Страница 11 из 14
«Про семьдесят лет я, конечно, не верю, – писала Настя. – Но, может, мы не расслышали, а она сказала не семьдесят, а семь?
Я не могу не вспоминать этот случай, Мишка. Помнишь, как в Павловске противная Викторина Виленовна стала вдруг совсем другой, прямо поэтической, прямо Анной Ахматовой! И мы ее слушали в первый раз в жизни! А потом развинтили свои фляжки и пили остывший чай с хлебом и с карамелью. Чай из фляжек всегда невкусный и пахнет железом. И конфеты у всех растаяли на жаре, фантики прилипли, и мы выкусывали то, что осталось от конфет, прямо из фантиков. Почти все перемазались и умывались у какой-то плотинки, у водопадика под мостом, и, чтобы не свалиться в воду, держали друг друга за пояса.
Потом физкультурники сказали, что хватит лирических отступлений и пора заняться тем, ради чего мы приехали в Павловск, то есть ориентированием на местности. Всех разбили на три группы, каждой группе выдали по компасу и план парка. И каждая группа должна была достичь своей цели, придерживаясь проложенного по плану маршрута, а потом, примерно через час, вернуться в точку сбора, к какому-то павильону под горкой у Центрального пруда. Каждую группу сопровождал учитель, не могли же нас разогнать одних? Все бы разбрелись кто куда, а дорогу к Центральному пруду любой встречный подсказал бы, и компас ни к чему.
Мы с тобой попали в группу к Викторине. Что-то с ней все-таки случилась, голова, может, болела? И шла она, и молчала, глядя себе под ноги, как заколдованная, и, по-моему, ничего вокруг не замечала, а о нас и думать забыла. План и компас нес выскочка Луков и никому не давал посмотреть. Он завел нас в лес, но, может быть, маршрут и был такой?
Всей толпой идти было скучно. К тому же в нашей группе были ябеды и сплетницы двойняшки Кудрявцевы. Наверное, если бы не они со своей надоедливой привычкой подслушивать в четыре уха, и подглядывать в четыре глаза, и болтать, о чем не надо, и попусту трещать, выводя всех из себя, ничего и не произошло бы…
Мишка, я уверена, что ты все помнишь. Я пишу для себя сейчас. Вспоминаю и пишу, чтобы пережить все заново.
Мы с тобой переглянулись и, не сговариваясь, стали понемножку отставать. Тропинка вела вдоль речки и на каком-то пригорке, там, где вздымался берег, поворачивала, словно не хватило ей разбега взобраться на кручу, и огибала заросли дикой малины.
Пригорок был сухой, песчаный и почти без травы. Там росла большая сосна, и мы спрятались за ней, скорее, в шутку, не надеясь, что никто не заметит, как мы отстали. Мы посмеивались и не думали, что можно так легко скрыться из глаз. Но даже двойняшки не обернулись.
Мы постояли немного. Пахло водой, смолой и – солнцем. И голова кружилась, потому что я знала, что сейчас произойдет, и ждала этого, и желала. И ты поцеловал меня тогда – в щеку и в висок. И совсем быстро – в губы. Для этого мы и отстали, наверное. Но ты ничего не сказал тогда, и я тоже промолчала и жалею об этом. А теперь говорю – я люблю тебя, Мишка. Я тебя люблю.
А потом, когда мы перепутали тропинки, перелезли по осклизлым, в тине, бревнам через речку, завязли в каких-то цепких зарослях, мы вдруг поняли, что оказались то ли на острове, то ли между какими-то протоками, и я уже почти испугалась. Да что там почти! Я, конечно же, испугалась.
И вот тогда прямо из елки появилась та старуха с корзинкой травы и в белой крымской шляпе с бахромой, а из-под шляпы сияли глаза, и голос был молодой и звонкий, как у Людмилы Целиковской…
Старуха, сухая, быстрая, широко и легко шагала – только юбка мелькала да боты под юбкой. Она как-то в один момент вывела нас к знакомым местам и сказала: что же, возлюбленная пара, уже привязана Венера к Марсу, а Марс – к многоубийственной многоразлучной войне, но ваша взаимная склонность вас переживет и спасением вам будет, и встретитесь вы через семьдесят лет, чтобы стать супругами…
Я наизусть запомнила, хотя мы с тобой потом и смеялись – какая война, какие семьдесят лет! Нашлась, гадалка. Да она сумасшедшая и бредит! Но ведь права она была насчет войны.
…Но вдруг все же через семь или раньше, а, Мишка?»
Где-то к полуночи Наташа – Наталья Владимировна, Асина мама, – заглянула в комнату дочери, обеспокоенная необычайно длительной тишиной, воцарившейся вдруг в этом не самом спокойном уголке квартиры.
