Страница 41 из 175
Да, наши части дерутся самоотверженно; да, нам удалось взять Арбузово и Анненское; да, удалось прорвать первую линию обороны и продвинуться вперед. Но Синявино и тем более Мга у гитлеровцев в руках по-прежнему и сейчас. Территориального успеха мы почти не добились.
Что такое, например, укрепленный узел Арбузово? Когда-то это было живописное, красивое село на левом берегу Невы. Оно стало передним краем обороны врага у нашего Невского «пятачка» — тем краешком, который много раз переходил из рук в руки.
После прорыва блокады гитлеровцы, опираясь на превращенную ими в крепость 8-ю ГЭС, зацепились и в Арбузове, создали здесь такой узел сопротивления, который считали неприступным. Только что разрушенный, как выглядит он в наши дни?
От первой, опоясывающей левый берег Невы траншеи со множеством ячеек для стрельбы из пулеметов и автоматов тянутся отросточки ходов сообщения к выдвинутым, массивным дзотам, откуда можно бить и вперед и вкось, вдоль самой траншеи. Многие десятки других ходов сообщения соединяют эту траншею и дзоты со следующими траншеями, протянувшимися параллельно первой в полутораста — двухстах метрах одна от другой. Таких траншей четыре, местами — пять, и все они были сильно укреплены, все, на случай если мы в них ворвемся, простреливались продольно пулеметами. Перед каждой траншеей, между ходами сообщения были минированные поля, перед каждой — колючая проволока, кое-где — спирали Бруно и всяческие «сюрпризы». Блиндажи и землянки были построены прочно, имели по нескольку накатов из толстых бревен, укреплены рельсами, бетонными и броневыми плитами.
Разрушить и взять штурмом такой ершистый узел сопротивления, да еще на совершенно открытой местности, огражденной с одной стороны Невою, было делом трудным, потребовавшим от наших войск необыкновенного напряжения. И понятно, почему гитлеровцы считали этот и другие подобные этому узлы сопротивления в районе синявинских боев неодолимыми.
Надо напомнить, что под склонами Синявинских высот все болото еще до войны было изрыто торфоразработками. Глубокие, выше, чем в рост человека, выемки-котлованы, откуда вынимался торф, заполнены грязной, илистой кашицеобразной гущей, покрытой тиной. Эта гуща, как самая злейшая трясина, засасывает каждого рискнувшего вступить в нее бойца; попасться в нее — верная гибель. Передвигаться на десятках квадратных километров такой непролазной местности можно только по узеньким, часто в метр шириной, перемычкам. Даже в мирное время это пространство считалось почти непроходимым, — заброшенное, полное комаров, забытое, как говорится, богом и людьми место! А сейчас в нем тысячи и тысячи наших людей, штурмующих засевшего на высотах, осатаневшего от своих неудач и потерь врага!
Каждый считает, что действительный успех — это только полное освобождение Ленинграда от блокады, объединенное в одну полосу наступление Ленинградского и Волховского фронтов и истребление — до последнего — всех зарывшихся под Ленинградом гитлеровцев!..
И всем ясно, что на тех результатах, какие достигнуты к настоящему времени, наш фронт безусловно не остановится, что наступательные бои должны продолжаться и будут разгораться еще сильней!
Но если в теперешних боях снять блокаду и не удастся, то нашим войскам сейчас следует решить предварительную, важнейшую задачу.
Как это и было сказано в приказе, услышанном мною 29 июля, задача наших войск — постепенное, методическое разрушение Синявинского узла артиллерией и авиацией. Каждый успех немедленно должен быть закреплен действиями пехоты.
Этот приказ поднял упавшее было настроение и поставил все на реальную почву: метр за метром расширять связи Ленинграда со всей страной и, лишив гитлеровцев всякой возможности попытаться вновь замкнуть кольцо блокады, все больше освобождать Ленинград от артиллерийских обстрелов.
