Страница 81 из 103
Мы с Беном миновали Темпл и остановились перед Дворцом Правосудия. Я не скрывал, что люблю англичан. И я не мог себе представить, что эти люди способны выступить против меня.
Взгляните только на эти очереди, которые порой можно увидеть на Оксфорд-стрит. Ни давки, ни толкотни. Сорок миллионов людей живут бок о бок в таких ужасных погодных условиях, что скандинавы, например, просто сошли бы с ума. И при всем при этом существующий порядок обеспечивается уважением к ближнему, и жизнь англичан исполнена врожденного благородства.
Достаточно взглянуть на то спокойствие, с которым они воспринимают выходки молодого поколения. Все берет начало тут, в Англии. Мужчины с аккуратными усиками в полосатых сюртуках, в котелках и с зонтиками под мышкой, спокойно и невозмутимо стоят в очереди рядом с размалеванными девицами в мини-юбках, едва прикрывающих их зад, и рядом с молодыми людьми, которые смахивают на девушек.
Полицейский, проходящий мимо, легким движением подносит палец к шлему, приветствуя их. Оружия у него нет. Можете ли вы представить себе нечто подобное на улице Чикаго?
Даже протестующие демонстранты соблюдают неписаные правила. Их возмущение носит подчеркнуто ненасильственный характер. Они не бьют стекол и не поджигают зданий. Протест их гневен, но выражается по правилам, и, в свою очередь, полиция не применяет к ним силу.
Нет, ни один английский суд присяжных не осудит меня.
Вернувшись в свой бывший каретный сарай, Бен с отцом были готовы проговорить всю ночь.
— Что ты думаешь о Ванессе и Иосси? Может ли этот парень сделать ее счастливой?
— Он офицер парашютных войск, — сказал Бен. — Всю жизнь он провел в Израиле, прижатый спиной к морю. Ты видишь, что он несколько грубоват, И я думаю, что эта поездка пойдет ему на пользу.
Ему было очень полезно увидеть, что существуют и вежливые, спокойные и умные люди. Он старается не показывать этого, но Лондон произвел на него глубокое впечатление. А теперь, когда его глазам многое открылось, Ванесса отшлифует его.
— Надеюсь. Во всяком случае, у него есть голова на плечах. — Эйб наполнил стакан. Бен прикрыл ладонью свой, давая понять, что больше не хочет пить. — В Израиле ты приобрел плохие привычки.
Например, склонность к воздержанию.
Бен засмеялся. Смех у него был громким и искренним. Он хохотал от души. Затем он снова посерьезнел.
— И мне, и Винни не нравится, что ты ведешь столь одинокую жизнь.
Эйб пожал плечами.
— Я писатель. Я буду чувствовать одиночество и посреди веселящейся толпы. Такова уж моя судьба.
— Может быть, ты не был бы столь одинок, если бы попробовал посмотреть на такую женщину, как леди Сара, так же, как она смотрит на тебя.
— Не знаю, сынок. Мне кажется, что твой дядя Бен и я были отлиты в одной форме, из одного и того же сплава. Никто из нас не мог выносить общение с женщиной больше пятнадцати минут. С ними хорошо лишь заниматься любовью, но мало какая женщина может сгодиться на что-то еще. Наша беда в том, что мы хорошо чувствуем себя лишь в мужском обществе. Аэродромы, спортивные раздевалки, бары, клубы, где не приходится слышать женскую болтовню. И даже когда встречаешь такую женщину, как леди Сара Уайдмен, которая настолько совершенна, насколько может быть совершенна женщина, — даже она тебя не устраивает. Она не может быть одновременно и мужчиной, и женщиной. Но если даже она понимает, что. от нее требуется, не думаю, чтобы какая-то женщина вынесла тяготы положения жены писателя. Я испортил жизнь твоей матери. Если женщина готова что-то отдать, я могу опустошить ее. Я счастлив, что мне выпала стезя писателя, но не хотел бы, чтобы моя дочь вышла за него замуж.
Вздохнув, Эйб отвел глаза от сына, мучаясь необходимостью спросить то, что весь день терзало его.
— Я видел тебя и Иосси в компании военного атташе израильского посольства.
