Страница 44 из 55
Теперь разрешите мне упомянуть о способах, благодаря которым мы заставляем сами обстоятельства служить нашему делу.
КАК ПОДЧИНИТЬ СЕБЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА!
Мы начинаем следить за человеком и прибирать его к рукам, играя на его слабостях, пока он живет нормальной жизнью, а не в заточении. Мы действуем исподволь, постепенно подтачивая его принципы и устои. Как я уже говорил, очень легко загубить тысячу душ. Но не эту цель мы преследуем. Нам важно управлять мыслями и чувствами человека. А это трудно. С трудностями мы сталкиваемся непрерывно. Если подтверждается, что какой-то человек ведет себя не так, как другие, если доказано, что он подстрекает людей, открывает им глаза на знатных и важных, то вместо того, чтобы схватить его и бросить в аль-Мукашширу, а это, мои великие собратья, самая страшная в мире тюрьма, и я лично горжусь ею и приглашаю вас осмотреть ее, чтобы вы получили представление о том, что там ждет заключенных, и обещаю не скрывать от вас ничего. Так вот, возвращаясь к нашей беседе, я хочу сказать, что мы начинаем следить за жизнью этого человека со всеми ее перипетиями. Затем я выливаю ушат холодной воды на его горячую голову, а потом дую, чтобы погасить искры этого жара, которые еще тлеют под пеплом. Я протягиваю нож времени к его мозгу и извлекаю из него то, что делает этого человека исключением среди других, которые могли бы в один прекрасный день под впечатлением его слов забросать камнями эмира, сжечь дворец, разграбить рынок, напасть на процессию султана. Я считаю, что нет на свете человека, которого бы нельзя было изменить. О великие мужи, открывающие правду! Вот что мы постигли и установили: нет ни одного смертного, который бы всегда оставался самим собою, нет цветка, который постоянно цветет, нет дерева, которое вечно растет, нет женщины, молодость которой не проходит, нет птицы, полет которой ввысь бесконечен, нет опьянения, которое длится вечно. Солнце восходит, чтобы зайти. День занимается, чтобы угаснуть и смениться ночью. Дождь через некоторое время прекращается. Дорога, какой бы длинной она ни была, имеет свой конец. Собратья, в руках которых находятся тайны мира! Нет человека, который бы всегда оставался таким, какой он в данный момент. И не только время тому виной. Мы помогаем ему в этом. Если мы видим, что в душе человека, известного своей отвагой, поселился страх, я начинаю делать над ним круги, как птица, как коршун, летящий на большой высоте. Я не вонзаю в него клюв и когти сразу, а кружу, кружу, понемногу снижаясь. И снова кружу, чтобы нагнать на него страху, потом падаю вниз, неотвратимый, как стрела, как пронзающий небесные сферы метеор, как удар молнии, как сверкнувшая мысль. На этом завершается один этап пути и начинается другой. О высокочтимые братья мои! Нет на свете человека, душа которого была бы гладким полем, где нет выбоин, трещин и готовых рухнуть крепостей. На мои плечи ложится обязанность через них добраться до человека. Я начинаю медленно подбираться к нему и проникаю все глубже в его тылы, не издавая ни звука, ни вздоха. И тут неожиданно обстреливаю его из своей катапульты, воздвигаю свои осадные орудия, выпускаю отравленные стрелы, обнажаю мечи и сабли, потом внезапно атакую, окружаю, жгу, рушу, превращаю крепости в развалины, цветущую жизнь в пустыню, веру в отчаяние, надежды в полное разочарование, добрую гавань для кораблей в место, непригодное даже для древесного полена. Если страх находит путь к сердцу храбреца, пусть даже через отверстие с игольное ушко, я делаю его величиной с озеро, а потом с океан. Если в глубине его души таится любовь к какой-нибудь рабе божьей, я превращаю эту любовь в неприязнь и даже враждебность. Если на пути к возлюбленной у него есть препятствия, которые он надеется устранить, я делаю их непреодолимыми. Я воздвигаю границы и барьеры, рою ямы, ставлю ловушки. Я наношу сердцу раны, которые не залечивает даже смерть. Я смущаю дух и делаю так, чтобы он уже никогда не обрел прежней ясности. Если человек недоволен, потому что беден, я внушаю ему надежду на богатство и высокое положение, даю ему возможность чуть-чуть вкусить жизни в довольстве. Он — привыкает к роскоши, и это отчуждает его от тех, к кому он раньше принадлежал. Он уже не сможет вернуться к своим. Ему остается и дальше идти своей дорогой. Так, вместо того чтобы подрубить ему ноги, я переделываю его: он идет на своих ногах, размахивает своими руками, говорит своим языком, откликается на свое имя, но в действительности это другой человек, совсем не тот, что когда-то вышел из утробы своей матери. Это не тот молодец, который важничал и блистал среди своих сверстников, из молодца он у меня станет девицей: я лишу его черт, которыми должен обладать тот, у кого растут усы и борода. Я не собираюсь сбрить их начисто, проткнуть ему уши и вдеть серьги или лишить его мужского достоинства — все это у него останется, но он будет таким, словно всего этого у него нет. Он станет все критиковать, но так, как это нужно мне. Он будет возбуждать народ, но служа моим целям. Вот что я делаю с самой жизнью.
