Страница 35 из 95
Бабалы зорко и жадно вглядывался в окрестности. В пустыне шла своя жизнь. Сновали взад и вперед ящерицы, большие и маленькие. Реже — пробегали вараны. С солидной неторопливостью волочили черепахи свои панцири, похожие на шахматные доски. Чудилось, прежде чем сделать один шаг — они сто раз обдумывали его:
Неожиданно хлопнув шофера по плечу, Бабалы шепнул ему:
— Ну-ка, остановись.
Он выхватил из-за спины ружье, осторожно приоткрыл дверцу машины и, просунув в нее ствол, прицелился и нажал на курок.
Тут уж и Новченко, и шофер увидели зайца, неподвижно распластавшегося на песке.
Когда Бабалы подобрал его, Новченко посмотрел на часы, огляделся по сторонам и приказал шоферу:
— Сворачивай-ка вон к тем кустам саксаула. Пора уже и отдохнуть, и подзаправиться. Мясо на жаркое у нас есть.
По мнению Бабалы, место, выбранное Сергеем Герасимовичем, не очень-то подходило для привала. Но ничего не оставалось, как подчиниться его воле. Тем более что все уже чувствовали и усталость, и голод.
Машины, следовавшей за ними, еще не было видно. Но Новченко уже вылез из «газика» и распорядился:
— Разводи костер, Василий. Поставишь на него танка с чаем.
Бабалы взобрался на бархан, внимательным взглядом окинул окрестности. Он был сыном пустыни, и его не смущала ее безлюдность. В просторах ее он находил свою, особую красоту…
Вдалеке, на севере, Бабалы приметил слабый дымок, поднимающийся к небу, и рядом — два смутных силуэта. Это, видимо, были их приотставшие спутники.
Не успел он сойти с бархана, как к ним подъехал «газик» Ханина, шофер, выскочивший из него, подошел к Новченко:
— Сергей Герасимович, мы нашли место — лучше не надо. Николай Осипович ждет вас. У нас уж и чай вскипел.
Новченко недовольно нахмурился:
— А мне казалось — это я жду твоего Николая Осиповича,
Шофер растерянно заморгал глазами:
— Там… там уж и сачак расстелен.
— Пусть твой Николай Осипович наденет его на свою голову! Поезжай и привези их сюда,
Бабалы только покачал головой.
Проводив сердитым взглядом ханинский «газик», Новченко разложил в тени саксаула кошму, тяжело улегся на ней. Потом подтянул к себе захваченный из машины старый обтрепанный портфель, достал из него пузатую флягу и, отвинтив крышку, приложился к горлышку. Бабалы, знавшему его привычки, не стоило особого труда догадаться, что Сергей Герасимович «с устатку» хлебнул коньяку. Он всегда, отправляясь в пустыню, брал с собой эту флягу, наполненную не водой, а коньяком. Тем, кто косился на него, он коротко объяснял: «Это для разрядки. С вами ведь на работе все нервы сорвешь…»
Василий разлил по пиалам горячий чай из танка. Не только Бабалы, но и Новченко считал, что пить такой чай — куда большее наслаждение, чем заваренный в самоваре. В танка зеленый чай, и оба только его и употребляли, отдавал кипятку весь свой вкус, всю свою силу. Да еще и дымком припахивал…
Пот катился по морщинистому лицу Новченко, который, громко прихлебывая чай, закусывал его печеньем. Это был отрадный пот, все лицо Сергея Герасимовича расплылось от удовольствия, он весело смеялся над шутками Бабалы, сам охотно шутил. Давно Бабалы не видел его в таком приподнятом настроении.
Но всю его веселость как ветром сдуло, когда подкатила машина с Ханиным и его спутником.
Ханин, как всегда, был одет безукоризненно-аккуратно: скромный, но сшитый по моде серый костюм, ладно облегавший его фигуру и скрадывавший болезненную худобу, белоснежная рубашка с тщательно повязанным светлым галстуком, пенсне, до блеска начищенные туфли… Сейчас, правда, все на Ханине было слегка припудрено пылью, и лицо казалось запыленным, — но оно у него вообще было серого, нездорово-землистого оттенка. Когда он приблизился к Новченко и Бабалы, занятым чаепитием, лицо его еще сохраняло отчужденно-обиженное выражение, и утолки губ были самолюбиво опущены.
Даже не взглянув на него, Новченко властным жестом показал на кошму:
— Садись. Долго ждать себя заставляете.
