Черный фотограф

Он пришел в больницу в прекрасный мартовский день, когда ярко-рыжее солнце весело катилось по бирюзовому небосклону, задевая верхушки порыжевших от весны тополей. Снег почти стаял, легко дышалось влажным густым воздухом, полным запахов мокрой земли, оттаявшей коры и черной прелой листвы. Число красивых девушек на улицах резко возросло. Леня ощущал внутри смутную тоску, вызванную своим одиночеством, загнанностью и заброшенностью.

— Чем занимаешься? — спросил бледный Георгий, чье осунувшееся лицо утопало даже в плоской больничной подушке.

— Просто живу, — печально ответил Леня.

— Ко мне недавно одна девушка заходила, — многозначительно улыбнулся Ольшевский. — Сказала, что тебя давно не видела…

Сердце у Лени учащенно забилось. Он внимательно рассматривал стоптанные тапочки, валявшиеся у кровати.

— Хочешь, телефон этой девушки дам? — хитро сказал Ольшевский. — Может, позвонишь?

Посетитель тактично перевел разговор на другую тему.

— Слушай, ты мне лучше скажи, в принципе можно найти человека по номеру его сберкнижки?

— В принципе ничего невозможного нет. Но нужна санкция прокурора, чтобы такие сведения стали доступны органам.

Леня немного повеселел. Может быть, все не так страшно. Конечно, и санкцию прокурора можно купить, и в сберкассе шороху навести, но это уже представляет определенные трудности. Все не так уж плохо. В палату, плотно закупоренную еще с зимы, сквозь двойные рамы едва пробивался весенний уличный гам.

Наступил наконец исторический день, когда приветливая девушка ответила, что на счете появилась приятно круглая сумма — пятьдесят миллионов, что забрать их сразу нельзя, можно заказать деньги и только через два дня снять их. Ну что ж, Леня не будет упрямиться из-за недоданных пяти тысяч, к чему мелочиться. Он решил не мотаться по городу с пятьюдесятью миллионами в кармане, это была солидная пачка денег, а ведь запланированный маршрут отступления от сберкассы предполагал лазанье по таким местам, в которых любой лишний груз будет обременительным. Был найден простой выход.

В другой сберкассе опять-таки был открыт счет. Леня перевел на него свои деньги, чтобы его не смогли вычислить. Потом цепочку переводов можно было еще удлинить, дабы максимально обезопасить себя. Шантажист сам себе поражался. Он стал таким осторожным, что вскоре уже смог бы перехитрить самого себя.

Вся цепочка получения денег была тщательно разработана и со всеми предосторожностями осуществлена. Никаких неожиданностей не произошло. Леня, озираясь, удирал через глухие, заваленные ржавыми трубами дворы, а за ним никто не гнался. Прежде чем ему удалось снять с книжки свой навар, прошло достаточно много времени.

«Пока не получу деньги, не увидит Поташов негативов, — злорадно размышлял шантажист, взирая на своего клиента, который на экране с милой улыбкой давал интервью телевизионщикам. — Я понервничал, теперь его очередь».

Но Поташов, кажется, и не думал нервничать или искусно это скрывал.

Вскоре наступил день, когда негативы были аккуратно сложены в конверт и отправлены заказным письмом. Леня с облегчением вздохнул: наконец-то ему снова улыбнулась удача.

Родители не могли наглядеться на осунувшегося сыночка, наконец соизволившего навестить их. Леня с трудом впихивал в себя воскресный борщ и вяло отвечал на расспросы.

— Ты слышал, что произошло в дружном семействе Феофановых? — неожиданно спросил отец, попивая кофе.

— Что случилось? — насторожился Леня.

— Представь, у этого старого развратника оказалась еще одна жена и годовалый ребенок! Ты представляешь, это в его-то годы!

— Ничего экстраординарного в этом нет. У Виктора Гюго последний сын родился, когда ему было восемьдесят два.

— Ну, это Гюго… Но самое интересное в том, что какой-то добрый человек сообщил об этом его жене, и та, недолго думая, выгнала его из дома и с работы. Одним словом, он в мгновение ока лишился всего — денег, положения, уважения. Теперь он никто и имя его — никак. Говорят, его уже видели на бирже труда.

