Страница 7 из 17
— Тогда ждите сюрпризов, — надменно фыркнула Екатерина. — Впрочем, я всего лишь хотела знать ваше мнение, и эта подпись — пустая формальность, которая ничего не решает. Я вас больше не задерживаю, милочка.
Вернувшись к себе в Гатчину, великая княгиня тут же написала письмо Александру, в котором просила его также отклонить предложение бабушки, чтобы не стать причастным к позору унижения своего отца. «Дитя мое, держись, ради Бога, — взывала она к нему. — Будь мужествен и тверд. Бог не оставляет невинных и добродетельных».
Втайне Екатерина надеялась, что решение примет сам Александр, и очень рассчитывала на то влияние, которое имел на него воспитатель, швейцарец Лагарп. Императрице не раз доносили о том, что воспитатель позволяет себе говорить со своим подопечным о вещах, которые привели Францию к катастрофе.
Однако больше всего Екатерину заботило то, как воспользоваться влиянием этого человека на своего ученика, с тем чтобы он внушил ему, если представится случай, согласиться унаследовать императорскую корону вместо своего отца. Пригласив Лагарпа, она, без особых предисловий, заявила:
— Я рассчитываю на вашу поддержку, месье. Точнее, на то влияние, которое вы имеете на моего внука. Укрепите его в мысли о том, что он должен унаследовать трон после меня.
— Но…
— Знаю, законный наследник мой сын. Но вы же не будете отрицать, что Великий князь Павел… не совсем уравновешен и не способен мыслить в государственных масштабах.
— У его высочества своеобразный, но очень живой ум, — попробовал было возразить Лагарп.
Но императрица властным жестом прервала его:
— Слишком живой. И слишком своеобразный. Короче, я желаю видеть своим наследником великого князя Александра Павловича, а впоследствии — его детей.
— Я не чувствую себя вправе взять на себя такую ответственность, — самым почтительным тоном, но совершенно непреклонно, ответил Лагарп.
Лицо императрицы окаменело. Она давно отвыкла от возражений, да еще со стороны какого-то преподавателя-щвейцарца. Застывший взгляд императрицы яснее всяких слов дал понять Лагарпу, что его карьера при российском дворе закончена: Екатерина сурово карала и за меньшие прегрешения. Почтительно раскланиваясь и пятясь, он ретировался, ожидая немедленного изгнания.
Но… его не последовало. Тогда наивный швейцарец, решив, что императрица поняла всю неправедность своих замыслов и отказалась от планов изменения порядка престолонаследия. И не нашел ничего лучшего, как попытаться в последующие дни наладить сближение своего воспитанника с отцом, внушая ему принципы сыновей почтительности и привязанности.
В результате Александр несколько раз в беседах с отцом, как бы обмолвившись, называл Павла «Ваше императорское величество», что очень понравилось «вечному наследнику», но просто взбесило Екатерину, естественно, узнавшей об этих обмолвках практически мгновенно.
Ее реакция тоже оказалась мгновенной. Вторично вызвав Лагарпа к себе в кабинет, императрица, не раздумывая, подписала документ об его увольнении и вручила ему. Александр, весь в слезах, только сокрушался, то ли не имея возможности, то ли не желая что-либо изменить в отношении любимого воспитателя.
Павел же однозначно воспринял увольнение и удаление от двора Лагарпа, как меру, направленную Ее Величеством прежде всего против него самого. Великий князь высоко ценил этого человека, единственного пожалуй, на то время, с мнением которого он как-то считался.
— Это все она, ее козни, — кричал он, бегая по кабинету, где в кресле неподвижно сидела его супруга. — Изолировать меня, лишить всего, запереть в крепость, убить, как отца! Эта мегера, эта старая развратница хочет восстановить против меня даже родного сына!
— Паульхен, успокойтесь, — умоляюще сказала его супруга. — Александр любит вас и никогда…
— Говорят, что она вместе с Безбородко часами редактирует текст этого проклятого манифеста о престолонаследии, и он вот-вот будет публично оглашен! Говорят…
— Бог милосерд, Паульхен, — неожиданно твердо ответила Мария Федоровна. — Уповайте на него, и я уверена, вы вскоре станете императором. С вашего позволения, я пойду к себе помолюсь.