Заглянула и увидела, что Ася одетой спит на неразобранной постели. Перекрученный плед свисал до полу, волосы закрывали лицо. Наташа не стала будить дочку, лишь, подивившись, пощупала лоб – не горячий ли, накрыла ее пледом, поправила подушку под головой и сдвинула сброшенные тапочки, чтобы стояли парой. А также выключила забытый Асей компьютер, где на мониторе, в режиме паузы, крутилась-извивалась петля Мебиуса, замыкая некие пространства, – плавала, растягивалась, сжималась, меняла цвет.
Асе снился пожар на площади Льва Толстого. Снилось ей, что будто бы она сама и есть поджигатель, взобравшийся на крышу, но цели своей она не ведала, лишь знала, что так и следует поступить. Огонь стекал прямо с ее рук и разбегался потоками по крыше дома. Корона огня, венчающая «дом с башнями», доставала до солнца, и солнечный диск был весь в копоти, черным, и Ася пальцем рисовала на нем, как на зеркале, горизонтальную восьмерку – знак бесконечности – и обводила ее бесконечно, не в силах оторваться.
2
Пространство памяти
…я ощутил такой трепет узнавания, что, спи я в ту минуту, – непременно бы пробудился со стоном.
Разумеется, на пропажу старой шляпы, почти неношеной и совершенно ненужной, я не обратил бы никакого внимания, если бы накануне, заглянув в шкаф, дабы убедиться, что мой выходной костюм в полном порядке, не отметил машинально ее присутствия на верхней полке, а днем, когда полез за костюмом – отсутствие, так сказать, присутствия. Потом случилась нечаянная встреча с Аськой – на площади, под полыхающей башней дома Розенштейна, который привык я называть «маминым», а ближе к ночи… Ближе к ночи на полу прихожей был подобран смятый билетик на электричку, датированный сегодняшним числом. Выпал, должно быть, из внучкиного кармана – или там сумочки. Уж не одиночная ли тайная экскурсия в Павловск, по следам прабабушкиного дневника, в надежде на встречу с ведьмой в укромном уголке старого парка?
Аська, Аська, деточка моя… Понятное дело, последние стадии пубертата, безумство фантазий, когда жизнь как таковая предстает чередою ролей и игр. Сейчас, на нынешнем отрезке, это называется «играем бабушку».
Так уж вышло, что настоящих своих бабушек Аська не знала: невестка моя Наташа рано потеряла мать, а с новой семьей отца, проживающей ныне в заграничном городе Киеве, отношений не поддерживает, ну а Аллочка, Сашкина мамаша, – это, как говорится, отдельная песня.
Второй курс, вечеринка на даче у приятеля, вино, «Битлз», танцы до упаду. Знакомство после совместного пробуждения на продавленном диванчике террасы, поцелуи в электричке, поцелуи в темном кинозале, проводы до общежития (оне были из иногородних), окно, распахнувшееся в ночи, и пожарная лестница. «Залет», слезы, загс, пьяный тесть, говорливая теща, бледная мама, проваленная сессия, пересдачи, роддом. Съемная квартирка на окраине, пеленки, бессонные ночи, подработки, истерики, скандалы… Через полгода после рождения Сашки Аллочка с помощью каких-то там неведомых мне «нужных людей» устроилась буфетчицей на круизный лайнер и ушла в дальнее плаванье, а мы с Сашкой отправились домой, к маме Насте. В нашу тройственную семейную гавань Аллочка возвращалась трижды, с чемоданами заграничного барахла и сумками дефицитной снеди, знойная, пышнотелая, чернокудрая и алогубая, нечеловечески соблазнительная – и окончательно, бесповоротно чужая. Первая ее стоянка продлилась месяц. Вторая – неделю. (Сашка, говоривший уже бойко и правильно, очень ей обрадовался, только упорно называл «тетей», поскольку «мамой» для него на всю жизнь осталась бабушка Настя.) Третий ее приезд пришелся на мою командировку (преддипломная практика в области), и не знаю уж точно, что за разговор состоялся у нее с мамой Настей, только к моему возвращению все Аллочкины вещи из квартиры исчезли, а на моем столе (том самом, который ныне так облюбовала негодница Аська) лежал подписанный ее рукою и нотариально заверенный отказ от родительских прав на Сашку. Благодаря этой бумаге и, допускаю, некоторым дополнительным действиям со стороны мамы Насти, бракоразводный процесс прошел стремительно и без осложнений. Неожиданная Аллочкина уступчивость разъяснилась в зале суда: были равно заметны и ее округлившийся животик, и некий гражданин в модном кримпленовом костюме, заботливо поддерживающий ее за локоток. Когда бы не обезьяньи бакенбарды и не глумливо оттопыренная нижняя губа, спутника моей бывшей можно было бы даже назвать импозантным…