Избранное

— Поосторожней, господин. Слишком уж занимает вас дед Тома с его сетями. Как бы это вам не повредило.

Она это выговорила сквозь стиснутые зубы, пряча от света лицо, и ничего больше не хотела прибавить. Уклоняясь от его настойчивых расспросов, хозяйка вышла во двор и пробыла там, пока ее гость не кончил ужин.

— Ночью погода изменится, — заметила Стана возвращаясь. В открытую дверь кухни ворвалась волна какого-то непривычного воздуха, влажного и теплого, и закачала керосиновую лампу под потолком. Ложиться было рано. Он вышел из дому и сел на каменный порог.

Море почернело. От его гладкой поверхности отражались отблески электрических фонарей у гостиницы. Казалось, свет исходил снизу от моря, от его фосфоресцирующих водорослей. В окнах домов мигали и жмурились огоньки керосиновых ламп, а низко, над самой землей, кружили летучие мыши. Где-то далеко за горизонтом вспыхивали зарницы молний. Стана еще хлопотала на кухне, когда он поднялся в свою комнату.

Он лег, не зажигая света; мысли о письме, полученном два дня назад, не давали ему покоя; каким холодным здравомыслием веет от этого документа обывательского практицизма, с привкусом необъяснимой ненависти, той самой, которую он уловил и в словах хозяйки. Что в этой мирной глуши могло восстановить этих людей друг против друга?

Его разбудили грохот и звон. Ставни растворившегося настежь окна хлопали о стену, в комнате висела влажная мгла. В липкой темноте он кое-как добрался до окна и высунулся, пытаясь поймать ставни, но какая-то сила, словно залепив ему влажной ладонью лицо, втолкнула его обратно в комнату. За окнами густая темнота безлунной и беззвездной ночи. В грохоте обрушивавшихся на берег волн слышались удары и звон. Ни церкви, ни колокольни в селе не было, и монастырь отсюда был далеко. Может, где-то рядом терпит бедствие судно и просит о помощи?

Он наскоро оделся и вышел. С нижней лестничной площадки до него доходил свет. Стана тоже поднялась, слышно было, как она запирала в кухне окна. Полуодетая, босая, в нижней белой юбке, окутанная черным шерстяным платком, она столкнулась с ним у выхода из кухни.

— Что такое? Что случилось?

— Буря. Сирокко налетел.

— Тонет кто-то?

— Нет, это сзывают народ вытаскивать лодки.

— А кто в колокол бьет?

— Тома. В рельсу перед домом колотит.

Калитку заклинило: ее придавливал снаружи ветер, не давая им выйти. Еле справились; тяжелый и влажный, ветер с силой ударил им в грудь.

Сирокко! Ветер заполонил все вокруг. Ночью, неприметно подкравшись, сирокко накрыл окрестность своей влажной рукой. Срывая с моря пену, он разносил ее клоками намокшей бумаги. Они стояли в калитке, как потерпевшие кораблекрушение на капитанском мостике, снесенном с палубы в море. Пахло водорослями, во рту стоял горьковатый вкус морской воды. Море уже поглотило весь пляж и, вздувшееся и взбудораженное, придвинулось к берегу, захлестывая его и подбираясь к порогам домов в намерении и их унести за собой.

— Осторожнее, не промочите ноги! — Хозяйка схватила его за руку и, как ребенка, потащила за собой. Они ступали осторожно, шаг за шагом, держась домов и каменных оград и перескакивая с камня на камень. Он успел накинуть на себя штормовку и сейчас вдел ее в рукава и наглухо, до горла, застегнулся. Старик больше не бил в рельс, но звон еще стоял в воздухе.

— Нам к источнику надо. Здесь берег шире и от ветра горами заслонен.

Пригнувшись под плащами и шляпами, к ним присоединялись выходившие из своих калиток люди; молчаливая толпа теснилась на клочке еще не отвоеванного морем пляжа. Словно спасаясь от потопа, здесь собралось все, что было живого в домах; даже собаки и кошки то и дело попадались под ноги. В темноте вдруг совсем рядом мелькнет и скроется чье-то лицо.

— Ну как, готово? Затягивай крепче! — раздался голос деда Томы. На нем высокие резиновые сапоги, доходящие до пояса, кожаная кепка натянута низко на лоб. Двумя головами выше всех, он, стоя на кнехте или перевернутой лодке, старался перекричать ревущее, клокочущее море.

