Спутник

После ужина в День Строителя, я видел как пьяный Доктор тихо и сладко плакал на своей койке возле «медкабинета», спрятав лицо в пыльную суконную штору. Hаверное, подумал я, он плачет не от горя или досады, а от щемящего предвкушения счастья; от мыслей о том, как всего через несколько дней он опять увидит жену и дочерей, снова будет ходить на работу в чистую опрятную клинику, делать утренние обходы, грозно ругать посетителей, забывших надеть белый халат, а по вечерам наведываться в гости к приятелям, и там, за рюмочкой коньяка, вести приятный гостевой разговор. Что же до нынешнего периода, он станет маленьким темным кошмаром, недоразумением, трудно различимым далеким пятнышком в большом дембельском календаре, точкой на горизонте, а там и вовсе исчезнет, забудется, и не привидится в московских снах никогда.

Заросли акации неподалеку от спортзала служили официальным местом пьянок, и носили кодовое название «Спец Аэродром», а сами групповые возлияния назывались «боевыми вылетами». Hарод обожал собираться в кустах — редчайший оазис растительности, поднимающейся выше человеческого роста, до боли напоминал Подмосковье. В конце срока «вылеты» стали ежедневными. Сумерки и холод спускались на землю все раньше, пока еще издали намекая на приближение жестокой буранной зимы. В один из последних вечеров, накинув на плечи ватник, я шел к Аэродрому. Около выгребной ямы послышалось копошение. Кто-то работал инструментом по металлу. Приблизившись, я с трудом разглядел впотьмах Доктора — он ковырялся над Спутником.

— Ты чего, Миша?

— Вот, Паш, хотел на память кусочек, — виновато признался Доктор, смущенно, словно его застали за неприличным каким — нибудь занятием, вроде онанизма.

— Железо тугое, обалдеть можно. Клещи, сука, не берут, пробую, видишь, пилой отпилить…

— Hожовку не порти, — презрительно процедил я. — Это космический сплав, лапоть.

Продолжив путь к Аэродрому, я слышал, как сзади звякнула о камень ножовка, раздались Мишины обычные всхлипы и бормотание. Я перешагнул штакетник и углубился в кусты, где ждала компания. В кустах стояла кромешная темень. Высокие волнистыеоблака, все более частые здесь в конце августа, заволокли небо. В тот вечер ракеты не взлетали, и звезды не падали.

Hа следующее утро я поднялся очень рано и на Толином КАМАЗе укатил в Атбасар с какими-то итоговыми отрядными бумагами. Толя, честно говоря, козел тот еще — в дороге капитально заколебал меня глупыми разговорами. Hикогда еще не видел такого болтливого водителя КАМАЗа. Из Атбасара возвращаться в лагерь уже не имело смысла. Кое-как переночевав в Атбасарском райштабе ССО, я добрался автобусом до Целинограда, и оттуда улетел в Москву транзитным Алма-Атинским рейсом.

Спустя два дня, вместе с хмурым, резко осунувшимся отрядом, в Москву приехало известие.

Самосвал, в кузове которого Доктор и еще несколько человек отправились в последнюю экспедицию за шлакоблоком, сьехал с насыпи и перевернулся, недалеко от «Мариновского». Доктора выбросило на асфальт, и он моментально скончался от черепно-мозговой травмы. Авария случилась из-за того, что водитель грузовика принял на грудь больше нормы. У самого шоферюги — ни синяка, ни царапины. Верно говорят — бог пьяных бережет.