Страница 34 из 175
Гитлеровцы сразу же прекратили артиллерийский огонь. Осыпанные песком, все трое лежали «в открытую», как мертвые, и только чуть приоткрывали глаза, наблюдая за тем, что происходило дальше…
А дальше — шла игра без козырей со смертью. По ним «для верности» стали бить автоматчики, пули ложились то ближе, то дальше, любая следующая очередь могла прошить притворившихся мертвыми снайперов. Но друзья не выдавали себя ничем, — не много шансов было у них остаться живыми, но не стало бы ни одного, если б кто-либо пошевельнулся.
Неприятное, надо сказать, это дело — смотреть вполглаза, как пули ищут тебя, ничем не защищенного, не прикрытого! Но Тэшабой не сомневался: сейчас поможет наша артиллерия. И артиллерия помогла — орудия грохнули залпом, затем беглым, шквальным огнем, и в несколько минут вражеские траншеи сровнялись с землей. Фашистам было теперь не до наших снайперов: вслед за этим огнем следовало ждать новой атаки. А наши снайперы вскочили, побежали в полный рост. Одна из немецких амбразур заговорила пулеметным огнем, но поздно: наши уже добежали до ближайшего хода сообщения, поползли дальше. Им встретилась группа бойцов комендантского взвода:
— Где там — не видели? — Адилов и его снайперы лежат убитые? Командир приказал тела вынести!..
Тэшабой усмехнулся, вынул из нагрудного кармана удостоверение личности.
И ответил так:
— Если Тэшабой Адилов умрет, его бог принесет! Адилов еще хочет жить!.. А почему артиллерия так рассердилась?
— Обиделись артиллеристы за смерть вашу! Наблюдатели говорят: убиты, лежат, раскинувшись… Отомстить хотели. Ну и чтоб нас, пока ползем, прикрыть, помочь нам тела ваши вынести!..
И все вместе вернулись на командный пункт полка.
…И еще рассказывает Тэшабой Адилов:
— Все снайперство мое, с начала и до сентября сорок второго года, проходило в разных местах. Попав в Сорок третью краснознаменную дивизию, — к противотанковому рву ходил, против Красного Бора; потом — весь прошлый год от Ивановского до Пушкина по снайперским заявкам, излазил весь передний край. Забирался туда, где, как сообщали, ходит много немцев и не дают покою… Постоянный хороший товарищ — напарник был Кузнецов, Шотландец…
Да, он шотландец, родился в Шотландии, а в Советском Союзе — с тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Мать его — литовка, отец англичанин… Он любил песни петь по-английски на переднем крае. Он и по-русски чисто говорил, а уж по-английски — прекрасно. Он был кандидатом партии… А потом ушел на курсы средних командиров, где он сейчас — жив или убит, — не знаю…
Другим напарником был у меня Петров, тоже хороший. Убит был у противотанкового рва…
Я спросил Тэшабоя, какие у него планы.
— Как начнут — опять пойду туда, здесь не удержат. Который вещь украл — всегда таскать будет! Который курит — врач не отучит… Учить народ и быть с ним хочу!
Так ответил мне Тэшабой, все еще не справляясь с законами русского языка…
И добавил:
— У меня когда артиллерийский, пулеметный, минометный огонь — я горю, ничто меня не задержит, вперед иду… А когда надо, могу быть долго спокойным, выдержка есть!.. Я в те дни был черный, от земли и от пыли и дыма… А за Абдували… Он мой друг, мальчик был, спали на одной койке, в одном доме наши семьи, только дувалом разделен дом. Его родители меня за сына считали, а мои — его… Мой отец — Адил-Захид-зода, дехкан был. Рис, просо, ячмень, виноград, фрукты — вот его дело в колхозе «Мадани Итифок», в Сохе, было. Он умер в тридцать восьмой год, семьдесят пять лет было… Он говорил: «Абдували твой друг, всегда помогать надо…» Три года не прошло, как отец умер, я похоронил Абдували тоже… Сто четырнадцать фашистов за него убил… Клятву выполнил… Конечно, у нас есть снайперы — больше бьют… Ничего, война еще не кончается, я живой пока…
Да, конечно, Тэшабой прав: есть здесь снайперы — больше бьют. Об ученике Симанчука, Федоре Дьяченко, из 187-го полка 72-й стрелковой дивизии я уже говорил. Сегодня награждены Кашицин и Говорухин — снайперы 13-й стрелковой дивизии. Кроме Красной Звезды, медалей «За отвагу» и «За оборону Ленинграда» у Говорухина, убившего триста сорок девять гитлеровцев, с сегодняшнего дня есть еще и орден Красного Знамени. У его учителя Кашицина, участвовавшего в боях еще на Халхин-Голе, убившего в этой войне двести шестьдесят четыре гитлеровца, — такие же награды. Оба заняли на фронтовых соревнованиях (22 июня этого года) первые места и награждены часами. Оба они — напарники знаменитого снайпера Смолячкова. Теперь у каждого из них больше ста учеников…
Но, в самом деле, война еще продолжается. Такой человек, как Тэшабой — горячий, смелый, неудержимый в своей ненависти к фашистам, на достигнутом не остановится. Он истребит еще немало врагов!.. Полсотни учеников Адилова имеют уже и своих учеников!.. Снайперское дело на Ленинградском фронте все более и более развивается!
