Избранное

— Больше, больше бери! Эх, Капитан, что такое сто километров для классной машины? Это тебе не твой буксир, на котором ты из Новиграда до Сплита неделю тащился.

И Миле торжествующе смеялся с видом собственника за рулем сверхскоростной автомашины, а Капитан, тасуя карты, снова посылал его за кофе.

— И господину! — кричал он вдогонку хозяину, тем самым привлекая и приезжего в компанию. — И еще одну малиновую для барышни!

Как всегда перед началом партии, Капитан бешено крутил картами над головами партнеров и со всей силой лупил ими по столу. А в это время сверху, от развилки, повторяя путь, приведший и его когда-то в эту глушь, в облаке пыли спускался длинный лимузин и, подъехав к ним, остановился. В окно высунулся водитель и помахал компании рукой.

— Так мы к Новиграду проедем?

Физиономия родителя показалась приезжему знакомой, равно как и женское лицо за запыленным задним стеклом. Он поспешно отвернулся. Миле подавал почтальонше новую порцию малиновой настойки и слышал, как Уча с Капитаном объясняли дорогу автомобилистам.

— Вообще-то проехать можно, но только тут дальше и дорога хуже. Возвращайтесь лучше к развилке и берите влево. Там до Новиграда асфальтированное шоссе. Не могли бы вы подкинуть вон ту девушку? Ей по пути, примерно полдороги.

Они извинились — к сожалению, в машине нет места. Хлопнули дверцы, машина сделала круг и пошла обратно, обдав всех облаком пыли и отработанных газов. Он посмотрел ей вслед, женщина прильнула к стеклу и, насколько он мог различить за серой пеленой, подала ему прощальный знак рукой.

— «Ягуар», — зачарованно протянул Миле. — Такая машина по хорошей дороге может дать и двести в час!

— Эй, неси нам наш несчастный кофе. И при этом со скоростью триста километров в час, — вывел его Капитан из оцепенения и победно припечатал к столу роковую карту. — Уча платит!

— И для меня одну! — напомнил Симо Бутылка, клонясь головой к столу.

Больше других занимали приезжего рыбаки. В первую очередь Тома, в меньшей степени и по-иному — Капитан и, наконец, темноликий загадочный Митар, проходивший мимо, глядя в землю, не ожидая, что кто-нибудь с ним заговорит или поздоровается.

Если приезжий и не всегда поспевал прийти на берег проводить старика, то по крайней мере старался не проспать, чтобы проводить его взглядом из окна.

Серое утро. Только что побледнело небо над цепью горных вершин, и от этого в бухте постепенно разливался блеклый свет. Старик выносил со двора весла, тяжелый мотор и бак с бензином, стараясь не задеть гулкой жестью об угол калитки, и складывал поклажу на берегу возле каменного кнехта. Потом, зайдя в воду, подтягивал к берегу баркас, устанавливал мотор и весла и отправлялся будить мальчика, своего помощника. Желтый куцый пес неотлучно вертелся и скакал у него под ногами, а из дома, сонно пошатываясь, выходил мальчик и тер руками слипшиеся глаза. Но вот они отвалили от берега, вышли в море, запустили мотор и скрылись за скалой. Старик в коротком синем морском бушлате — на корме, все еще клевавший носом мальчик в красной майке — на скамье посредине.

Вслед за ними выходил на берег Станин постоялец и с терпеливостью рыбацкой жены ждал их возвращения, примостившись на корточках у кнехта.

По одному виду деда Томы он научился заранее угадывать, каков улов. Крутой разворот баркаса из-за скалы и быстрое возвращение к берегу не предвещали ничего хорошего, значительное покашливание старика говорило о том, что дела идут неплохо, а его стремительный прыжок с носа врезавшегося в песок на всем ходу баркаса свидетельствовал об удачном улове.

— Ну, как улов сегодня, дед Тома? — поднимался приезжий навстречу старику, зная наперед, что ответ для предупреждения сглаза будет один и тот же:

— Никудышный, господин! Пропала рыба!

Или в лучшем случае:

— Так, одна жалость. Только что не зря сети в море купал.

Поймав конец, приезжий накидывал его на кнехт. Мальчик, едва дождавшись, когда его отпустят с миром, бежал домой, а он однообразным круговым движением свивал брошенный ему конец сети и укладывал ее конусообразной горкой. Тем временем старик в трех шагах от него вытаскивал, словно кишки, из утробы баркаса другой конец сети, выбирал из нее рыбу и раскладывал на носу.

