Страница 56 из 78
Темиров явился в новом с иголочки сюртуке и узких тщательно отутюженных брюках. Холеное молодое лицо, большие черные глаза, тонкие губы, тонкие усики и скрытая усмешка напомнили генералу кого-то из столичных друзей сына. Именно так улыбались они, разговаривая с отцом их приятеля.
— Я пригласил вас, чтобы посоветоваться. Мне много говорили про ваш ум и талант, но я прошу вас ни в коем случае не рассматривать нашу беседу в качестве допроса. Для допросов у нас есть другие люди. Кстати, недавно я встречался с вашим учителем господином Безсоновым, он весьма похвально о вас отзывался.
Темиров уже догадывался, что жандарм беспокоится по поводу созыва всекиргизского съезда, понимал, что к этому и клонится разговор, что лучше самому не спешить, не лезть вперед, не высовываться. Он знал за собой эту торопливость и не мог с ней справиться.
— Ваше превосходительство! Столь длинное предисловие кажется мне излишним, — достойно начал он, но голос его предательски дрогнул, потому что вовсе не следовало перебивать жандарма и помогать ему. — Я догадываюсь о причинах нашей встречи. Догадываюсь. Вы имеете в виду желание всех передовых казахов собраться на открытый, легальный съезд и откровенно обсудить все наши вопросы? Давайте же говорить без обиняков.
«Ишь ты! — подумал Новожилкин. — Без обиняков! Откровенно! Изъясняется на чистом русском языке вовсе без акцента. Хочет играть в откровенность. Есть такой способ, знаем. Говорит откровенно, но о малом, о ничтожном, а главное-то за этой малой откровенностью и прячет. Что ж, пусть так. Мне и малая откровенность на пользу».
Не полагаясь на свою память и не желая даже пометки делать, чтобы не насторожить господина Темирова, генерал заранее усадил за шторой в нише у окна аккуратного Ткаченко. Тот все и запишет, что нужно.
Темиров тоже понимал опасность игры, на которую пошел; отвечал крайне осторожно, сам пытаясь понять, что же достоверно известно жандармам и о чем они только догадываются. В самом конце этой беседы, которая давно уже превратилась в совершенно откровенный, хотя и вежливый допрос, генерал спросил:
— А с какой целью вы и ваши просвещенные друзья подбиваете голытьбу на неповиновение? Зачем вы постоянно общаетесь с главарем бандитов и конокрадов Имановым Амангельды? Ваши близкие знакомцы, поднимая шум и давая советы конокраду, сильно помешали исполнению правосудия. Вы же не станете отрицать факты.
Темиров облегченно вздохнул. К созыву съезда Амангельды не имел никакого отношения. Он во всем действовал самовольно, прибегал к силе, чтобы восстанавливать справедливость там, где ее и во веки веков не было. Глупец и романтик.
— Видите ли, ваше превосходительство. Я знаю Амангельды Иманова с детства. Судьба то сводят нас с ним, то разводит надолго. Душевность ранних воспоминаний иногда на миг сближает нас, но… у нас ныне мало общего… Поверьте, ваше превосходительство, я знаю, что он в тюрьме, знаю, что это уже не первый его арест, по касательства к делам Иманова мы с друзьями не имеем. Помнится, в девятьсот девятом или десятом году я, как юрист, просил одного из своих друзей-адвокатов взять на себя защиту этого чисто аульного батыра, была написана кассационная жалоба, но саратовская судебная палата — кажется, там рассматривалась кассация — оставила приговор без изменений.
— А мы располагаем совершенно неопровержимыми сведениями…
О, Темиров знал цену этой настойчивости и ссылкам на «совершенно неопровержимые сведения».
— В последний раз я видел Иманова еще до событий на тургайской весенней ярмарке 1908 года, то есть года четыре или пять лет назад. И поймите меня правильно, ваше превосходительство, я не верю в тот способ действия, к которому прибегает Иманов. Это так же безнадежно, как террористическая деятельность русских боевиков-бомбометателей.
Простились они почти дружелюбно. Новожилкин проводил Темирова до двери в приемную и заодно поглядел, будут ли они разговаривать с Бектасовым.
— Насчет съезда, — коротко по-казахски сказал Темиров Бектасову.
