Избранное

Теперь Джине удалось с первого раза поймать поплавок; он бился рыбой в сетке сачка. Боясь упустить его снова, он на него навалился всем телом и быстро заглушил мотор.

— Ух! — отдувался он. — Попался наконец!

Крепко, словно якорную цепь, держал он в руке веревку с поплавком — это было начало сети. Привязал ее к кольцу на корме и сбросил с себя брезентовую накидку. Ветер слабел, и им становилось теплее. Затем снял с себя пуловер, чтобы легче было тащить сеть. Перебрался на нос; Джина перешла на корму. Мимоходом дал ей шлепка. Но она не проявляла желания к шуткам, оставалась такой же серьезной.

Сказать ей сейчас, что не позднее чем через два часа он собирается уехать отсюда? Или сообщить ей это у причала, непосредственно перед отъездом? Или вообще исчезнуть, не прощаясь, по курортному обыкновению, не считая себя обязанным оповещать о своих планах случайных и мимолетных знакомых. И у него перед ней не было никаких обязательств, но было бы все же нелепо и жестоко просто исчезнуть; это напоминало бы бегство и изобличало бы его в том, что все же он чувствует какой-то долг по отношению к этой столь неожиданно возникшей связи, наполнившей теплом отшельническое уединение, на которое он себя добровольно обрек.

— В Италию мы уже не попадем, как видишь! — сказал он, но, заметив, что она чуть не плачет, добавил: — Во всяком случае, на этот раз. — И снова у него недостало смелости договорить до конца.

Он тащил веревку с носа, и ветер трепал его волосы и полотняные брюки. Подтянул лодку к сети; поднятая со дна, она теперь повисла у него на руках всей своей тридцатиметровой длиной, унизанная мелкими свинцовыми грузилами и большими камнями по краям. Он с силой упирался, словно вытаскивал из глубокого колодца тяжелую бадью с водой. На поверхности, подобно руке утопающего, схватившейся за кинутую ему веревку, показалось начало сети. Он вытянул камень, и сразу вслед за ним из воды показалась первая рыба — скорпена надутая и красная от злости, что угодила в ловушку. Весила она не меньше трех килограммов — лучший экземпляр из всех, какие он видел за время своего пребывания здесь, — и билась и дергалась на дне лодки, разевая огромную пасть.

— Ого! — невольно вскрикнул он. — Посмотри, какая рыбина!

Она не ответила и не шевельнулась.

— Перейди на середину и возьми весла! — сказал он. — Только смотри не уколись! Она ядовитая!

Джина послушно перешла на весла.

— Правым! Правым сильнее!

Ветер сносил лодку на сеть. Он перетаскивал ее через борт, скребя по нему свинцовыми грузилами, что придавало лишнюю тяжесть снастям и не позволяло ему рассмотреть как следует улов. За первой крупной пошла все больше мелкая рыбешка, которую, однако, знатоки и рыболовы причисляют к самой ценной. С десяток красных усатых барабулек, фиолетово-серебристый морской петух, уже окоченевший, и две красивые золотистые солнечные макрели.

Стало совсем тепло. Перехватив на мгновение сеть в одну руку, он быстро стащил с себя майку и остался голым до пояса. Сверкающий и неподвижный летний день установился. Ярче заиграли краски, усиленные ослепительным светом солнца; темно-синее море, оранжево-красные стены утесов, ядовитая зелень растительности и серебристый блеск рыбы в сети. И Джина сняла с себя штормовку и отбросила ее на корму.

Снизу, из глубины, неясным мерцанием под голубой кисеей воды к поверхности поднималось нечто невиданных им до сих пор размеров и очертаний. С веерообразной головой, сужающееся к хвосту, похожее больше всего на гигантскую бабочку. От напряжения у него ломило спину. Упираясь ногами в борт и обдирая ее деревянный край, он втаскивал снасти в лодку. Не глядя на мелких рыбешек, вытрясенных из сетей, он неотрывно смотрел на белеющее в воде чудо. Теперь и Джина смотрела в воду.

— Дай мне сачок. Кажется, попался здоровенный скат.

Добыча была уже близко к поверхности. Он придавил сеть ногой, чтобы освободить одну руку. Вместе с Джиной они подвели обод сачка под ската и рывком перевалили его в лодку. Где-то близко был уже и край снастей.