— Привязал? Не сорвется?

— Порядок! — отвечал ему чей-то голос из темноты. — Ее уже залило водой. Поберегись!

Постепенно глаза привыкли к мраку. Он различал белую пену на гребнях волн и посветлевшую полосу неба над бушующей бездной. Извиваясь в воздухе змеей, со свистом пролетел длинный корабельный канат. И, как собаки на добычу, все кинулись его терзать. Вцепились, кто где мог, и еще живой, мокрый, скользкий и липкий сдавили и стиснули, словно намеревались задушить. Отчаянно сопротивляясь, канат корчился в судорогах, разбрасывая от себя по сторонам своих мучителей. Приезжий чувствовал рядом тепло человеческих тел; горячее дыхание людей смешивалось с его собственным. Чья-то шершавая и твердая рука касалась его ладони.

— Хорош! — командовал старик. — Подкладывайте под него валёк и шесты. Готово. Теперь капитана Стевана черед.

Самого Капитана нигде не было видно. Однажды только приезжему показалось, будто мимо него растрепанной, обезумевшей курицей, размахивая руками, пронеслась его жена. Яростное гудение моря ворвалось в минутное затишье.

— Ишь наддает! — заметил кто-то.

— До рассвета еще наддаст.

Толпа двинулась, словно в ратный поход, с шестами, подпорками, вальками и веслами на плечах. Женщины и дети — нагруженные канатами и банками с маслом для смазывания вальков. Двое парней стащили с себя рубахи. В темноте белели их обнаженные спины.

— Куда теперь?

— К капитанскому баркасу. Снимать с якоря и вытаскивать.

Двое парней в белых подштанниках спускались к морю. Их загорелые лица и босые ступни растворились в темноте, и потому казалось, что они, подобно обезглавленным мученикам со старинных икон, реют в воздухе, не касаясь земли. Первый, словно Христос, вошел в воду и зашагал по вспененным валам. Но они накрыли его с головой, оторвали от каната, за который он держался, понесли к берегу и вышвырнули на песок под ноги людей. У второго расчет был точнее: зайдя в море под схлынувший вал, он успел уплыть от нового наката. Кто-то зажег лампочку от аккумулятора и пучком света выхватил из темноты баркас — парень был уже там, удерживая весла в застывшем взмахе тонких стрекозиных крыльев.

Вдоль белого корабельного каната вытянулись цепью люди, женщины и дети стояли наготове с вальками в руках.

— Давай! Отпускай якорь! — крикнул старик. — Греби! Тащи!

Пригнувшись к канату и упираясь ногами в зыбкий песок, люди дружно рванули, но сразу же откатились назад, едва не упустив конец. Баркас вознесся на гребне волны вставшим на дыбы скакуном.

— Пошла! — выдохнули люди, снова налегая на канат. Вдруг что-то отпустило натянутый конец, и все полетели вперед, едва не попадав на землю; послышался удар и треск, можно было подумать, что баркас разлетелся в куски.

— Валёк! — крикнул кто-то. — Скорее второй!

— Тащи, тащи! Давай, пока волна не догнала.

Старик тоже схватился за конец, случайно придавив и чуть не размозжив руку приезжего своей заскорузлой могучей ладонью.

Люди глубоко дышали, вбирая воздух полной грудью. Посветлело. На песчаном откосе недоступный волнам, перевернутой на бок гигантской рыбой, вынесенной на сушу, в чешуе прилипших водорослей лежал капитанский баркас. Ууу-уу! — гудели море и воздух ночи, как бы наполненный невидимыми огромными черными птицами, — взмывая тяжелыми крыльями, птицы носились кругами вдогонку друг за другом.

— Дальше пошли! — командовал старик.

На берег вытащили уже четыре или пять лодок. Одна сандалия у приезжего застряла где-то в песке. Он скинул и вторую, оставшись босым, как и все. Под ударами волн сотрясался и вздрагивал песчаный берег, и кровли домов, казалось, трепетали и ходили ходуном, будто древко паруса. В толпе смешались женщины, дети, мужчины, старики и старухи, тоже выползшие из домов, чтобы оказать при надобности помощь. Взвизгнет и заскулит подвернувшаяся под ноги собака, кто-то громко выругается в ответ.

— Вальки принесли? — спрашивал старик. — Давайте, женщины, смазывайте их маслом.