А поскольку артиллерии и авиации у нас теперь больше, чем у гитлеровцев, то и в воздухе наше господство полное, и в артиллерийских боях враг может противопоставить нам только сравнительно слабый и хуже организованный огонь. Но выбивать гитлеровцев надо пядь за пядью, их приходится выколупывать из каждой щели. Любой отвоеванный нами километр стоит на нашем фронте столько же, сколько стоила бы сотня километров на другом, скажем — на Южном фронте.
В таком же положении и Волховский фронт, который на стыке с Ленинградским ведет одинаковую с нами борьбу. Другие армии Ленинградского фронта пока «молчат», там идет обычная «тихая» перестрелка, истребляют фашистов снайперы, идет поиск, работают разведгруппы, но значительных боев там нет.
Впрочем, наши артиллерия и авиация весьма активны и на всех участках Ленинградского фронта. Разведанные, тщательно пронумерованные цели вокруг Ленинграда уничтожаются нами круглосуточно.
Что слышим и видим в эти дни мы, наблюдающие длящиеся с прежним ожесточением бои под Синявином?.. Непрерывно гудят самолеты, низвергающие бомбы на поле сражения; по ночам медленно плывут десятки ярких парашютирующих ракет; вспышки взрывов озаряют небо.
По утрам в Морозовке все повторяется: рвутся поблизости или свистят над головой снаряды, в небе происходит воздушный бой; вражеская артиллерия обстреливает мост через Неву, укрытый от воздушных корректировщиков нашей дымовой завесой. Но этот мост по-прежнему действует, движение по нему автомобилей ни на минуту не прекращается…
А вот то, что не повторилось и что хочется мне записать.
Утром 30 июля с Кесарем Ваниным я ходил на Неву купаться к простреленному, лежащему на воде у самого берега железному понтону. На нем грелись и загорали на солнце несколько женщин в купальных костюмах… На берегу загорало несколько красноармейцев, из леса доносились пулеметные очереди, там тренировались в стрельбе какие-то подразделения.
В то ласковое, солнечное утро было странное ощущение полного смешения войны и мира: благость солнечных лучей, всплески тихой воды, рассекаемой купальщиками, беспечные голоса, а в какой-нибудь тысяче метров ниже по течению, у моста, — фонтаны от разрывов тяжелых снарядов, и — в дымовой завесе — вспышки огня, и, конечно, жертвы и кровь, и высоко над завесой, появлявшийся и исчезавший, окружаемый разрывами зенитных, назойливо ноющий мотором и поблескивающий винтом — фашистский ас-корректировщик…
В половине десятого утра в тот день я увидел в облаках любопытнейшее явление: световые дуги пересекали облака при каждом выстреле наших тяжелых орудий; быстро бегущие, освещаемые солнцем волны, образуемые летящим снарядом, бежали одна за другой. И такие же — менее отчетливо наблюдаемые — встречные волны от немецких снарядов.
Не знаю, как называется такое явление, — за всю войну я наблюдал его в первый раз!
6 августа
…В штабы полков, дивизий, армий, в Военные советы всех фронтов бушующей Отечественной войны каждый день поступают сухие, краткие политдонесения о людях, которые, не жалея крови своей, ни самой жизни, защищая Отечество, совершали то, что сами они считают «выполнением боевой задачи» и что народ называет подвигом… Бледны и невыразительны слова этих донесений, и писать-то их в бою некогда, и пишущий бывает не слишком грамотен или способен к поиску выразительных слов, да и сколько посредников информации сами не были очевидцами подвига и даже не видели человека, его совершившего…
Мы, корреспонденты, публикуем в газетах то, что видели своими глазами, и эти сухие сведения, взятые из политдонесений. Ибо наш долг перед каждым героем справедливой, величайшей из всех войн — донести до грядущих поколений пусть даже только фамилию героя боев, пусть хоть несколько слов, утверждающих его бессмертие! Пройдут десятилетия и века, — каждое из уцелевших к тому времени политдонесений, написанных в наши дни рукою солдата, в траншее ли, за болотною кочкой, в продымленном блиндаже, в танке или в кабине простреленного осколками снаряда и пулями самолета, — будут храниться в музеях как драгоценность, будут изучаться историками, писателями, композиторами как святое свидетельство героизма всего народа нашего, спасшего мир от чумы фашизма…