Изнанка

КАДР ЧЕТВЁРТЫЙ

Наизнанку

Вода отстраненно ласкала песок, оставляя на нем переплетение тонких линий. Река этим вечером была… какая-то особенно вдумчивая. По фарватеру плыла медлительная баржа, бросая на небольшие волны дрожащие отражения своих сигнальных огней. Сти вздохнула и протёрла влажные от холода глаза. Сколько она сидит здесь? Пять минут… или час?

Осенняя Волга бескровна и угрюма. Вечерние тучи смешиваются с ней, и разбитый узор неба становится частью воды. Птицы, сбившись в стаи, несутся прочь от наступающей зимы: уж они-то знают, что такое зима. Да и люди, впрочем, тоже… Люди собирают последние торговые палатки на набережной, сосредоточенно гремя алюминиевыми каркасами, переворачивают опустевшие урны, разбрасывают мётлами остатки мусора, смешивая их с заиндевевшей листвой. Люди уходят, позволяя реке побыть одной и окунуться в свои неведомые мысли. И она бьётся, бьётся, бьётся о песчано-бетонный берег до тех пор, пока лёд не остановит её дыхание. Поэтому осенняя Волга печальна и молчалива.

Ей страшно…

В который уже раз не получилось у Сти уговорить отца переехать в Москву. Бросить все руины прошлого и переехать.

Шиш. Для пожилого плотника не существовало ничего дальше потёртых границ собственного мирка. Маленькие складные стульчики, табуреточки на продажу, старый чернильно-лохматый кот в тихой квартирке и косолапый после аварии пёс Дружок в мастерской на пятом этаже МИАЦ при областной больнице.

— На какой шут мне Москва? — ворчал Николай Савельевич, растирая заскорузлую кожу на пальцах рук, пахнущих сосной и клеем. — Больно надо! Делать там нечего… Говна-то…

Он ещё при «совке» успел поработать в раскалённых цехах термички на подшипниковом заводе, где сталь оранжевыми потоками текла в формы, где душераздирающе шипели, закаляясь в масле, огромные кольца и шары. Там чувствовалась горячая одышка трудовой жизни. Были пятилетки с неизменными сверхпланами и суровым ударным пролетариатом. Потом как-то вмиг все это порушилось; система, перемешивая саму себя, сковырнула все цели и задачи, подарив взамен растерянность и смятение. Дальше — бедность, мытарства. Дочь уехала, жена ушла, забыв над собой лишь постоянно ухоженный холмик земли. Николай Савельевич в то время хотел было вернуться на родину — в село Тукшум Елховского района, — но когда приехал на рейсовом автобусе с древним серо-рыжим чемоданом в руке, оказалось, что там уже пустырь, на котором дремлют провалившиеся остовы домиков, заросшие бурьяном… А вокруг — скрипучий бор, несмело и пугливо шепчущий путникам о минувшем.

Вот и остались: кот, пёс и табуреточки на продажу. Хотя… ещё осталась память, тлеющая укоризненно и мудро во вспыхнувших давным-давно лучиках морщин возле глаз.

Чуть слезящийся взгляд отца — мутноватый от старости и древесной пыли, добрый, полный спокойной печали и умного смирения… Лишь его Сти всегда любила по-настоящему. Остальное — брешь.

— Кристина Николаевна…

Телохранитель Володя подошёл тихо, тем более что на песчаном пляже это было нетрудно. Сти поднялась, растирая затёкшие ноги и заодно отряхивая промокшие на бёдрах джинсы. Ещё раз глянула на жёлтенькие струнки отражённых в реке огоньков баржи, которые никогда, наверное, не смогут задрожать в унисон, и повернулась.

— Кристина Николаевна… — Володя вдруг прищурился и уставился в воду позади неё. Сти инстинктивно оглянулась — ничего, лёгкий прибой. Она передёрнула плечами и снова обратила недовольный взгляд на охранника.

— Померещилось что-то, — сказал он, с каким-то детским удивлением почесав острый подбородок.

— На пенсию не пора, господин Глюк? — хмуро спросила она.

Володя подтянулся, одёрнул пиджак.

— Вам Тунгус звонил. Причитал. Правда, невнятно как-то.

Да, конечно. Сти все прекрасно помнила. Завтра утром должна была состояться передача контрольного пакета акций на нижневартовскую нефть её холдингу. Этот придурок из Сибири хотел поиметь с этой сделки как можно больший удой, прикрываясь какими-то президентскими бумажками. Хоть бы от комплексов избавился, магнат херов. Это ж надо, солидный возраст, капитал за рубежом, семья, в политику даже подался и не мог придумать ничего лучше, чем погоняло Тунгус. Какая разница, кто он там по национальности — чукча или непалец, нормальное же имя по паспорту, русское, вполне благозвучное: Чинов Максим. С жиру бесится, что ли…

— Поехали, Володя, в аэропорт, — сказала она, беря телохранителя под руку. — И свяжись с Муриком, чтобы привёз мне сегодня две порции по двенадцать. Нужно отдохнуть, завтра день суматошный будет. Через три… нет, не успеем. Через четыре часа в квартиру на проспекте Мира.

Поднявшись на парапет набережной, они забрались в длинный «Мерседес». Машина плавно тронулась.

Сти откинулась на удобную спинку сиденья и стала задумчиво перебирать спутниковые телеканалы. Политика, шоу, спорт, фильмы, фальсифицированные донельзя новости, сериалы, мультики, музыка… Правильно, музыка. Только без всяких кривляний и ужимок на сцене под фанеру. Она выключила телевизор. Открыла лакированный ящичек с минидисками и стала просматривать, откидывая один за другим прямо на коврик. Задержалась на антологии «Depeche Mode» и, повертев маленький зеркальный кружочек в руках, сунула его в прорезь плеера. Включила режим случайного воспроизведения и прибавила громкость. Опустила стекло, едва коснувшись ногтем сенсора на панели.

— Простудитесь, — заботливо прогнусавил Володя. — Хоть и конец сентября, а вон как промозгло. Вы же совсем…

Последних слов Сти не услышала. Вместо них салон вскипел мелодичным и напряжённым электронным ритмом…

За окном пролетали уличные рекламы. Город, который давно уже перерос фронтиры провинциального, но коему никогда не суждено было догнать столицу, таял в бесконечных перекрёстках красно-жёлто-зеленого вечера. Что-то успокаивающее мелькало в колыхании плетёнки проводов, во взоре высоких домов, в бесчинстве молодёжи возле дешёвых клубов — что-то… пограничное, все туже стягивающее узел реальности…