Сад Эпикура

Вот и теперь Идоменей, пришедший к источнику первым, начал разговор с Эпикуром с традиционной жалобы.

— Ах, Эпикур, — сказал он, садясь рядом с ним, — эти проклятые колеса и этот топот мулов, которые вращают эти проклятые колеса, не дают мне размышлять… Я и сейчас слышу скрип и топот, Эпикур.

Эпикур усмехнулся, но ничего не сказал.

— Аристотель пишет, — продолжал Идоменей, — что для счастья необходима совместная полнота трех благ: во-первых, душевных; во-вторых, телесных, каковыми являются здоровье, сила, красота и прочее из этого ряда; в-третьих, внешних, каковыми являются богатство, знатность и слава. И вот я, человек с пороками, человек некрасивый и бедный, никогда, стало быть, не буду, если верить Аристотелю, счастливым. С душевными пороками, конечно, можно совладать, но как стать красивым и знатным? Некрасивых и незнатных в этом мире значительно больше, чем красивых и знатных. И значит, больше несчастных, чем счастливых. Я же, разрази меня гром, счастлив! Да, счастлив, Эпикур! Счастлив уже тем, что противоречу Аристотелю. Если бы, конечно, не эти проклятые колеса и мулы…

— Чума в городе, — сказал Эпикур.

— Я слышал, — ответил Идоменей так, словно речь шла о пустяке, и продолжал: — Аристотель называет красоту даром божьим, и, значит, если от красоты зависит наше счастье, оно полностью зависит от богов. Сократ сказал, что красота — это недолговечное царство. И значит, если следовать логике Аристотеля и верить Сократу, то счастье по меньшей мере недолговечно. Платон сказал, что красота — это природное преимущество. Стало быть, мы счастливы или несчастливы от природы. Феофра́ст говорил, что красота — это молчаливый обман. Значит, счастье обманчиво. По Феокриту[22], который говорил, что красота — это отрава в красивой оправе, получается, что счастье — пагубно! А кое-кто утверждает, что красота есть владычество без охраны. Получается, что счастье могут разорить и похитить, Эпикур. И вот, собрав все вместе, следовало бы сказать: счастье нам даруют боги или природа, но оно недолговечно, обманчиво, пагубно и его легко потерять. Нужно ли человеку такое счастье, Эпикур? И нужна ли ему красота?

— В городе чума, Идоменей, — повторил Эпикур. — И я позвал сюда тебя и других, чтобы обсудить вместе, как нам лучше избежать этой беды.

— Чума — это смерть, а смерть для нас — ничто, — сказал Идоменей. — Это твои слова, Эпикур. И вот я думаю: следует ли нам говорить о том, что по природе своей — ничто.

— Смерть, разумеется, ничто, — согласился Эпикур, потому что эти слова, действительно, принадлежали ему. — Но со смертью уходят люди, близкие нам. Никому не следует бояться смерти, Идоменей, если она пришла, но никто не обязан и призывать ее, особенно к своим близким. Что скажешь ты? — Этот вопрос уже был обращен не к Идоменею, а к Гермарху, который подошел, пока Эпикур говорил.

Гермарх сел на землю, посмотрел, запрокинув голову, на солнце, искрящееся между веток и листьев ивы, вздохнул, словно оторвался от тяжелой работы, и ответил:

— Колот на рассвете отправился в город, к Расписной Стое. Там третий день он состязается в мудрости с Зеноном Китийским. Надо ли посылать кого-нибудь за ним?

— Надо, — сказал Эпикур.

— Нет также Метродора. Об этом мне сказала Леонтия, когда я проходил мимо твоего дома, Эпикур. Он еще вчера уехал в Пирей вслед за Полиэном, так как хочет первым услышать рассказ Лавра, сына Полиэна, о египетских лекарях, против которых он пишет книгу…

— Стало быть, — сказал Эпикур, вздохнув, — не следует запирать ворота. Пусть входят в сад все, кто пожелает. То, что можно одному, можно и другим. Детей же и женщин надо собрать в одном доме, у запруды например, принести туда достаточно пищи и никого к ним не пускать, ни близких, ни гостей… С сегодняшнего дня следует окуривать все помещения, забить мышиные норы, пить воду только из источника, сжечь все старое постельное белье.

— И ежедневно приносить жертвы богам, которые сильны против чумы, — добавила Маммария.

Эпикур посмотрел на нее с укором, но ничего не сказал.