Было ее тут множество, различных видов, каких он никогда прежде не видывал, — серебристой, синей со стальным отливом, зеленой, желтой и красной, тонкой и длинной, как игла, широкой и плоской, как лист. Ощерившейся и колючей, надутой, с выпученными, словно для устрашения, глазами, извивающейся, подобно змее, пятнистой, точно саламандра, и усатой, словно старый дед. Уснувшей, с остекленевшими глазами, и живой, бившейся на досках лодки, хватая ртом душивший ее и обжигавший жабры воздух. Дохлую рыбу облепляли осы, а на берегу, навострив сторожко уши, сидели две кошки, ожидая, когда старик бросит им подачку.

Потянул ветерок. Сняв шляпу, старик позволил ему играть своими легкими, разлетающимися волосами. Село просыпалось. Запели петухи, заквохтали, закудахтали куры; неумытые со сна ребятишки стремглав летели к морю. Под утренним ветром пробуждались деревья, потягивались ветками, отряхивали листья. Поденщики в составе пяти человек с мотыгами наизготове отправлялись на работу. Вытаскивая рыбу из сетей, старик говорил сам с собой:

— Ишь, ненасытная! В сеть попала, а все норовит других пожрать. А эта что наделала, не понимает, станет удирать да вырываться — еще больше запутается.

И только когда рыба была вся выбрана и переложена в сундучок деда Томы, на берегу показывался Капитан в рубахе с офицерскими погонами, в капитанской фуражке, низко надвинутой на лоб.

— Доброе утро! Как рыбка была? — кричал еще издали Капитан, помахав им рукой, не дожидаясь ответа, погружался в лодку и под тарахтенье мотора в клубах дыма отбывал за своими сетями. Возвращался он, когда сети деда Томы, растянутые на шестах, уже сохли на солнце, и, ворвавшись в залив, соскакивал с носа своего баркаса на берег, оглядывая его из-под козырька приставленной к фуражке ладони с победным видом завоевателя, принявшего новые земли под флаг своего корабля.

Выбрав из сетей отборных рыбин, он уносил их домой, держа за жабры и предоставив ребятишкам ставить лодку на прикол, вытряхивать рыбу из сетей и вытаскивать сети на песок. Мотор он с лодки не снимал и оставлял непокрытым, а нерастянутые сети мокрой грудой бросал на берегу.

— Не беспокойся, сойдет и так, — отклонял он предложение приезжего подсобить ему. — Ничего им не сделается. Все равно они дольше меня проживут. Я из мяса, и при этом нежного, а мотор из стали. Вон дед Тома как о своих сетях печется, чинит их, развешивает, а толк какой? Рыбы ловит не больше моего. Все это преходящее, господин. Пойдемте лучше выпьем.

И они поднимались к капитанскому дому. Здесь, в прохладе под балконом, они усаживались на шаткие скамейки, сбитые кое-как из ящиков с еще не стершимися надписями, припирая локтями каждый свой край стола, ибо только так хлипкое сооружение, державшееся на неодинаковых, разболтанных ножках, приобретало относительную устойчивость. Вокруг них, как на пристани, валялись ящики, ржавые детали изношенных моторов, непарные весла, огромный якорь и даже спасательный пояс, обнаживший сквозь прорехи истлевшего полотняного чехла свое пробковое нутро. Лишь нижний этаж был жилым в этом роскошном палаццо. Ржавые оконные петли едва удерживали ставни, обрывки старых сетей клочьями паутины трепетали под ветром на кольях. Служившая подносом тарелка, на которой женщина вынесла им ракию, пожелтевшая и растрескавшаяся, тоже была тронута порчей запустения и упадка. Разрозненные рюмки, разномастные блюдца и чашки говорили о том, что бесхозяйственность и беспорядок были главным законом, управляющим этим домом и создававшим ту необходимую атмосферу, в которой Капитан чувствовал себя уютно и непринужденно.

За несколько шагов, отделявших дом от пляжа, Капитан, увлеченный какими-то своими мыслями, совершенно забывал о приглашенном. И, погоняя криками жену, в бестолковой суетливости недорезанной курицы сновавшей вокруг них, казалось, начисто выкидывал из головы, что этот самый гость, приведенный им в дом, все еще сидит напротив него за столом.