— Положение дел оставляет желать лучшего, папа, — сказал Бен.
— Черт бы побрал этих русских, — сказал Эйб.— Сукины дети. Они вечно разжигают страсти. Ради Бога, когда же нас оставят в покое?
— Лишь на небесах, — прошептал Бен,
— Бен... послушай меня. Сынок... ради Бога... не горячись в воздухе.
21
Абрахам Кэди и его сын, с красными после прошедшей ночи глазами, вошли в помещение суда. Мужской туалет размещался между двумя совещательными комнатами. Эйб направился к писсуару. Почувствовав, что кто-то стоит у него за спиной, он глянул из-за плеча. Это был Адам Кельно.
— До этой пары еврейских яиц ты так и не добрался, — сказал Кэди.
— Замолчите!
Хелена Принц, миниатюрная женщина в изящном платье, вошла в зал суда с уверенностью; которой не отличались другие женщины. Хотя, вне всяких сомнений, она была лидером среди них, но Шейла чувствовала, что Хелена на грани нервного срыва.
С помощью переводчика с французского она сообщила, что родом из Антверпена, родилась в 1922 году, и зачитала вытатуированный у нее на руке номер. Такая процедура проходила в суде уже несколько раз, но она не переставала оказывать воздействие на тех, кто был ее свидетелями.
— Вы продолжали носить свою девичью фамилию Бланк-Имбер даже после того, как в начале войны вышли замуж, — вы и ваша сестра Тина.
— Ну, на самом деле замуж мы не выходили. Видите ли, немцы высылали женатые пары, и мужа и жену, так что мы с сестрой свершили брачные обряды при раввинах втайне, но официально мы не были зарегистрированы. Наши мужья были уничтожены в Аушвице. И после войны я вышла замуж за Пьера Принца.
— Могу ли я предложить свидетелю выслушать и оценить последовательность событий? — спросил Баннистер.
— Не возражаю.
— Весной 1943 года вас с сестрой Тиной отправили в третий барак, где подвергли облучению. Это же, как теперь совершенно ясно, было произведено и по отношению к другим парам близнецов, сестрам Ловино и Кардозо из Триеста.
— Совершенно верно. Нас облучили и прооперировали как раз перед тем, как в бараке появились другие пары близнецов.
— В то время вами занималась женщина-врач, полька Габриела Радницки. Она покончила с собой, и ее место заняла доктор Мария Вискова?
— Верно.
— Итак, примерно через месяц после облучения вас отправили в пятый барак. Не можете ли рассказать нам, что дальше происходило с вами?
— Нас осмотрел доктор Борис Дымшиц.
— Откуда вы узнали, что это был именно Дымшиц? — Он представился.
— Помните ли вы, как он выглядел?
— Он был очень старым, слабым и рассеянным. Я помню, что его руки были покрыты струпьями экземы.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Он отправил меня с Тиной обратно в третий барак. Он сказал, что мы в таком плохом состоянии после облучения, что нас нельзя оперировать.
— Кто-нибудь еще присутствовал при этом?
— Восс.
— Протестовал ли Восс? Требовал ли он, чтобы вас прооперировали в любом случае?
— Он злился, но ничего не сделал. Через две недели темные пятна исчезли, и нас снова забрали в пятый барак. Доктор Дымшиц сказал, что ему придется оперировать нас, и пообещал, что оставит здоровый яичник. Я получила укол в руку и впала в дремотное состояние. Затем, помню, меня на каталке доставили в операционную, после чего я погрузилась в сон.
— Вы знали, какого рода анестезию к вам применяли?
— Хлороформ.
— Как долго после операции вы оставались в лежачем состоянии?
— Много, много недель. У меня были осложнения. Доктор Дымшиц часто навещал нас, но в полутьме, стоящей в бараке, он почти ничего не видел. А потом он исчез.
— И вы слышали, что его отправили в газовую камеру?
— Да.
— И доктор Радницки покончила с собой.
— Да, в бараке.
— И ближе к концу года, после того как в бараке оказались сестры Ловино и Кардозо, вас снова подвергли облучению.
— На этот раз мы с Тиной пробовали сопротивляться.