Кордон

менее двух пудов корпии, изготовить до сотни бинтов и компрессов, также запастись сеном для подстилок и тюфяков». Подумав, губернатор продолжил перечень неотложных мер: «Часовню — под мертвецкую. У обывателей забрать лошадей и использовать по надобности для подвоза зарядов, перевоза раненых, пищи, воды и на пр. нужды. Нестроевой люд — писарей, артельщиков, каптенармусов, смольщиков, портных и др. — пристроить к тушильной команде и сработниками к лекарям, фурштат-ских солдат и волонтеров по выбору — в стрелки…»

Губернатор, узнав, что на гарнизонной гауптвахте содержится семь человек, распорядился немедленно выпустить их. Этот факт навел его и на другие мысли.

В петропавловском остроге сидело десятка полтора арестантов. «Люди они, конечно, порочные, ущербные, — думал Завойко, — насильники, воры, убийцы. Но среди них найдутся такие, кто попросит ружье, чтобы встать против чужеземца». И он на свой страх и риск распорядился временно выпустить арестантов из острога, «освободить от железа», то есть снять с них кандалы и предложить им идти в волонтеры. Губернатор в своем предположении не ошибся. Арестанты, услышав, что тем, кто из них молодецки будет драться против врагов Отечества, даруют «волю вольную», согласились стать волонтерами; Василий Степанович выбрал минуты взглянуть на временно освобожденных им людей. Наголо стреженные, в полосатой одежде, серых суконных бескозырках, грязные и обросшие они вызывали у него одновременно жалость и брезгливость.

— Не разбегутся? — осторожно спросил он у полицмейстера Губарева. — Не поведут себя скверно?

— Да кто ж им в душу-то влезет? — неопределенно ответил полицмейстер. — Говорил я с ними. Сейчас еще послушаем, вот этого. — Михаил Дмитриевич кивнул на рыжебородого здоровяка. — Скажи, Бугор, его превосходительству, можно ли надеяться на тебя и твоих друж-ков-невольников?

Здоровяк недовольно покосился на Завойко.

— Бугра не знает твой начальник, да? — сказал он полицмейстеру так, чтобы слышал губернатор. — Скажи ему, что мое слово — оковы. Коль среди нас появится гнида, мы ее — к ногтю. Я с любой скверны сам, как с овцы, косырем сниму шкуру. С чужеземцем будут драться все.

Арестанты дружно закивали.

Полицмейстер повернулся к губернатору. Тот дал знак, что все понял и можно разводить арестантов по местам, кои определит им Губарев — кого в стрелки, кого в тушильную команду.

Удивился Василий Степанович, когда к нему подошли три красивые девицы и предложили свои услуги.

— Я — Катя Кукушкина, — представилась смуглая, тонкобровая девица, сделав книксен. — А это мои сработ-ницы, Маня и Женя Безродные. — Она кивнула на своих подруг, очень похожих друг на друга, голубоглазых, льноволосых. Те также сделали почтительный поклон с приседанием. — Фамилия у них такая — Безродные. Они сестры. В городе говорят, что вы собираете народ. Так вот мы тоже готовы помочь.

— Что, сударыни, умеете делать? — спросил Завойко, стараясь припомнить, где видел этих девиц.

Они премило улыбались.

— Мы из заведения мадам Зигерман, — лукаво сказала Кукушкина. — Содержанки. Наше дело, сами понимаете, ласкать и ублажать мужчин. Отныне мы это готовы делать без оплаты, за одни харчи.

Василий Степанович смутился. Да, он их видел в порту, в трактире. Этих девиц заманивающих в свое заведение русских офицеров и иностранных моряков стандартными улыбками, губернатор приказывал гнать с территории порта в три шеи.

— Ну что ж, — подавив неловкость, произнес Василий Степанович, — подберем и для вас посильное занятие, но более полезное, чем вас занимала госпожа Зигерман.

— Какое? — Девицы заинтересованно уставились на губернатора: что предложит?

— Всех можно пристроить в аптеку, — сказал Завойко. — Будете с фармацевтом готовить лекарство, щипать корпию.

К предложению губернатора девицы отнеслись по-разному: сестры Безродные удовлетворенно кивнули, Кукушкина отрицательно помотала головой:

— Я не согласна.

— Почему, мадам?

— Мадемуазель, — поправила она.

— Pardon! {Pardon — извините, простите (франц.)} — извинился губернатор.