Павел выразил свое согласие резким кивков головы и снова забегал по кабинету. А Мария Федоровна отправилась к себе в часовню, но… Но задержалась там лишь на несколько минут, а затем проскользнула в потайную боковую дверь, о которой знал только ее священник.
В нелегкой жизни супруги «вечного наследника» вообще было немало загадочного. Ее считали недалекой простушкой, ханжой и модницей, а она много читала, прекрасно разбиралась в искусстве, недурно рисовала и даже занималась резьбой по камню. Увлекалась она и химией, что было вообще не свойственно дамам из высшего света, тем более — особе такого ранга.
На следующий день она попросила аудиенции у императрицы. К великому изумлению Екатерины, невестка на сей раз выразила полную готовность подчиниться воле августейшей свекрови и обещала уговорить своего супруга добровольно отречься от трона и уехать куда-нибудь в Германию. Его нервы расстроены, здоровье слабеет…
— Вы доставили мне большую радость, мадам, — скрывая удивление сказала Екатерина. — И проявили себя истинно любящей матерью и заботливой супругой. Надеюсь, вы выпьете со мной чаю, сейчас как раз время.
— Сочту за честь, ваше величество, — склонилась в низком реверансе ее невестка.
— Но прежде я должна принять свои капли. Вас не затруднит подать мне их с того столика?
Через мгновение Мария Федоровна протянула императрице небольшой пузырек темного стекла и даже помогла накапать лекарство в стакан с водой. Императрица, всегда обладавшая железным здоровьем, ненавидела лечиться, но годы брали свое. Она осушила стакан двумя глотками и протянула его невестке.
— Вы очень любезны, милая.
— Ах! — воскликнула Мария Федоровна. — Какая я неуклюжая!
Тонкий стакан выскользнул у нее из рук и разбился на мельчайшие осколки…
Два дня спустя курьер из Санкт-Петербурга привез в Гатчину срочное послание великому князю Павлу Петровичу. Вскрыв пакет, Павел быстро пробежал глазами письмо и застыл, словно разом утратил способность говорить и двигаться. Потом, очнувшись, схватил с письменного стола бронзовый колокольчик и яростно затряс им.
— Великую княгиню ко мне. Быстро! — сипло заорал он вбежавшей перепуганной прислуге. — Лошадей закладывать! Быстро! Поворачивайтесь, черт вас дери!
Мария Федоровна прибежала сама, услышав крик мужа.
— Что, Паульхен, что?! Манифест?
— Императрица при смерти, — уже тише ответил Павел, и в глазах его вспыхнули какие-то дьявольские огоньки. — Мы едем в Зимний. Немедленно!
— Что с ее величеством? — затаив дыхание спросила Мария Федоровна.
— Откуда я знаю?! Она без памяти. Пишут, похоже на удар.
Мария Федоровна истово перекрестилась.
— Молиться будете потом, мадам, — снова заорал Павел. — Дорога каждая минута, пока кто-нибудь не добрался до ее бумаг. Да собирайтесь же!
— А дети?
— Вы спятили, сударыня? Великим княжнам пока ни слова. А Александр и Константин уже в Зимнем…
Екатерина скончалась к вечеру того же дня, так и не придя в сознание. «Апоплексический удар», - объявили врачи без особой уверенности в голосе. Они применяли все известные им средства, чтобы хоть как-то облегчить положение умирающей, но все было бесполезно.
Императрица еще дышала, когда облагодетельствованный ею князь и канцлер Безбородко собственноручно, коленопреклоненно поднес Павлу те документы, которые могли лишить его престола. Тело Екатерины еще не успело остыть, когда от ее последней воли остался лишь пепел.
Все присутствовавшие склонили головы перед новым императором. Новая императрица истово молилась у изголовья свекрови, лицо которой и в смерти было искажено гримасой страданий. Мария Федоровна изредка бросала взгляд на эту жуткую маску и молилась еще горячее, но, вопреки своему обыкновению, не плакала, хотя обычно проливала обильные слезы по куда менее значительному поводу.