Страница 11 из 41
Приближаясь к берегу Манхэттена, с высоты моста можно обозреть зелёную территорию East River Park, растянувшегося вдоль берега реки. Сверху просматривались корты теннисного клуба, бейсбольное поле и дорожки для бега и прогулок. Хорошее место. Пройдя над парком, мы спустились на Delancey Street — район нижнего East Side, аборигены которого встречаются уже на мосту. Чёрные и цветные братья и сестры, в одиночку и группками, стоя, сидя и лежа коротают время с бутылкой дешёвого пойла и с прочими средствами, скрашивающими их незадачливое бытие.
Шумная, торговая Delancey St, как и весь район East Side, — это сплошные лавки с товарами сомнительного качества и происхождения, но обязательно с крикливыми ярлыками известных фирм.
Пока не разболелась голова от шумной торговли, мы приняли приглашение Юры — побывать в культурном центре украинской диаспоры. Последовали за ним в направлении 2-й Авеню. Особенно, нам рекомендовались услуги Украинского банка, в котором хранят сбережения все его земляки. Об услугах банка он был наслышан от своих товарищей, так как самому здесь хранить было нечего. С его слов, этот банк выгодно отличался от прочих американских. Для открытия счета здесь достаточно предъявить советскую паспортину, и обо всём можно разузнать, объясняясь на рiдной мовi. И гроши там всегда выдадут без проволочек. Имея дело с этим банком, он советовал нам говорить по-украински. Особенно, когда снимаешь свои денежки-сбережения. Могут не понять що тобi трэба от них. (шутка!)
Украинский центр состоял из комплекса заведений в одном квартале на 2-й Авеню. Народный Украинский Дом (кажется, так называется), ресторан и бар, туристическое агентство, магазин украинских сувениров и, упомянутый Юрой, банк.
Впоследствии, когда я один гулял по Нью-Йорку, то несколько раз посещал бар — выпить соку и отдохнуть от жары. Обычно, днем там пусто и тихо. За стойкой дежурит дядька з вусами или дивчина. Посетители, просиживающие там, балакають на украінськой мовi. Когда обращаешься со своим заказом к разливающему, то начинаешь колебаться: на каком языке говорить. Я испытывал принцип пролетарского интернационализма и заезжал по-русски. Присутствующие отмечали мою дерзкую выходку, но проявляли терпение.
Я слышал от туристов-строителей из Закарпатья, что в конце недели, по вечерам здесь весело. Украинское товарищество, молодые и старые, собираются и по-свойски отдыхают, веселятся.
После посещения украинского островка в Нью-Йорке, я предложил перейти на 8-ю Авеню и посетить моих заочных братьев муней в гостинице New Yorker.
(*In 1975 Hotel New Yorker was purchased by the Unification Church for $5,600,000. The church converted much of the building for church uses. *В 1975 году отель Нью Йоркер был куплен Церковью Единения за 5 600 000 $. Церковь существенно реконструировала отель под свои потребности.)
На этот раз, мы оказались у гостиницы днем. Тяжелые стеклянные двери-вертушки непрерывно вращались, впуская и выпуская гостей. А гости, в большинстве своем, были восточных национальностей: корейцы и японцы… Впрочем, я их не различаю.
Как только ты заступаешь за двери, на входе в просторный вестибюль, тебя встречает дежурный вахтёр, и просит приостановиться, объяснить: кто таков и зачем пожаловал?
В тот день дежурил улыбчивый японец. Он оказался большим любителем потрепаться. Причина визита была заготовлена мною ещё в первую ночь. Я выложил ему легенду о друге-брате, который живёт в этом отеле, и о подруге-сестре, гостившей ранее, от которой я и услышал впервые о Церкви Единения. А теперь вот и сам приехал с друзьями.
