Страница 2 из 41
Напротив ближайшего выхода из вокзала, располагалась автобусная остановка. Автобусы, почти пустые, регулярно подъезжали, подбирали пассажиров и отъезжали. По всем обозначениям на автобусах и пояснениям на самой остановке, я понял, что автобусы бесплатно доставляют до какой-то станции метро. Ожидали мы долго, рассматривать вокруг уже было нечего, кроме нас никто здесь не задерживался. Люди подходили, звонили куда-то и уезжали на такси, частных автомобилях или маршрутных автобусах. Меня начинало раздражать затянувшееся ожидание и обременительные бутылки в наших сумках.
Наконец, позвонил человек, которого мы ожидали. Он извинился, что из-за заторов на дорогах не может приехать быстро. Мы разъяснили ему, где находимся, как сможем опознать друг друга, и снова продолжали ждать.
За это время мимо нас прошло бесчисленное количество автобусов, на любом из них, пустом и блестящем, мы могли бы давно доехать до станции метро, а там уже куда угодно. Но нет же, мы торчали со своими сумками-подарками в ожидании земляка и успокаивались тем, что мы же обещали… Какая же это чушь нелепая — проторчать часа три у телефона только для того, чтобы передать кому-то родительский гостинец и письмо! И как глупо и наивно было надеяться, что кто-то приедет и подберет нас вместе с грузом и нашими проблемами. Но земляк таки приехал — мы познакомились. Сумки — в багажник; нас — на заднее сиденье. Нам предоставили места в просторном кораблеобразном Линкольне, езда в котором была приятно плавной и бесшумной.
Вопрос: куда нас отвезти остался без определенного ответа. Зачем приехали? — Чтобы вручить письмо и бутылки. Остальное же, сложно и долго объяснять.
Наш новый приятель-земляк, снисходительно выслушав наши планы, поспешил уведомить, что сейчас у него гостит теща, и он понятия не имеет, надолго ли она задержится. Что же касается нашего ночлега, то он советовал, переночевать в каком-нибудь мотеле, а уж потом подыскать что-то на первое время.
Припарковав свой восьмицилиндровый корабль на стоянке у ресторанчика МакДональдс, он пригласил нас перекусить и спокойно обсудить ситуацию. В ресторане, поглощая стандартные порции жареного картофеля и гамбургеров, мы договорились о передаче ему на хранение сумок, а он обещал подбросить нас. Самым подходящим местом для нас он выбрал Brighton Beach, куда и доставил. Мы расстались, пообещав созвониться и забрать свои сумки, как только устроимся.
Время было вечернее. Чувство времени и пространства частично атрофировано. Ни спать, ни есть не хотелось. Каких-либо определенных целей, желаний или направлений у нас пока не появилось. Назревало осознание того, что на этот раз я забрался далековато, и здесь уж точно, меня никто не знает и, похоже, не желает знать. Это ощущение приятно бодрило. Нечто подобное я чувствовал в детстве во время просмотра нового приключенческого фильма про индейцев. (В главной роле вождя племени — Гойко Митич!) Или когда мне удавался тихий побег из детского садика. В то время, как дети с воспитателем играли в ортодоксальную игру «волк и гуси», я же один, или в компании дворовых приятелей, удалялся от детсадовской площадки, и ликовал, при мысли о временной свободе, и что мне не придется возвращаться в детский сад, с его казенными запахами хлорки и рыбьего жира.
На Брайтон Бич были особые запахи и иной уличный мусор, но в целом, все назойливо напоминало нечто хорошо знакомое. Когда же я услышал обрывки разговора у входа в какой-то ресторанчик: «Та ты гонишь, мэн!..», то мне показалось: не так уж и далеко я отъехал; и нахожусь я где-нибудь в Одессе, неподалеку от Привоза.
Район Брайтон Бич принято считать русским районом Бруклина, однако, русскими здесь были только рекламные вывески типа «Русские пельмени», «У нас говорят по-русски», «Принимаем фуд стэмпы» и тому подобное. По-русски здесь говорили, но с демонстративной еврейско-одесской интонацией и комичной претензией на английский. Русским здесь и не пахло. Напротив, в воздухе тяжело и устойчиво висел крепкий запах антисанитарии, завезенный сюда из старых одесских дворов и парадных. Это место в такой же степени русское, как и Великая социалистическая революция 1917 года. Снова возникло желание бежать, пока и здесь кто-нибудь не подъехал с вопросами: А где ты сейчас работаешь? А собираешься ли ты жениться? За кого будешь голосовать?