— Я очень люблю духи, — кокетливо призналась Кукушкина, — но не терплю запаха лекарств. У меня от них кружится голова.

— Куда же вас, уважаемая, пристроить? — озабоченно спросил Василий Степанович. — Может, помощницей к повару или коку на корабль?

— Перебирать крупы, чистить картошку? — Кукушкина капризно поморщилась. — Не подходит мне это. Терпеть не могу стряпух в штанах. От них по-бабьи пахнет постным маслом и дрожжами. Мне что-нибудь придумайте другое.

— Не на батарею же вас, мадемуазель, в конце концов направить, — проговорил Завойко, начиная тяготиться выбором занятий разборчивой девицы. — Там, полагаю, будут раненые, убитые.

— Нет-нет! — запротестовала Кукушкина. — На батарею мне, миленький, идти страшно. Я дурно переношу кровь. Жанны д’Арк из меня не получится.

Василий Степанович несколько удивленно посмотрел на собеседницу — упоминание об орлеанской героине ему подсказало, что госпожа Зигерман не без вкуса подбирала девиц в свое заведение.

— Может, вас определить баталером? — осторожно спросил Завойко. — Скажем, разливалыцицей вина?

— Mon cher! {Mon cher! — Мой милый! (франц.)} — воскликнула Кукушкина. — Вот это занятие мне по душе. Я люблю сама открывать бутылки с шипучим вином. Бах! Пробка — хлоп пьяному блуднику в лысину! Вы, касатик, понимающий человек! — Она коснулась пальцами крашеных губ и послала губернатору воздушный поцелуй.

— Боюсь, разочаруетесь, — предупредил ее Василий Степанович. — Никаких бутылок не будет. Вам придется разливать вино из ендовы меркой в матросские или солдатские кружки.

Кукушкина, поняв, что капризничать не время и не место, весело махнула рукой:

— Вино в любом виде — вино! Согласна я, красавчик, быть баталером.

— Вот и хорошо, — сказал губернатор. — Найдите капитан-лейтенанта Тироля Михаила Петровича, передайте ему мое согласие пристроить вас к выбранным занятиям.

Девицы с обворожительными улыбками попрощались с губернатором.

Завойко задумался. «Невероятно! Вроде и невелико пополнение, — мыслил он, — три женщины. Но они высвободят троих мужчин, солдат или матросов. И это уже кое-что». Не появись в канцелярии эти девицы, губернатору никогда не пришло бы в голову, что в заведении госпожи Зигерман могут оказаться охотницы помочь гарнизону в суровый час. Как потом узнал Завойко, Кукушкина и сестры Безродные сбежали из заведения тайком от хозяйки…

— Обижают меня, ваше превосходство, — пожаловался Василию Степановичу хриплым, прокуренным голосом пожилой отставной кондуктор Петр Белокопытов. — В ту-шильники огня насмешники определили. Ты, грят, Крапива, прозвище, вы знаете, у меня такое, при пожаре больше пользы принесешь. Смеются, зубоскалы. А как я с моей бородищей в огонь-то полезу? Спалю ее разом. Прикажите, ваша милость, в стрелки меня определить.

— Такую прекрасную бороду надо беречь, — подавив улыбку, ответил губернатор. — Скажи капитан-лейтенанту Тиролю, что я велю тебя, Белокопытов, в караул поставить, к пороховому погребу. Такой важный пост можно доверить только солидным служивым. А когда порох кончится, в стрелки пойдешь.

— Слушаюсь, ваше превосходство!

Кондуктор Петр Белокопытов выпятил грудь и ладонями погладил пышную бороду: губернатор — понимающий человек!

И вконец Василий Степанович был обескуражен, когда полицмейстер Губарев втащил к нему в канцелярию плачущего мальчишку лет тринадцати.

— Полюбуйтесь, ваше превосходительство, на этого постреленка, — растерянно проговорил он. — К вам бежал, у самой канцелярии его поймал. Интернат, как вы приказали, мы эвакуировали в Сероглазку. А этот кантонист по дороге уговорил десяток старших мальчишек и прибежал с ними в порт…

— Незамедлительно возвратить несмышленышей в Сероглазку! — распорядился губернатор. Считая, что с недоразумением покончено, он потянулся за гусиным пером, но тут же вздрогнул от пронзительного крика. Мальчишка, с плачем вырываясь из рук полицмейстера, закричал: