Любовь и Ненависть

И он приводил свой анализ конституции города, чтобы доказать женевцам свое право на слушание. Он также хотел доказать им, что если совет на это не пойдет, они имеют право настаивать. Ибо горожане выше совета, хотя давно уже он забрал всю власть.

— Граждане Женевы, — гремел Руссо. — Настаивайте на своих правах!

В Женеве разразилось что-то вроде мини-гражданской войны между так называемыми «представителями», выступавшими за появление Руссо перед членами совета, и «гонителями», которые этому сопротивлялись. Между аристократами и простыми людьми. Между бедными и богатыми. «Представителей» возглавлял Руссо. А «гонителей» — Вольтер. Борьба между двумя великими людьми захватила весь город. Создавались фракции их сторонников и противников, разделялись даже семьи. Но эта мини-война была под контролем. Она шла без особого кровопролития. В ход шли лишь грязные ругательства и кулаки. Оружие использовали своеобразное — клизмы. Разгневанные соперники — Вольтер и Руссо наполняли их горячей водой и окатывали друг друга.

Для Вольтера это была великая забава. Он вообще любил исследовать человеческую глупость. Позже он напишет поэму-бурлеск[231] под названием «Гражданская война в Женеве».

И приказал возвести в своем имении в Фернее две дюжины коттеджей. Почему? Зачем? Да потому, что он до сих пор оставался непревзойденным Вольтером. Потому что в его арсенале хранились такие трюки, о которых Руссо даже и не мечтал. Если Вольтер мог одержать победы над Руссо на одном фронте, то мог сделать то же самое и на другом. Или даже на дюжине других!

Никогда, ни за что Вольтер не совершил бы ошибки Руссо, когда протестанты толпились у его дверей, прося помочь их французским единоверцам, попавшим в беду.

Потому что до сих пор быть протестантом во Франции — все равно что совершить преступление. Если вас поймают во время службы Господу (как, например, поймали пастора Рошета и его паству из стекольщиков), это означает тюремное заключение для мужчин. А для пастора — смерть на плахе.

Руссо принимал такие делегации с праведным гневом.

— Что такое? — восклицал он. — Вы считаете меня таким праведником, который может оказать помощь вашей религии? Но недостаточно праведным, чтобы стать членом вашей конгрегации? Достаточно праведным, чтобы бороться за ваши интересы, но недостаточно праведным, чтобы войти в одну из ваших церквей?

Они заверили Жан-Жака, что, несмотря на случившееся с ним в Женеве, он остается самым важным и влиятельным протестантом в Европе, мощный голос которого слышен повсюду.

— Да, конечно, месье, — кричал Руссо, — но можете ли вы обещать мне, что, когда мир услышит этот мощный голос, он не посмеется над ним? Можете ли вы мне гарантировать, что не будет никаких улыбок или взрывов хохота, когда на виду у всего мира начнется этот спектакль: протестант, не способный отстоять свое дело перед собственными единоверцами, набирается наглости и становится уверенным в легкой победе над католиками? Нет, друзья мои, — горько закончил Руссо. — Пусть тех, кто преследует, преследуют тоже. Это справедливо. Только так можно чему-то научиться! — Что еще мог сказать им Руссо? Разве не так всегда поступают с бедными?

У Вольтера все обстоит иначе. С его-то миллионами! С его четырьмя имениями и ста пятьюдесятью псевдонимами! Удивляет не то, что богатые могут найти время и деньги, чтобы проявить свою щедрость, а то, что порой они стремятся к большему. Но разве так уж трудно поделиться, уступить крошечную частичку своего изобилия?

Когда протестанты в отчаянии бросились к месье де Вольтеру с той же просьбой, с какой обращались к Руссо, великий француз не колебался ни минуты. Он всегда готов сражаться с фанатизмом!

Прошли годы. Руссо, забытый всеми, жил в крошечной квартирке. Наверняка он часто задумывался о своей гонке с Вольтером, о том, что все могло быть иначе, если бы не «учитель», а он сам вел эту неустанную борьбу за справедливость. Борьбу, которая сделала Вольтера еще более знаменитым. А ведь эта слава предназначалась ему, Жан-Жаку Руссо, разве не так? Ведь сначала делегации со своими просьбами пожаловали к нему. Вполне естественно. Кто из них протестант — он или Вольтер? Кто из них подвергался преследованиям? Кто из них написал «Рассуждения о начале и основаниях неравенства»? Кто из них на самом деле понимал проблему отверженных? Ах, все могло быть по-другому, если бы он принял вызов. Тогда бы не Вольтер, а он, Руссо, учредил все эти комитеты по защите невинных жертв. Он, Руссо, призвал бы к организации денежных фондов для них. Нашел бы кров для членов семей осужденных. Он обратился бы к лучшим адвокатам Франции, убеждал бы богатейших людей Европы дать денег. Он сам написал бы все эти пламенные памфлеты о делах Каласа, Сирвена, де Ла Бара. Но вместо него отличился Вольтер. Все сделал Вольтер, а не Руссо.

Вольтер умел вовлечь любые слои общества в кампанию борьбы за справедливость и правосудие. Он войдет в историю как человек, добившейся отмены пыток и прочих отвратительных жестокостей. Он повсюду распространит свою теорию о терпимости. И станет известен во всем мире как символ справедливости.

Дошло до того, что один французский священник, тайно написавший Вольтеру, спрашивал, уж не Христос ли он. Может быть, он вновь пришел в этот мир, чтобы помочь сбитому с толку роду человеческому? Чтобы вселять надежду в одинокие, страдающие сердца?

Это письмо задело Вольтера, он даже прослезился. Он слишком хорошо себя знал, чтобы играть роль Иисуса, Сына Божьего. Он никогда особенно не любил Его, ибо от Его имени казнили столько невинных людей. А сколько женщин было насильно отправлено в монастыри, лишено радости материнства?

А что, собственно, такого особенного делал он сейчас? Разве он не делал этого прежде, всегда? Он писал об этом и в «Генриаде», и в «Альзире», и в «За и против», и в «Философских письмах». Разве он проповедовал не ту же терпимость? Разве не на него спускали всех собак? И кто это делал? Магометане? Конфуцианцы[232]? Да нет же, христиане! Во имя Христа!

Нет, он конечно же не был вновь родившимся Христом. Он был просто Вольтером. Но кое-что все-таки в нем изменилось. Прежде Вольтер обращался со своими делами к властям, к сильным мира сего, а теперь, подражая Руссо, взывал к народу. Ко всем. Теперь он рассматривал народ не как массу отягощенной несчастьями человеческой плоти, проходящую через безжалостную Божию мясорубку от рождения до смерти, а как великую силу, способную вести славный бой за торжество справедливости.

«Народ — единственная сила, способная принудить и короля», — писал Вольтер. Нельзя сказать, что в прошлом он не обращал никакого внимания на нужды низших классов, нет, просто ему никогда не приходило в голову вовлечь их в серьезную битву. Вольтер трудился изо всех сил, во Франции не должно остаться ни одного человека, кто не знал бы историю протестантской семьи Калас. Этой семье каким-то образом удалось уцелеть в католической Тулузе, законы этого города запрещали им заниматься прибыльными профессиями и ремеслами. Одного из сыновей Каласа принудили принять католичество, другой из-за всех неприятностей впал в черную меланхолию. Однажды вечером его нашли мертвым. Он повесился. По другой версии, которая, словно лесной пожар, охватила всю Тулузу, юноша был убит своим шестидесятичетырехлетним отцом — тот опасался, что молодой человек последует примеру брата и тоже примет католичество.

Весь город был взбудоражен ночными процессиями кающихся грешников. В церквах состоялись специальные службы в память о мученике. Во время погребения неустанно звонили все городские колокола, жители города с трепетом рассказывали страшные истории о привидениях и невероятных чудесах.

Для семьи Калас все обернулось катастрофой. Сыновья и дочери вместе со старушкой матерью были немедленно арестованы. Забрали и служанку, хотя она была католичкой. Власти не пощадили даже друга семьи, католика, — он оказался в доме Каласов. Этих людей заковали в кандалы и держали в отдельных камерах несколько недель, пока шло судебное разбирательство. Наконец тулузские власти огласили приговор. Несчастный старик был подвергнут пыткам, как обычным, так и исключительным. Его, с перебитыми суставами, раздувшегося от влитой воды, привязали в горизонтальном положении к колесу и перед толпой народа избили железными палками, переломав все кости. Ему нанесли одиннадцать ударов. Через два часа беднягу задушили. Тело его сожгли, а пепел развеяли.

231

Бурлеск (ит.) — разновидность поэзии классицизма, пародирующая приемы эпических сочинений: изображение «высоких» предметов «низким» стилем или «низких» предметов «высоким» стилем. Также род театральной пародии.

232

Конфуцианцы — последователи конфуцианства — этико-политического учения, основы которого были заложены в VI в. до н. э. в Китае мыслителем Конфуцием. Конфуцианство объявляло власть правителя священной, а разделение людей на высших и низших — всеобщим законом справедливости.