С брезгливой гримасой Ханин огляделся вокруг:
— Мы нашли место получше этого.
— Возможно. Но где ты видел, чтобы верблюдица ходила следом за верблюжонком?
— Сергей Герасимович! — воскликнул Ханин.
Новченко еще раз махнул рукой:
— Садись, кому говорят. Попируем на просторе…
Ханин, пожав плечами, снял с себя пиджак, брюки, аккуратно сложил их и в одних трусах присел на кошму, поджав под себя тощие ноги.
Василий постелил рядом с кошмой коврик, разложил на нем снедь, которую достал из хозяйского чемодана: колбасу, сыр, вареные яйца. Бабалы извлек из своего коурму * и чурек, испеченный в тамдыре. Раскрыл свой чемодан и Ханин, и чего там только не оказалось: задняя* баранья нога, приготовленная на пару, полная миска котлет, лук, чеснок, коньяк, водка, боржом, а также тарелки, стаканы, ложки, вилки и ножи.
— А ты, гляжу, запасливый, — хмыкнул Новченко. — Целый магазин с собой приволок.
Ханин опять хотел было оскорбиться, но Новченко не дал ему даже начать фразы:
— Ладно. Запас, говорят, карман не тянет. Выражаем тебе благодарность от имени наших пустых желудков.
Зазвучали первые тосты… Не пил только Бабалы: он ограничился боржомом. Душа его не принимала спиртного, и, как на него ни нажимали, как ни уговаривали, за всю жизнь он не опорожнил ни рюмки.
Новченко, жуя закуску, покачал головой:
— Удивительно — как это ты, старый фронтовик, бродяга-строитель, исшагавший всю пустыню, побывавший во всяких жизненных передрягах, умудрился уберечься от зеленого змия?
— Сам удивляюсь! — улыбнулся Бабалы.
— И не пей. Не приучай себя к этому зелью. Не то оно может затянуть — как терьяк *.
— Вас же не затянуло.
— Как сказать… А потом я — железный!
За закусками последовало жаркое из зайца, а затем сочный шашлык, нанизанный на сырые саксауловые прутья.
От обильной, вкусной еды все чуть осоловели, обмякли. Но расположение духа у путников было отменное, они позабыли об усталости, за сачаком не смолкали шутки и смех.
Лишь Бабалы не принимал участия в общем разговоре, мыслями он был далеко, в Рахмете…
Еще в Мары, когда Новченко уже сказал, что забирает его с собой в Каракумы, Бабалы узнал, что Нуры придавило ногу скрепером. О том, чтобы поехать в Рахмет, нечего было и думать, у него не оставалось даже времени позвонить на участок по телефону и поинтересоваться состоянием Нуры.
Теперь Бабалы жалел, что не рассказал обо всем Новченко: может, тот отложил бы ненадолго поездку или разрешил Василию завернуть по пути к Каракумам в Рахмет. Побаивался все-таки Бабалы своего грозного начальника… Да и не слишком надеялся на его покладистость. Уж раз тот сказал: едем, — значит, быть по сему. Никакие чепе не могли отвлечь его от намеченной цели.
Бабалы думал о Нуры, когда их «газик» полз по пустыне, за сачаком вновь нахлынули на него тревожные мысли. Что же могло стрястись с Нуры? Сильно ли его покалечило? Вовремя ли подоспела медицинская помощь? Не дай бог, останется еще на всю жизнь инвалидом… Бабалы уже представлял себе своего друга-шофера на больничной койке с распухшей, изуродованной ногой, сердце его терзало чувство жалости и вины. Ведь это он послал Нуры на скрепер. В конечном счете, Нуры из-за него пострадал. А ведь Нуры был его любимцем, он бы сам испытал боль, если бы даже заноза вонзилась в палец этому джигиту… А, виноват не виноват — детские рассуждения!.. Бедняге Нуры они не помогут. Как только машины доберутся до Карамет-Нияза, надо будет тут же связаться по радио с Рахметом.
От тягостных раздумий оторвал его хрипловатый голос Ханина:
— Что это вы приуныли, Бабалы Артыкович? Как говорят туркмены, с ресниц у вас снег падает. Может, брезгуете нашим обществом?
Бабалы вздохнул:
— С моим бывшим шофером беда случилась.
И он коротко поведал о происшествии, про которое узнал в Мары.
Ханин кивнул понимающе и повернулся к парню, который ехал с ним в одной машине: