Любовь и Ненависть

— Ни о чем, кроме желания посоветовать вам избегать таких недостойных страхов.

— Хорошо вам так рассуждать! — воскликнул Вольтер. — Можете умирать как вам заблагорассудится. Или как это будет угодно вашей судьбе. Ну а что можно сказать обо мне? Неужели вы не знаете, что с самого первого дня существования человека божества всегда говорили на языке грома? А их самое излюбленное орудие — молния? Разве вы никогда не замечали проявлений Зевса[194] или Юпитера[195]? Или этого скандинавского бога — Тора[196]? Неужели вы не читали в Библии, как Бог передал Моисею Десять заповедей? — В эту минуту грянул гром и засверкали молнии. — Разве Давид в псалмах не говорил: «Господь гремит в небесах»? Разве Бог не разговаривал с

Иовом во время сильной бури? Если завтра распространится весть о том, что Вольтер, великий нечестивец, насмешничающий над Священным Писанием, погиб от удара молнии, можете себе представить, что произойдет? Сотни тысяч священников и проповедников помчатся к своим кафедрам, чтобы произнести благодарственные молитвы Богу за то, что Он наконец, устав от моего богохульства, заткнул мне рот небесным огнем. Более того, миллионы людей этому поверят. И моя битва с суеверием, дело всей моей жизни, печально завершится. Фанатики восторжествуют.

— Вы меня пугаете, — сказал де Виллар. — Как же я на самом деле с таким легкомыслием отнесся к этому? Мне даже хотелось посмеяться над вами.

— Ах, мой друг, — продолжал Вольтер, — каждый умирает тем или иным способом. Все, кроме Вольтера. У него нет драгоценной привилегии встретиться со смертью. Ибо люди не станут оплакивать мой уход из жизни или жалеть меня — они будут лишь судить меня. Да, они будут упрекать меня, винить меня во всем.

Можете ли вы себе представить все эти разговоры, все выводы, все умозаключения, если, например, я совершу самоубийство? Приходило ли вам когда-нибудь в голову, что мои постоянные страхи, мои ужасные колики, воспаления глаз, бесконечная зубная боль довели меня до крайности и мне так хочется покончить с этим бренным телом? Нет, нет, только не самоубийство! Нужно продолжать жить и страдать. Ибо если я себя убью, то убью не себя, а свою философию. Прекратится моя работа, которую я выполнял десятилетиями.

Разве Ламетри с его философией не сделал из себя посмешище, разве не поглупели все его идеи, когда он умер, съев ужасно много паштета, приготовленного из орла? Можно ли теперь читать его сочинения без жалости, смеха и презрения, если он умер от простого обжорства? В языческие времена Анакреон[197] умер, подавившись виноградной косточкой. Ахилл, по слухам, умер, когда орел, приняв его лысую голову за камень, сбросил на нее черепаху, панцирь которой хотел расколоть. А один философ, — как же его звали? — умер от смеха, когда ел сочную фигу. Но произведения этих людей не сильно пострадали от таких ужасных кончин. А вот мои пострадают наверняка.

Подумайте только, мой дорогой де Виллар, о тех ужасных проповедях, которые зазвучат, если я погибну каким-нибудь отвратительным образом. Например, если меня запрут в сумасшедшем доме. Или в лепрозорий, подальше от остальных людей. Любой ценой я должен умереть от старости, сохранив при этом до последней минуты ясность ума, все свои способности и таланты.

Я должен встретить свой конец как философ. Спокойно глядеть в недра отвратительной своей гробницы. Демонстрируя такое же мужество, как Сократ с его чашей цикуты[198] или Иисус на кресте.

Причем умереть публично. Предпочтительно в Париже. Среди моих врагов. Чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, какими были мои последние минуты.

Видите ли, я в какой-то мере солдат. Я постоянно дрался с фанатиками. У меня нет другого выхода — только умереть на поле брани. Мои сторонники рассчитывают на меня. Можете быть спокойны, я знаю свои обязанности, и я непременно их исполню. — Вольтер мягко прикоснулся к руке де Виллара. — Теперь вы понимаете, почему я бегу прочь, услышав раскаты грома?

Глава 19

ЭТОТ ЛУЧШИЙ ИЗ МИРОВ

Но наступит, непременно наступит такой день, когда Вольтер, сколько бы он ни убегал, не сможет найти укрытия от этого грома. На сей раз он гремел у него под ногами.

Вольтер! Вольтер! Вот когда он на самом деле испугался.