Название улицы Брайтон Бич, а не Первомайская или Советской Армии, от ощущения дискомфорта не избавляло. Вместо одесского трамвая? 10 поверху загромыхал поезд метро. Спасаясь от оглушительного лязга и скрипа, мы нырнули без какой-либо цели в ближайшую забегаловку. Оказалось — обычное кафе, каких и в Одессе полно. Сидели там за разными столиками человека четыре. Тетка-хозяйка с вопросом и надеждой липко взглянула на нас. Нам ничего от нее не хотелось, но ситуация подталкивала нас сделать какой-то шаг, либо к ней и что-то хотя бы спросить, либо к выходу. Оглядевшись, я заметил за ближайшим столиком зашуганного жующего паренька с картой метро на столе. Он был похож на абитуриента, приехавшего в Одессу из районного центра, с намерением поступить в какой-нибудь техникум, в котором предоставляют место в общежитии и стипендию. Сомнений, на каком языке с ним можно говорить, у меня не было. Чтобы как-то начать, я просто заехал к нему.
— Привет!
— Привет, — с настороженным любопытством ответил абитуриент.
— Слушай, ты с этой картой разобрался? — кивнул я в сторону разложенной на его столе картой.
— А шо, вам нужна карта метро?
— Нет. Но не мог бы ты объяснить нам; где мы находимся?
Пока парнишка пережёвывал свой кусок и мой странный вопрос, мы подсели к нему за столик и объявили, что здесь, и вообще, в этой стране, мы всего лишь несколько часов… Данное обстоятельство оживило случайного собеседника, и он проявил живой интерес.
— А откуда вы?
— С Украины.
— Из Киева?
— Нет, из самолета Аэрофлота. Мы расскажем тебе про Украину, потом, если тебе это так интересно. Сейчас же, помоги нам разобраться, где мы и куда бы лучше…
Паренёк взбодрился и охотно признался, что и он всего лишь несколько часов в Нью-Йорке. Никогда ранее не бывал здесь, поэтому и знает немного. А вот в самой Америке — уже год, да к тому же он родом из Украины.
Его понесло. Мы познакомились. Узнав о нашей проблеме с ночлегом, Славик с детской непосредственностью признался, что и сам понятия не имеет, где будет коротать ночь — и притащился на русскоязычный Брайтон Бич, где можно поиметь полезную информацию и без английского языка. Отыскав на карте метро своё место нахождения, поняли, что мы вовсе не в Нью-Йорке (NYC, New York City). А на самом дне Бруклина, и живут здесь не американцы, а, преимущественно, еврейские беженцы из Союза, спасающиеся от невыносимых притеснений и унижений. В Одессе они были угнетённым национальным большинством, а здесь, на Брайтон Бич, они — обиженные и всеми гонимые евмигранты. Политические беженцы, сыны Давида, обретшие, наконец, возможность посещать синагоги, говорить на родном языке и торговать русскими пельменями… — А шо, не так, бля? — ответят вам здесь вопросом, если вы начнёте приставать и расспрашивать их об американской жизни.
Посовещавшись, мы решили ехать на экскурсию в Нью-Йорк, то бишь, на остров Manhattan.
Перейдя по металлическим ступенькам в надземную станцию метро, мы наткнулись на скучающего полицейского, увешанного вокруг пояса различным правоохранительным инструментом. В своей будке-офисе дремал торговец жетонами. Предложенная мною, на ночь глядя, 50-ти долларовая купюра для покупки жетона за доллар и 25 центов, вызвала у служащего легкое раздражение. Он проворчал что-то, отслюнявил сдачу, и выдал специальную бронзовую шайбу (token называется).
С помощью этих жетонов мы прошли через металлические вертушки на платформу. Неказистая станция метро ничего из себя не представляла. Навес от дождя и скамейки. Долгое ожидание поезда было заполнено разговорами. Новый приятель Славко доставал нас расспросами о жизни в незалэжной Украине. Первый украинский президент наивно воспринимался им как борец за национальную независимость, этакий герой-спаситель. Я неохотно, лишь описал ему гнусные сценки из украинских теленовостей, в которых теперь можно часто и густо видеть бывшего работника ЦК компартии Украины Леонида Макарыча, показушно молящегося в храмах перед телекамерами.