Мы сидим на скамеечке возле дома, в палисадничке. За спиною — раскрытое окно кухни, впереди, за листвою берез, за траншеями и ходами сообщения, за эсминцем в сетях, пришвартованным к сплотку бревен, — катит медленно и величаво свои волны Нева. На другом ее берегу видны обстрелянные днем домики Ижор. Сейчас — тишина, светит солнце. И я гляжу на девочку лет десяти в ситцевом платьице, она показывает пальчиком бабке через Неву, на Ижоры, и говорит:
— Видишь окна, беленькие-беленькие?.. Вот там, крышу…
Другая девочка, лет пяти, в цветах палисадника, одна поет звонко и беззаботно:
А из окна кухни доносится разговор двух коков об опасностях, каким подвергают себя саперы:
— Работа у них такая!.. У нас в августе целый взвод подорвался на минах!..
5 июля. 11 часов утра. Овцино
В поисках ночлега я пошел к начальнику школы, старшему лейтенанту Гильбо, не слишком понравившемуся мне, расчетливому в отношениях с людьми человеку. Дома его не оказалось — был в клубе, объединенном клубе армии, флота и расположенного в Овцино колхоза. Здесь после демонстрации фильма происходила типичная для наших сел танцулька, которая отличалась от колхозной мирного времени только тем, что вихрастые, распаренные «кавалеры»
были в армейской или флотской форме. Сильное впечатление производил какой-нибудь моряк-командир, который, лихо заломив свою офицерскую фуражку набекрень или надвинув ее на самый нос, вертел девицу из подсобного овощного хозяйства или тут же расположенного колхоза. Балтийцы явились на эту танцульку со своих замаскированных у невского берега кораблей и кружились в деревянном зале колхозного клуба вместе с понтонерами, интендантами, снайперами и милиционерами.
А потом все разбрелись кто куда… А я пошел спать на второй этаж указанной мне дачи на пустующую койку одного из командиров снайперской школы, который ночью счел бы обязательным обнаружиться только в случае боевой тревоги. Один из таких командиров — в прошлом моряк с торпедного катера, позже — механик, еще позже морской пехотинец, а ныне просто пехотинец и ученик школы снайперов — явился ночью и, улегшись на соседней койке, признался мне, что «быть ночным пикировщиком» для него — ерунда, а он просто скучает, и хочет на корабль, и утешается тем, что ходит в гости к морякам стоящего у берега эсминца. И еще говорил о том, что растерял всю семью — часть ее в оккупированной немцами области, другая — просто рассеялась, и только недавно он, будучи раненным разрывной пулей в руку, случайно встретился с младшей родной сестрой, которая тоже лежала в госпитале раненая. И что ее вместе с ее госпиталем неожиданно перевели куда-то в другое место, и он опять утратил почтовую связь с нею.
Разыскивает ее письмами и не может найти, — как найти?
Фамилия этого парня — Соловьев, он был охоч на разговоры, я слушал его и долго не засыпал, лежа в чужой постели, под чужим одеялом. А заснув, вскоре проснулся опять, потому что дом дрожал от нового обстрела. Снаряды ложились, впрочем, достаточно далеко, и я опять заснул…