Это произошло 1 ноября 1755 года, в День всех святых[199]. Рано утром во всех церквах прекрасного и богатого Лиссабона собирались толпы верующих. Вдруг из-под земли донесся гул. Земля заходила. Звонницы храмов начали падать. Рухнули крыши, обвалились каменные колонны. Сотни прихожан были заживо погребены. Оставшиеся в живых выбирались на улицу, топча раненых и умерших. Но их ждали новые кошмары. Двенадцатиметровые океанские волны топили тысячи людей. Деревянные балки от разрушенных домов смывало, словно щепки. С кладбищ уносило гробы, словно Бог решил перезахоронить мертвых.

В опустевшем городе начались пожары, которые некому было тушить. Половина нашей планеты ощущала толчки, и эта жуткая тряска продолжалась несколько месяцев. Ее отголоски дошли до Африки и Ирландии.

Вольтер в это время жил в Женеве. Он увидел, как со стола полетела бутылка с мускатом. Но ужас сменило чувство радости от того, что он пока жив. Бог покарал тысячи добропорядочных католиков в тот момент, когда они возносили в храмах молитвы. Означало ли сие, что Бог одобряет его праведную борьбу с суеверием? Или все это только свидетельствовало, что Богу абсолютно на все наплевать? Будет Он заниматься такими пустяками, думать о том, что произошло с людьми?

В то время Европу охватил новый приступ фанатизма. Повсюду предрекали конец света.

Печатные станки Эдинбурга, Лондона, Мадрида, Парижа тысячами гнали книги, рассказывающие дикие истории о самом разрушительном землетрясении за всю историю человечества. «Трагедия в Лиссабоне — это предостерегающий перст Божий! — вопили проповедники. — Немедленно исправляйтесь, грешные люди! Не то еще более жестокие кары падут на вас. Закройте все театры. Сожгите книги! Прекратите разгульную жизнь!»

Даже мадам де Помпадур, любовница Людовика XV, настолько испугалась кары Божией, что закрыла двери спальни для своего монаршего обожателя. Она решила исправиться и даже попросила королеву сделать ее одной из своих фрейлейн.

А Вольтер взялся за перо.

«Мы, Боже, Твои думающие атомы! Наши глаза глубоко проникают в космическое пространство. Мы изучаем Твои небеса. И хотя нам ничего не известно о самих себе, мы покусились на Твою бесконечность. И мы не теряем надежды! То, что в мире все прекрасно, — лишь иллюзия. Но мы продолжаем жить надеждой, что когда-нибудь он станет таким».

Так писал Вольтер в своей «Поэме о гибели Лиссабона». Он попросил свою «громогласную трубу» Тьерио передать ее Дидро, д'Аламберу и Руссо.

Жан-Жак только недавно переехал из своей маленькой квартирки на улице Гренель-сент-Оноре в сельское имение мадам д'Эпинэ (это о ней он писал: плоская, как тыльная сторона ладони). А она обожала своего угрюмого «медведя» и предоставила в его распоряжение прекрасный коттедж.

Руссо не собирался ехать в Женеву. Может, позже, а пока его рана слишком сильно кровоточила. Он хорошо помнил, как приняли его в этом городе, и знал, какую встречу там устроили Вольтеру. Друзья Руссо — Гримм и Дидро — знали о планах Жан-Жака постоянно жить в деревне. Он еще сильнее отгораживался от общества. Друзья просили его подумать: стоит ли так сторониться людей.

— Какие же меня ждут опасности? — удивлялся Жан-Жак. — Это вам трудно жить без Парижа.

— Человек создан не для того, чтобы жить в одиночестве, — отвечали ему. — Если он одинок, в нем непременно возьмет верх зло.

194

Зевс — см. коммент. [62].

195

Юпитер — в римской мифологии бог неба, дневного света, грозы, царь богов. Соответствует греческому Зевсу.

196

Тор, или Донар — в германо-скандинавской мифологии бог грома, бури и плодородия, божественный богатырь.

197

Анакреон (ок. 570–487 до н. э.) — греческий лирический поэт с острова Теос. Воспевал любовь, вино и беззаботную жизнь.

198

…как Сократ с его чашей цикуты… — Сократ (470–399 до н. э.) — греческий философ. Жил и творил в Афинах. Не оставил письменного наследия, поскольку излагал свое учение устно. Был приговорен к смерти по ложному обвинению; его заставили выпить чашу с ядом.

199

День всех святых — католический праздник.