Говоря же о том отрезке времени, который человек может провести в тюрьме, я позволю себе не согласиться с моим собратом, главным соглядатаем Португалии, по некоторым вопросам, изложенным в его сообщении. У него все сосредоточено лишь на различных видах телесных пыток. У нас же теперь есть другой пример, о котором я уже упоминал. Что мы делаем с узником? Мы, например, внезапно на исходе ночи открываем дверь в его камеру, и наш человек с ухмылкой на лице спрашивает его леденящим душу голосом: «Не желаете ли чего-нибудь?»
Каждый день в определенный час мы даем ему четверть стакана воды, простой воды. Но ожидание этого глотка воды действует на него ужаснее, чем выкручивание пальцев. Мы добиваемся того, что заставляем его мысленно увидеть свою прежнюю возлюбленную, по которой он сходил с ума и посвящал ей поэмы, нагой в объятиях мужа. Да, не какого-нибудь постороннего мужчины, а собственного мужа. Ему виделись такие картины, что он поседел в прямом смысле слова. Сами побои и пытки, о держащие тайны, вселенной в руках своих, не так мучительны для человека, как их ожидание. Важно, чтобы заключенный жил в постоянном ожидании: «Вот сейчас, через минуту начнется! Почему же они медлят? Что означает целый стакан воды? Почему принесли не такую, как обычно, еду? Может быть, в нее добавили какое-то снадобье или лекарство, которое заставит его забыть, кто он и где он? Или хотят вызвать у него половое бессилие? Может быть, медленно умертвить?»
Высокочтимые гости! Недавно, всего несколько дней тому назад, мы провели опыт над одним человеком. Мы завязали ему глаза и слегка дотронулись до его шеи лезвием бритвы, чтобы порез был почти незаметным. Потом взяли тонкую трубочку, один конец которой находился в бурдюке с теплой водой, а другой приставили к шее заключенного. «Скажи, где твои сокровища, — требовали мы. — Если скажешь, мы остановим кровь». Ему казалось, что кровь действительно течет у него из шеи. Он рассказал нам все, что мы хотели услышать. Да еще показал на эмира, своего приятеля, самодура и расхитителя государственной казны. А потом стал кричать: «Остановите кровь! Остановите кровь!» Мы сделали вид, что действительно пытаемся остановить ему кровотечение. Через несколько минут он скончался, хотя у него не было никакого кровотечения. Он вообразил, что теплая вода — это кровь. Он умер от страха.
Вот еще один пример. Это новый тюремный порядок, и мы его держим в строгой тайне. Узник с завязанными глазами мечется по камере, все время ожидая, что на него обрушится удар. Но когда, откуда? Эта мысль не дает ему ни минуты покоя. В заранее намеченную ночь я подсаживаю к нему в его тесную камеру одного из своих людей под видом заключенного. Не проходит и нескольких часов, как между ними вспыхивает ссора. Я приказал своему человеку, чтобы он прижался к заключенному, когда тот заснет. Заключенный вскочил в ужасе, думая, что над ним хотят учинить насилие. Так я делаю его жизнь адом, постоянной пыткой. Смерть кажется ему желанным избавлением, недостижимым блаженством.