, а тут глянула — все лица чужие, ни одного-то знакомого, ни одного-то такого, чтобы хоть раз где пришлось его встретить. Ой, что-то не так!

— Не знаю, пани, чего вы сумниваетесь, — усмехнулся как- то ехидно козак, — мы таки правда, что недавно нанялись yславетного войта в мийскую стражу, ну, может, вы нас и не видели.

— А, недавно… то конечно, — покачала головой няня и, бросив подозрительный взгляд на этого атамана варты, поспешила к своей доньке поделиться своими недоумениями и посоветоваться, как быть и что предпринять.

Няня вошла в келию и застала, что Галя связывает вещи в пакунок.

— Что ты, моя ягодка рожевая, так торопишься, и сама еще, ведь это мое дело, а то и служок бы кликнула.

— Да мне хочется скорее домой, и мать игуменья прислала сказать, что уже колымагу готовят.

— Запрягают, запрягают… Уж занадто выряжают хаплыво… и особенно торопит, видимо, этот присланный нибыто от пана войта атаман, уже что-то очень торопит… И знаешь, ни его самого, ни его вершныков я никогда и в глаза не видела, это не наша, не мийская стража, и богом клянусь, что все они розбышаками дывляться.

— Ой няню, я не поеду с ними! — перепугалась Галина.

— И то правда, лучше и не едь… разве вот… чтобы тебя сейчас домой отвезли, а дома я сама выберу надежных людей…

— Так, додому скорее!.. Я пойду к матери игуменье.

— Пойди, пойди… Она ведь тебе не чужая и почитается, что святой жизни. Вот тут только я ломаю голову, а в толк не возьму: превелебная мать потурает всем этим лиходействам. Одно слово, либо ее ошукуют ловко, либо чарами какими обводят, либо уж и не знаю что…

— Я зараз к ней пойду, — повторила бледная, как стена, Галя.

— И скажи ей прямо, что ты не желаешь ехать в это неведомое село, что ты чуешь себя хворой. Так, именно хворой, на хворость и сверни, а потому, мол, чтобы тебя найборше везли к панотцу на Подол… Либо уж тут остаться и ждать батюшки. Ну, тогда, чтобы ему зараз дали ведомость… Так-то, мое сонечко.

Галина торопливо ушла, а няня отправилась в трапезную попросить знакомую послушницу помочь ей упаковать последние вещи. Но только что она вышла из келии, как послушница ей навстречу.

— Я к вам, пани, — промолвила она няне как-то таинственно.

— А что такое? Говори, сестра божья!

— Тут неудобно, — шепнула послушница, — зайдем в келью.

— Зайдем, зайдем… Что ни хвылына, то новость за новостью!..

Они вошли в келью. Послушница притворила за собой тщательно дверь и, несмотря на то что, кроме их, никого не было в келии, шепотом объявила няне, что воротарка передала нишком, чтобы пани зараз же к ней пожаловали.

Няня поручила послушнице уложить вещи, а сама, встревоженная, торопливо направилась к браме.

— Что там такое наглое? — обратилась она к воротарке.

Та поманила к себе жестом старуху и сообщила ей на ухо, под клятвой хранения тайны, следующее:

— Час тому назад стучался сюда в форточку тот самый славетный добродий, что она раньше отогнала, чтоб не смел разговаривать с няней: я мусила при других это сделать.

— Нуте, нуте, сестра, и что же? — торопила няня воротарку, сгорая от любопытства и тревоги.

— Так вот он… спасибо ему… молодой еще такой… прости, господи, прегрешения… да ласковый… подарил мне дукат и просил, чтоб я вызвала няню, тобто вас, пани, увидеться с ним, побалакать, — что, мол, прибыли и другие знакомые няни, тобто паны, которым пани так обрадуется, что и боже мой, господи!

— Где же он? — вскрикнула няня и хотела было броситься к форточке.

— Стойте, пани, слушайте-бо! — остановила ее воротарка. — Я вот ему и говорю, что пани не вольно выйти, так как она наверное теперь возле панны, ведь они зараз уезжают. «Куда?» — аж крикнул пан добродий. «Да в какое-то село, слыхала, — говорю, — церковь что ли святить». — «Борони боже! — говорит, и аж на виду изменился. — Борони боже, — говорит, — и думать туда ехать, то, — говорит, — ошуканство, обман; никакой, — говорит, — и церкви нет: мы доведались… Сам плут признался… так чтоб и не думала панна туда ехать!»

— Ой ненечко! — всплеснула руками няня. — Ой, на мое и вышло! Так это, значит, розбышакы?

— Хуже, говорит пан, — продолжала торопливо привратница, — няня, говорит, сама догадается, какой сатана тут замешан. Пусть, мол, зараз везет панну к пану войту, к отцу на Подол, — там уже досконально узнает и ему, старому, откроет глаза, а сама панночка встретит там такую радость, какая и во сне ей не снилась… Так чтоб, значит, зараз же до Подолу!