Сумерки

— Значит, тебе жаль Ивана-царевича?

— Конечно, жаль! Он хороший, красивый и сильный.

— Змий красивей человека!

— Нечистая сила всегда искушает людей красотой. Так говорил и отец Иоанн, да я его не совсем поняла. И только теперь, когда няня рассказала мне сказочку, я знаю, что это значит. Однако слушай, что было дальше.

— Слушаю!

— Змий подумал и сказал, чтобы царевна прикинулась больной и попросила волчьего молока. В лесу волки наверняка заедят царевича. Царевна улеглась в постель и давай стонать:. «Ах, братец милый, захворала я тяжко, умру, коль не принесёшь мне волчьего молока». Пошёл Иван-царевич в лес, увидел, как волчица кормит волчат. Схватил лук, натянул стрелу и хотел уж было убить волчицу, как стала она просить: «Не убивай меня, царевич! Не делай моих деток сиротами! Лучше скажи, чего тебе надобно». — «Молока мне нужно твоего!» — сказал царевич. «Надои себе молока и бери ещё в придачу волчонка». Увидел Змий царевича с волчонком и перепугался. «Спрячь меня!» — сказал он царевне и в тот же миг превратился в веник. Приходит царевич, а его собаки как кинутся за печь и давай терзать веник, так что прутья летят! «Смилуйся, братец, отзови собак, не то и хаты нечем будет подмести». Иван-царевич отозвал собак, а они знай себе ворчат и ворчат. Почуяли, значит, нечистую силу. На другой день царевна стала просить молока от медведицы, а на третий день от львицы. Принёс царевич и того и другого, да ещё молодого медвежонка и львёнка. Змий Горыныч обращался то в помело, то в кочергу, а царевна каждый раз спасала его. Наконец Змий и говорит царевне: «В тридесятом царстве стоит мельница, в ней двенадцать дверей, и отворяются они только раз в году. Туда и пошли брата за мукой!» Так она и сделала. Долго шёл Иван-царевич, упорный он был и отважный, и отыскал эту мельницу. Только набрал муки и вышел, как двери захлопнулись, а все собаки и звери остались внутри. Заплакал Иван-царевич. «Видать, смерть моя бродит недалеко!» — сказал он и побрёл домой. Тут ему навстречу и вышел Змий Горыныч; «Долго я ждал тебя, царевич, вот наконец и дождался, а теперь я тебя съем!» — «Погоди, — говорит на то царевич, я с дороги, весь потный и грязный. Позволь мне выкупаться, и уж потом ешь!» Змий согласился, а царевич пошёл рубить дрова для бани. Рубит он дрова, и вдруг прилетает чёрный ворон и крячет: «Кра, кра, руби, Иван-царевич, не спеша, твои гончие уже четверо дверей прогрызли!» Так он рубил и рубил, а нарубленное в, воду бросал. Покуда наконец вода подогрелась, — прибежали гончие, волк, медведь да лев и разорвали Змия в клочья. А царевич посадил неверную сестру на каменный столб, положил с одной стороны омёт сена, с другой поставил бадью и сказал: «Пока не съешь и не наполнишь слезами бадью, не прощу тебя». И поехал искать своё счастье в другие края. Могла бы рассказать тебе ещё о том, как Иван-царевич убил двенадцатиголового Змия, как добыл златокудрую царевну и простил сестру, да не успею, скоро нас позовут обедать…

Андрийко задумался. Левой рукой он перебирал тёмные девичьи кудри, а Мартуся смотрела на него так, как только могут смотреть дети на родного человека. Андрийко размышлял над сказкой, над вчерашней встречей в лесу и над таинственным заветом отцов сыновьям, и всё перемешалось в его воображении и потонуло в хаосе неясных образов. Он видел то степенное лицо отца, то на удивление красивого Змия Горыныча, то коварную царевну-красу. Но, когда его взгляд упал на девочку, которая безмолвно уставилась на него большими бархатистыми глазами, Андрийку вдруг охватило волнение. Он прижал её к груди и поцеловал в голову.

— Чудесную ты рассказала сказочку, Мартуся, а сама ты ещё чудесней! И ведь правда, что ты не предала бы меня ради Змия?

— Нет, Андрийко, я была бы той, на которой женился царевич. Но ты ещё не знаешь про неё. Погоди, я расспрошу толком няню и тогда уж расскажу тебе!