Новожилкин услышал эти слова или угадал их по движению губ. Ясно, что они больше всего боятся разоблачений, связанных со съездом. «А вдруг он будет тайным и я узнаю об этом сверху? Хуже этого ничего быть не может!» — «Печально, генерал, что я должен сообщить вам то, что обязаны сообщать мне вы». Безсонов именно так и скажет!
Волостной Бектасов казался более хитрым, чем Темиров. Он явился одетым еще более просто, чем появлялся в уездных присутственных местах. Роскошный малахай умышленно держал в руках. И сапоги у него были домашнего, степного пошива.
— Что же это вы так по-зимнему? — усадив Бектасова в кресло, спросил генерал. — Вот господин Темиров — совершенный петербуржец по виду и образу мыслей. А ведь вы с ним ближайшие друзья, не так ли?
Новожилкин всматривался в широкое, спокойное и чуть презрительное лицо волостного. Смаил Бектасов был похож на своего отца, и сходство это вызывало в генерале воспоминания о молодости, о Тургае, о конфликте с уездным начальником Яковлевым и о том, что отец этого Бектасова вместе с Кенжебаем Яйцеголовым убил пастуха. Три тысячи подарили они ротмистру, чтобы тот не пытался разыскивать виновников. По тем временам — большие деньги. Интересно, знает сынок о проделках папаши?
Человек практический, Смаил Бектасов больше всего боялся именно вопросов о тайной стороне подготовки к всекиргизскому съезду. Поэтому, вовсе не угадав мыслей генерала, а только чтобы навести его на воспоминания о связях с отцом, Бектасов сказал:
— Мой отец, как и все Бектасовы, придерживается старины в одежде, в обычаях и в образе мыслей. Он сердится, когда я одеваюсь по-европейски. Кстати, он очень хорошо помнит вас и низко кланяется за все, что вы для него в свое время сделали.
— Что было, то прошло, — с напускным благодушием сказал генерал Новожилкин и строго, очень строго добавил: — Попрошу вас рассказать о ваших тайных связях с бандитствующими элементами, о тех, кто ворует скот, кто натравливает бедняков против власти, кто мешает сбору податей. Что вы скажете про это?
Бектасов ждал вопросов о съезде, и Темиров только что предупредил его. Не понял он, о каких именно связях, о каких кражах скота спрашивает генерал. Однако отцовская выучка, невозмутимость, выработанная с детства, не подвели Смаила Бектасова.
— Я волостной управитель, ваше превосходительство, я всех знаю, и меня все знают. Сам же я, как вы, надеюсь, понимаете, скот не ворую и краденого скота не покупаю.
Поскольку истина о продаже краденого скота Новожилкина вовсе не интересовала, он сразу перевел разговор на связи рода Бектасовых с батыром и разбойником Амангельды. Тут генерал знал многое и от Ткаченко и от Кенжебая, который недавно приезжал в Оренбург к Новожилкину. Он приезжал смиренный и жалкий, приезжал, чтобы просить генерала воздействовать на зятьев. У Кенжебая сыновей не было, а дочери, вышедшие замуж, отказались признавать отца, отделывались малыми подачками, а в последнее время и вовсе не пускали к себе. Зятья ненавидели тестя лютой ненавистью, и, видимо, было за что. Рассказы Кенжебая о дружбе Бектасовых с Амангельды относились к временам отдаленным, в данном случае важно было нажать на Бектасова-младшего.
В последние годы Смаил Бектасов не только не любил Амангельды, но в глубине души желал ему зла. Полное самоуправство, отсутствие какого бы то ни было уважения к власти вызывали досаду и неприязнь, которую не могли побороть даже воспоминания детства. Лет семь назад Смаил был у Амангельды в гостях на сундет-тое.[11] Это было весной в низинке у реки, верстах в пятнадцати от города Тургая. Красивое место, и той был богатый, Амангельды ничего не пожалел, а год был удачный для всех, и скот батыра перезимовал хорошо.
Там в низочке судьба свела за угощением трех приятелей, учившихся когда-то в аульной школе муллы Асима. У Смаила была к тому времени власть. Не стал он губернатором, но волостным все же стал. У Абдуллы было образование, хорошее образование. У Амангельды — только сила.
11
Сундет-той — праздник по случаю обрезания.