Ночью он поднялся на вершину холма, к винограднику, и долго смотрел на многочисленные костры, пылающие в городе. В воздухе стоял смрадный дух. Потом начались пожары — афиняне поджигали дома, в которых объявлялась чума. Слышны были крики и вопли. На улицах появились толпы бегущих — люди торопились покинуть город, скрыться в безлюдных местах, в рощах, в горах, у чистых источников. Громыхали повозки, кричали, пугаясь огня, лошади и мулы, в небе, набегая на звезды, колыхались зловещие тени — дым от костров и пожаров. Афины распахнули все свои ворота. Выставили вооруженную охрану у сокровищниц, у источников и продовольственных складов. Афиняне молились, приносили жертвы богам-заступникам, но надеялись только на огонь, который один лишь и мог победить чуму. К утру дым поднялся уже к вершинам Гиметта, и солнце долго не могло вынырнуть из удушающей мглы.

В саду Эпикура стало так многолюдно, как не бывало никогда, даже в седьмой день гамелиона, когда Эпикур отмечал вместе с многочисленными друзьями свой день рождения. Но тогда люди собирались на праздник, который заканчивался веселым симпосием[23], теперь же они собирались, убегая от чумы из перенаселенных городских кварталов и предместий. И здесь стало так же многолюдно, как и там, так же небезопасно, но не так сиротливо, как в окружении чужих людей, потому что все собравшиеся здесь — друзья, единомышленники, приверженцы одной науки, создателем которой является Эпикур.

Все три дома уже отданы женщинам и детям, где комнаты окурены, мебель ошпарена кипятком, мышиные и крысиные норы забиты щебенкой и замазаны глиной, а полы посыпаны известью. Рабы сжигают у ворот всякое старье и мусор, вынесенные из домов и служебных помещений. Заколоты свиньи, забита вся птица, а загоны их сожжены. Мясо, пересыпанное солью, унесено в погреба. Не угасает огонь под котлами в купальне, где все приходящие моются со щелоком и кипятят свои хитоны, гиматии и пеплосы[24]. Там же стоит чан, в котором растертая в порошок сера смешана с настоем полыни. Мужчины, женщины и дети смазывают себя этой мазью после купания. Это средство, изобретенное еще Гиппократом[25], отпугивает насекомых, переносчиков заразы.

То там, то здесь слышится голос Федрии, Эпикур поручил ей быть главным распорядителем в усадьбе, а в помощники ей назначил Никия, Ликона и Миса.

Колот пришел еще вчера, а Метродор и Полиэн, уехавшие в Пирей встречать Лавра, так и не вернулись. Они могли задержаться по двум причинам: либо не прибыл корабль, на котором возвращается из Египта Лавр, либо кто-то из них заболел. О том, что они решили не возвращаться в Афины из-за чумы, Эпикуру думать не хотелось. Да и о том, что кто-либо из них заболел. И хотя и Полиэн, и Метродор оба были дороги Эпикуру, беспокоясь в эти часы о них, он чаще повторял имя Метродора. Потому что любил Метродора, потому что уже давно выбрал его из всех своим преемником, надеясь, что Метродор переживет его. У этой надежды было два неоспоримых основания: молодость Метродора — он на одиннадцать лет моложе Эпикура — и его здоровье — Метродор никогда не болел.

«Да не коснется его черное дыхание чумы», — думая о Метродоре, не раз повторял Эпикур, хотя знал, что над всеми живыми теперь властвует случай — дитя неизбежного, столь же безответственное, как и его родитель.

Все его друзья, по старому обыкновению, собрались у родника. Кто сидел, кто лежал. Было их много, так что в тени ивы не оставалось более свободного места. Но не занятым оставался камень, на котором во все предыдущие встречи сидел Эпикур. Друзья ждали его.

Сначала он слушал рассказы тех, кто видел чуму не издали, как он, а вблизи, рядом, рассказы о людях, которые бродят в горячечном бреду по улицам; о трупах, которые не успевают подбирать и уносить к местам сожжения скифы, чьи носы и рты спрятаны под повязками; о грабителях, которые, словно вороны на падаль, набрасываются толпами на опустевшие дома, унося все, что там осталось; о юношах, пирующих в харчевнях и домах гетер; о философах, которые заперлись в Академии и Ликее; о Зеноне Китийском, который один сидит в Расписной Стое, угрюмо и молча взирая на все, что происходит вокруг.

22

Феокри́т — современный Эпикуру греческий поэт, родом из Сицилии.

23

Симпо́сий — заключительная часть праздничного обеда, когда собравшиеся развлекали себя танцами, песнями и философскими дискуссиями.

24

Хито́н — кусок ткани с отверстиями для рук и головы, служивший нижней одеждой для мужчин и женщин. Гима́тий — верхняя мужская одежда, плащ, который надевали поверх хитона; кусок шерстяной материи размером 1,7×4 метра. Пе́плос — верхняя женская одежда.

25

Гиппокра́т — выдающийся врач древности.