— Подожду, девочка, подожду! — сказал, улыбаясь, юноша, и, кто знает почему, глаза его наполнились слезами и он с трудом овладел собой.

Как раз в то время, когда Андрийко слушал сказку про Ивана-царевича, в светлице старых княжеских хором сидел Иван Нос, а перед ним стоял, скрестив на груди руки, Коструба. Тут же на дубовой скамье, опершись локтями на колени, сидел, сгорбившись, Грицько. Все трое молчали, лицо боярина было сердитым, а лица слуг выражали какую-то смесь злости и упрямства. Князь долго сидел за столом, опустив голову на руки, потом, внезапно подняв её, пристально посмотрел на Кострубу, словно хотел отгадать какую-то мудрёную загадку.

— Так, значит, — сказал он медленно, — князья Глинские убили старого Юршу.

— Да, князь! — подтвердил Коструба.

— Кто это видел?

— Я, — отозвался Грицько, поднимая руку. — Готов присягнуть на кресте!

— Ну, добро, из вашего рассказа я узнал лишь о том, что князей Глинских прогнали вечники, но так и не возьму в толк, почему и за что? Откуда накопилось столько злобы, чтобы решиться убить старого Юршу, да ещё из засады, подобно разбойникам?

— Я был на вече и знаю! — начал Грицько. — Блаженной памяти боярин повёл речь про короля Ягайла и шляхту на Галицкой земле, которые норовят прибрать великое княжество к своим рукам. На вече пришли только меньшие бояре с пограничья, кое-кто из путных, немногие мещане и с полсотни свободных кметов. Из панов были Воловичи, старый князь Василь Звягельский, двое князей Глинских и ещё кое-кто. Поначалу никто толком и не слушал боярина, только когда они услыхали, что король отобрал в Перемышле церковь, чтобы отторгнуть православных от родной веры, а в городах даёт права немцам, чтобы полонить ими и разными пришельцами страну, только тогда кое-кто заволновался и принялся выкрикивать, что, дескать, великий князь Внтовг католиков к себе не пустит. Тут встал князь Звягельский н напомнил о том, что великий князь Витовт прогнал больших князей всех до единого, а на их место по волостям посадили других, либо своих тысяцких. И закончил так: «А что будет, когда после Витовта вся Литва вернётся под власть короля, один бог знает!» Тогда встал боярин Василь и сказал, что все князья, бояре и кметы должны быть к тому готовы, чтобы, собравшись купно, всей землёй русской дать отпор католикам Запада. Гедиминовичи были хорошими князьями, они старых порядков не нарушали, но не таковы Ольгердовичи и Кейстутовичи. Посему землям надобно порадеть о том, дабы ныне, как и встарь, народ сам мог бы вывести на путь истинный беспутного князя! Тут вскипел боярин Волович, который стал вельможей во время князя Витовта, и крикнул: «Коли великий князь и прогнал с волостей кого из меньших, то на то его великокняжья воля и не нам против сего роптать. Мы его подданные, как холопы, так и князья!» Кметы и кое-кто из бояр поддакивали, но князья Глинские закричали, что русские князья не холопы, й не путные бояре, и что они-де будут искать защиты у великого князя московского от литовцев, шляхты, короля и даже своих подданных. Все умолкли, казалось, вече кончится дракон князей и новых великокняжьих бояр. Как вдруг встал старый кмет из-под Киева, Тихон Грач, и, поклонившись, заговорил о том, что княжьи холопы и даже вольные кметы вовсе не помышляют вмешиваться в споры людей высшего стану, поскольку они не видят в том проку, а кто будет паном, тот или иной, им всё равно. Тогда боярин Василь Юрша сказал, что в грядущем Русском княжестве не будет ни кметов, ни холопов, ни коланных людей, ни путных бояр, а одни только вольные люди й князья, и каждый будет нести войсковую службу наравне с прочими, по силам и достатку. На него накинулись Глинские, однако несколько бояр поднялись на защиту Юрши, а холопы, став стеной, отгородили противников. Боярин Василь говорил дальше, пообещал всякие привилеи кметам, вот те и прогнали Глинских с веча. После того как всем миром проводили боярина домой, в него и угодила стрела одного из князей. Убивая боярина, Глинские хотели обезглавить «крамолу», так называли они задуманное боярином дело.

— А ты откуда всё это знаешь? — спросил князь, глядя Грицьку в глаза.