Новый брат-вахтёр с любопытством выслушал историю, представился как Onoda Takao и деловито законспектировал наши имена. После формальностей, он торжественно объявил, что сам Бог привел нас к нему. Далее, мы узнали, что сейчас в большой, интернациональной семье гостят и работают несколько русских братьев. Если мы навестим его сегодня вечером, часов в семь, то сможем повидать их. Онода уже достал лист бумаги и начал чертить схему взаимоотношений между нами, церковью единения и Богом, постоянно напоминая, как это важно. Я согласился с ним и пообещал: если мы не задержимся на работе, то постараемся принять участие в конференции. Онода уверял нас, что это мероприятие — важнее всякой работы. Если мы изменим свои планы, то здесь нас ожидает вкусный ужин в тёплом кругу братьев и сестёр. И вообще, сама встреча имеет бесспорно судьбоносное значение для нас. Учитывая последние замечание, я поклялся пересмотреть свои планы и прибыть на ужин с друзьями.
Этим вечером, как и договаривались, в том же составе мы прибыли в гостиницу New Yorker. Онода встретил нас многократными рукопожатиями и поклонами. Улыбка, или профессиональный оскал работника гостиничного бизнеса, не покидал солнцеподобного лица.
Я вежливо поинтересовался: не опоздали ли мы… на ужин? В ответ, Онода призвал нас следовать за ним.
Это здание, как я выяснил, было построено ещё в 1929 году, но всё содержалось в приличном состоянии. Лифты работали исправно. Нетрудно было заметить, что это не обычная гостиница, а некое корейское предприятие. Все встречающиеся нам люди, в лифте и на этажах, были азиатских национальностей. Онода всех их знал. Со всеми вступал в короткие диалоги и торжественно сообщал новость о посланных ему Богом братьях из Украины.
На пятом этаже, коридорами мы прошли в какой-то хозяйственный отсек, там оказалась кухня и небольшой столовый зал. За столом сидели-питались несколько братьев и сестёр. В некоторых, я без труда узнал своих соотечественников. Онода объявил о прибытии новых братьев. Мы познакомились.
В тот вечер на ужине-конференции присутствовали: барышня Александра из Ленинграда, приглашенная в семью, в качестве переводчика; молодая семья откуда-то из Дальнего Востока — парень, его беременная жена и дочка лет шести.
Нам дружелюбно показали, где и что можно найти и скушать. Мы быстро всё усвоили и включились в работу конференции.
Нас нещадно отвлекали. Мне приходилось отвечать и на русские и на английские вопросы. Кроме нас, уже все покушали, но не расходились, ухаживали и наблюдали за нами.
Среди общего добродушия выделялся белобрысый очкарик с немецким акцентом, приблизительно моего возраста. Он отличался от остальной компании содержанием своих неудобных вопросов и административным тоном. Постоянно давал мне понять, что кроме шуток, ему хотелось бы и серьёзно поговорить о мотивах нашего появления здесь. Но обстановка на кухне, позволяла без особого труда обращать его гестаповское любопытство в хохму. И большинству это было по душе. Немецкий же брат всё больше напрягал своё внимание к нам. С ним следовало быть осторожным!
Как позднее выяснилось, этот дотошный братец — действительно из Германии. В семействе он функционировал в отделе по работе с кадрами из Восточной Европы.
Отужинав, я подумал: как неплохо складывается вечер и куда можно сейчас пойти прогуляться. Но оказалось, что это была лишь торжественная часть мероприятия, и теперь нас приглашают на лекцию. Так здорово посидели; переговорили уже обо всем, перезнакомились — самое время разбежаться по своим делам. Но нет. Нас настойчиво просили перейти в другую комнату. В ленинскую комнату на политинформацию, — подумал я, — и не ошибся.
Комната для проведения лекций была технически оснащена: всё приспособлено для тщательного и глубокого охмурения гостей.
Перед тем, как приступить к обсуждению судьбоносных вопросов, было предложено спеть хором песню.
Мне вспомнился детский садик, из которого я постоянно сбегал. Пока нам раздавали и объясняли, как пользоваться песенниками, я с тоской представил себе, как нас поведут строем на вечернюю прогулку… с песней по 8-й авеню.
Их вариантом «Солнечный круг-небо вокруг», оказалась песня «Let it be». Это был тот же детский сад. Только на английском языке. И в Манхэттене.
Я блеял в этом сектантском хоре, и думал: какой же я мудак — в такой чудный майский вечер, вместо того, чтобы сейчас выгуливаться по улицам Нью-Йорка и познавать что и где, я имитирую свое участие в скучном религиозном шабаше.