Аз-Зейни Баракят

Он забыл дорогу к дому шейха Рейхана. В те безвозвратно ушедшие дни дверь захлопнулась перед ним, а ключ остался у него в сердце. «У времени есть великое лекарство, — говорит Мансур. — Имя ему — забвение». Иногда на несколько дней боль отпускает его. Изнуренный мозг шепчет: вот оно лекарство, действует. Но в тот же миг, в какое бы время дня или ночи это ни случилось: во время привычного утреннего посещения лавки Хамзы ас-Сагыра, когда он отпивает очередной глоток хульбы из кружки, или во время занятий во дворе мечети, — на него неожиданно наваливается огромная тяжесть, сдавливает ему сердце так, что по жилам начинает бежать черная кровь меланхолии. В одну из таких минут, когда невыносимая боль пронзила его, он вскочил и побежал. Железные раскаленные обручи, которые сжимают его душу, — вот она жизнь! Бесконечные мучительные воспоминания, которые медленно убивают, преследуют его повсюду, — вот она жизнь! На каких небесах его спаситель? Какие земные царства укроют его? Какие звезды облегчат его страдания или предскажут заранее их приближение? В какой сосуд ему залезть, спасаясь бегством от своего века, от своего мира, чтобы просидеть там до прихода счастливых времен? Простой рыбак откроет сосуд, и он вырвется оттуда как луч, как дух, и рыбак дарует ему жизнь и потерянную любовь, приютит его, и вечность соединит влюбленных. Он не собьется с пути к той, которую полюбил.

А его время не принимает того, что щедро отдает ему сострадательное сердце, не осушает слез матери над убитым сыном, не охлаждает опаляющего душу жара, не воскрешает гибнущих надежд, не врачует свежих ран! Нет-нет, никогда!

Саид говорит: «Настанут счастливые дни». «Когда? — восклицает Мансур. — Стоит ли биться головой о каменную стену? Нет заступника у людей, явись даже сам пророк и попытайся он установить справедливость и мир на этой земле, полной несправедливости и произвола. У меня погасла надежда на пришествие мессии, Саид. Если бы восстал говорящий от имени времени, если бы явился, пришел из Каабы, обнажив свой золотой меч, против него выступил бы Закария, помешал бы ему вступить в наши пределы, схватил бы его и бросил в аль-Мукашширу. Единственная истина этого мира, первая и последняя, — это аль-Мукашшира, а все остальное — ложь. Да, и еще шихаб, Аз-Зейни и Суннийя бинт аль-Хуббейза».

Саид подолгу слушает Мансура, размышляет над его речами, пытается понять их скрытый смысл.

Несколько дней назад Саид поднялся на новый минарет, взглянул на город с высоты. Туда не доносится ни звука, ни голоса. Пустота — это бездонное безжизненное море. Его охватило чувство, словно он остался единственным человеком на земле. Вот он вынимает одно из своих ребер. Появляется Самах. У него сдавило горло и стеснило дыхание. Он почувствовал боль, обжигающую как пламя. Душа его содрогнулась и в тот же миг освободилась от телесного плена, взлетела на крыльях из чистых слез. Звезды в высоте немы. Их тайная беседа не нуждается в словах. Ее не слышит ни одна живая душа. Разве он не прав? Почему же его мольба не станет разящей молнией, от которой задрожит земля и откроется истинное обличье адского воинства, рядящегося в одежды ангелов: снаружи — добро, а внутри — зло? Суть их — зло, деяния их разрушительны. И они творят молитвы и поднимаются на кафедры! Горячие слезы полились у него из глаз.

Как занимающийся день, перед его мысленным взором предстала нежная Самах, та, о которой он думал когда-то: «Неужели она ест и пьет и делает то же самое, что и все люди?» Он увидел ее обнаженное тело, над которым склонился похотливый ублюдок. Он хозяйничал на земле, которая была заповедной, жег ее траву, срывал инжир и оливки, пожинал жатву. Саид вспомнил руку Самах, маленькую руку, легкую, как шепот, как стихотворная строфа. Он держал эту руку в своей в тот один-единственный день, когда вышел с ними на прогулку. Шамм ан-Насим… Эта нежная рука теперь на спине осквернителя.