Скат был так огромен, что перегородил лодку крыльями, отделив их друг от друга. Снизу у него было совсем человеческое лицо — розово-белое, поварское; намалеванная клоунская физиономия, одновременно и комичная и жалкая.

— Чем он там держится?

— Хвостом. Самым кончиком!

Он поднял сеть и показал ей несколько роговых шипов, зацепившихся за ячейки снастей.

— Смотри. Стоило ему прикоснуться к сетям, и все кончено.

Море успокоилось и, очищенное бурей, снесшей с его поверхности слой застойной и мутной воды, отливало сверкающим зеркалом. Только течение медленно относило лодку от берега. Скат бился крыльями, пыхтел и стонал. Он прикрыл его мешком, чтобы не видеть этой совершенно человеческой смерти. Последняя рыбная ловля оказалась самой удачной, а день самым волнующим. Трудности придают событиям особую прелесть, и, таким образом, если взять все в совокупности, он прекрасно отдохнул, и у него нет оснований жалеть, что приехал сюда. Он загорел, окреп, поздоровел. Под натянувшейся кожей обозначились мускулы, и он снова полюбил свое тело, которое начинал было уже презирать. У него накопилось достаточно сил для предстоявшей ему большой работы, и — тут взгляд его упал на Джину, снявшую с себя брюки и блузку и оставшуюся в купальном костюме, — это тоже следует отнести к благим приобретениям. В этом было тоже что-то прекрасное, может быть, потому, что все произошло так неожиданно, когда он меньше всего мог рассчитывать на что-нибудь подобное, с естественной непосредственностью, очищенное от шелухи обычных условностей. Не потому ли здесь, на природе, она становится ему ближе и милей? Непонятно, почему он должен так спешить? Он мог бы отложить отъезд и выехать после обеда. Все равно на своей покалеченной машине он никуда не успеет добраться за сегодняшний день, кроме как до Новиграда.

— Давай выкупаемся! — предложил он.

— Здесь? В открытом море? Я боюсь, слишком далеко от берега.

— Можно подойти ближе.

— Нет, мне холодно. Я еще не согрелась.

— Ладно! Тогда сначала вытащим сети, а потом, когда прогреет, искупаемся.

Он перебирался через ее скамью. Поднял ее лицо за подбородок и поцеловал в волосы. И, зацепившись пальцем за петлю сетей, больно ударился лодыжкой об край скамьи.

— Ух! — вскрикнул он. — Убери весла в лодку. Я мотор заведу.

Они плавно скользили по безмятежной глади спокойного моря. Вторую сеть они забросили вчера в соседнем заливе, где-то под стенами скалистого обрыва. Белый поплавок, словно чайка, мерно покачивался на воде.

Залив этот назывался Маслиновым из-за окружавшей его маслиновой рощи. Посреди пляжа там стоял какой-то таинственный дом без кровли и без окон, с узкими глазницами проемов, напоминающими бойницы. Дверями дом был обращен к открытому морю, и стены у него были метровой толщины. Это обиталище змей под бурьяном и дикими широколистными смоковницами, угнездившимися корневищами между каменными стенами, наверняка кишит клубками желто-коричневых гадюк.

Сеть закинута близко от берега. В безветрии под ярким солнцем сквозь прозрачную воду с лодки прекрасно видно, как, доставая до дна, завеса перемета от середины залива тянется к его правому берегу. Дно в этом месте песчаное, частично каменистое и поросшее морскими травами, среди которых резвятся стайки синих рыбок.

Вытянувшись на корме, Джина загорала, разнеженно лениво и сонно потягиваясь, словно большая тропическая кошка. Стекая с сетей, вода оставляла мокрые следы на досках носа и сейчас же испарялась. Свинцовые грузила позвякивали тонко, стукаясь об дно. В этой сети улов был небогатый. Сначала показалось несколько барабулек и тюлька вроде тех, что шныряли в водорослях на дне, потом два или три бычка, обглоданные муренами, которые порезали зубами сеть, прорываясь к попавшейся рыбе, а потом еще каракатица — выпутавшись из сетей, она бросилась наутек и забилась под доски на дне баркаса. Но вот в сети забарахталась рыба побольше, в фиолетовой чешуе.