— Кто бы мог подумать, такой обеспеченный был человек! — задумчиво сказала Анна Павловна. — Как неожиданно круто может измениться жизнь! Кажется, сегодня у человека есть все, он катается-катается как сыр в масле, а завтра опять гол как сокол и никому не нужен — ни близким, ни друзьям…

— Это называется справедливостью, — сказал назидательно отец. — На чужом горе не построишь счастья. Сотворенное зло всегда возвращается, как бумеранг.

Леня скромно молчал. Если бы родители знали, кто и как восстанавливал эту справедливость! Это было далеко не таким абстрактным понятием, как судьба. Справедливость стоила одному человеку многих часов мучительно тяжелой слежки, остроумия и даже некоторого риска для жизни. Если бы они знали!..

20

После пережитых треволнений, парочки погонь и удачного логического завершения двух дел у шантажиста наступил период апатии. Ему казалось, что он не живет, а существует, что жизнь пуста и бессмысленна, что та грязь, в которой он барахтается по собственной воле, покрывает все и вся. В голову лезли философские мысли, что человек человеку волк и надо всегда первым стараться перегрызть горло врагу, иначе он съест тебя.

Размышляя подобным образом, Соколовский разгуливал по улицам, покупая себе абсолютно ненужные и непрактичные вещи вроде мешочка со смехом или страшной маски индейца с раскроенным черепом. Единственным разумным приобретением был мощный объектив, который позволял снимать с большого расстояния и практически при любых условиях освещения, кроме полнейшей темноты. Эта покупка свидетельствовала о том, что Леня не хотел бросать свое обременительное и опасное хобби.

Пока никакого дела не подворачивалось, надо было чем-то себя занять. Фотограф бродил по городу и опробовал свою покупку в разных ситуациях, при разном освещении. Он восхищался великолепной техникой, обладателем которой стал. Жалко только, что некому было оценить ее и не с кем было поделиться своим восторгом.

Леня снимал из окна свой двор, а потом печатал фотографии, на которых были видны мельчайшие подробности ландшафта, вплоть до количества зубов во рту гуляющих дошкольников. Вспоминая свою первую неудачу в загородном пансионате, он говорил себе:

— Эх, если бы у меня тогда была такая машинка, не пришлось бы лезть на рожон, изображая из себя телохранителя. Я бы спокойненько снял все из окна соседней дачи, и не пришлось бы Женьку волновать из-за починки его «Форда».

Кстати, серебристый «Форд» давно уже был отремонтирован так хорошо, что даже придирчивый Васюхин-старший не мог ничего разглядеть. «Форд» вовсю колесил по Москве, а Леня иногда с ужасом подумывал, не запомнил ли Кабан или его халдеи номер машины. Могут ведь вычислить хозяина через свои связи в милиции — у таких людей обычно все схвачено. Шантажист испытывал законное чувство вины за то, что подставляет своего друга, ведь Женьку могут запросто укокошить, и никто разбираться потом не будет. Немного утешала мысль о том, что при той бешеной гонке, которая происходила в ту ночь, вряд ли его преследователи смогли разглядеть номер.

Мрачный шантажист стоял у окна своей комнаты и смотрел в объектив на противоположный дом. Конечно, подсматривать частную жизнь людей нехорошо, но так интересно! Он отчетливо видел в полуосвещенном окне, как юная мать кормит младенца грудью и как тот беспорядочно машет ручками. Умилительная картина! И мадонна с младенцем были запечатлены на пленке.

Он видел, как семья смотрит телевизор, видел даже, что на экране происходит. Видел, как влюбленная пара — не то молодожены, не то просто любовники — страстно целуется, не стесняясь незашторенных окон. Да и кого им стесняться, расстояния между домами большие, невооруженным глазом трудно разглядеть подробности жизни соседей. Наблюдателю было грустно смотреть на чужое счастье. Он щелкнул кадр и перевел объектив на соседнее окно.