У отца же ее нет иного разговора, кроме рассказов о визитах великих мира сего. В свадебную ночь эмир Савдун шепнул ему несколько слов, которых не слышал никто, кроме шейха Рейхана. Потом к нему подошел Аз-Зейни Баракят и спросил, о чем говорил эмир Савдун. Шейх Рейхан сдержанно засмеялся и сказал, приложив руку к груди: «Прости меня, Зейни, но я не открою тебе того, что он мне сказал. Я не раскрою тайны, которую он мне доверил». Аз-Зейни рассмеялся и сказал: «А знаешь ли ты, что это первый случай, когда эмир Савдун высказывает свое расположение человеку и доверяет ему тайну?» У шейха Рейхана ум за разум зашел от радости, что дочь его замужем за отпрыском старинного княжеского рода, в жилах которого течет кровь эмиров и предков великих мира сего.

Ах, какой прок терзать себя этими жалкими мыслишками? Что за никчемная, растерзанная душа заключена в этой груди! Неужели она живет всего лишь двадцать семь лет?

Они и не стараются быть незамеченными. Открыто появляются повсюду, снуют возле лавок. Их множество, но любой их безошибочно распознает по только им присущим повадкам. Они могут возникнуть нежданно-негаданно, то в образе старухи, то в обличье бедного крестьянина, неторопливо бредущего по дороге. Бегающий взгляд выдает их. В их роли может быть и молодая женщина, и пожилая, и ребенок. Бесчисленное множество детишек служат шихабу. Сын доносит на отца своего. Устами младенца глаголет истина, считают они. Такого еще не бывало в этой стране. Саид не встречается на улице со своим приятелем Мансуром, иначе и за ним будут ходить по пятам. Саид точно знает: каждое его движение замечено, каждый вдох учтен. Он много болтает в галерее студентов, в мечети университета. Возможно, они исказили его слова, добавили то, чего он не хотел сказать. Странно, но он слышал, как некоторые семинаристы открыто ругали эмира Таштамира. «Может быть, они из соглядатаев?» — подумал Саид. Однако он слышал, как один семинарист, сириец из Алеппо, клялся на книге «Сахих» Аль-Бухари[62], что эмир Хайр-бек состоит в тайной переписке с турецким султаном. Он доносит о положении народа в Сирии и Египте, передает все до последних подробностей… Пальцы погрузились в бороды, в глазах — растерянность: какие испытания грядут, какие беды уже витают над их головами? Саида поразила не связь Хайр-бека с османами — он мог предположить что-нибудь подобное, ибо на это падки люди без роду и племени. Его потрясла реакция, с которой были восприняты слова семинариста. Что у них на уме? Уже давно он носит на сердце тяжелый камень. Никто не поддерживает его, даже Мансур, его приятель. Если бы его спросили о тех, с кем он живет и учится, он бы ответил: «Никчемные людишки. Они ведут себя так, будто на них налетели мамлюки и оскопили в одночасье. Однако таких странных кастратов еще не видел свет: кастраты, от которых рождаются дети, скопцы, которые брюхатят женщин! Но у них нет собственного мнения. Их учитель — соглядатай, их наставница — Суннийя бинт аль-Хуббейза».

Саид слышит, как они громко обсуждают то, что он не решается высказывать открыто. Что происходит? Может быть, он постарел? Чье острое лезвие тянется к его сердцу, к его языку, к его совести? Он ходит от одного кружка к другому, прислушивается. Они делятся новостями: послы султана вернулись от османов опозоренными, с их неприкосновенностью не посчитались. Их главу, эмира Маглабави, обрили и заковали в цепи. Его бы убили, если бы за него не вступились некоторые благоразумные османы. Война неминуема.

Посланцы эфиопского негуса направляются в Крепость, народ дивится их странному обличью.

Джан Баради аль-Газали отправился в провинцию аш-Шаркия. Пробует свой меч на шеях крестьян. Убивает тысячами. От трупов тухнет вода в каналах.

Умер старик, который лучше всех умел делать бусбусу. С его смертью исчез этот сорт бусбусы, ибо он никому не передал своего секрета.

Аз-Зейни Баракят собирается обратиться к народу. Возможно, некоторые эмиры, которые стоят за спиной Абу-ль-Хайра аль-Мурафи, намереваются нанести Аз-Зейни удар в спину?

62

Книга «Аль-Джами ас-Сахих» — основное произведение Мухаммеда аль-Джафи аль-Бухари (810–870 гг.). Он создал ее на основании 600 тысяч хадисов пророка и расположил их в соответствии с требованиями мусульманского богословия.