Страница 66 из 72
Теламон умер вечером.
Десять дней и еще два дня мы шли по Ливийской пустыне.
Уже различимы очертания Пелопоннеса.
Уже Линкей басил мрачно:
— Вижу: на берегу две женщины и ребенок. Они машут веткой оливы. Они видят нас!
Герои устроили бешеную пляску на палубе.
Кавн, запамятовав, даже обнял Библиду, она, перепуганная, замерла, ожидая, что Кавн — опомнится, счастливая, закрыв глаза, ожидала.
Внезапно задымился ветер. Он превратился в устойчивый вихрь. Корабль понесло.
Сутки несло корабль. Куда? Его вышвырнуло на берег. «Арго» увяз в глине, обильной водорослями, илом, не сдвинуть его, отчаянье, и, значит, близилась гибель.
Тифий не сошел на берег. Он вцепился в кормовое весло. Очевидно, кормчий все еще управлял кораблем. Он кашлял, оттопыренные уши двигались в такт кашлю. Его рябое лицо пылало, передергиваясь. Ему нечего было делать на берегу. На суше Тифий терял жизнеспособность, потеряв море.
— Воспаление легких, — определила Медея. — Перенесите кормчего на солнце.
Теламон и простуженный Мелеагр перенесли Тифия, положили на песок, и он затих.
Так умер Тифий.
Язон сидел у берега, поигрывая бичом, подтянув колени к подбородку.
Аргонавты потерянно плутали вдоль берега…
Мрачный Линкей не проявлял минимального желания никуда смотреть: ни вперед, ни назад. Он один мог что-нибудь увидеть своим всепроникающим взглядом, но сообщал обращающимся:
— Я уже умер.
Все уснули.
Когда солнце накалило веки, Скиф начертил на песке какой-то план. Волоком, за ноги, он подтащил к чертежу «уже умершего» Линкея. Линкей оживал вяло. И план рассматривал рассеянно. Внезапно Линкей потянулся за прутиком и лениво поправил что-то в плане, одарив Скифа моментальным, но выразительным ледяным взглядом. Оба вытянулись, и оба заулыбались, Линкей — язвительно, Скиф — любовно.
Тогда соорудили каркас для корабля, связав жерди и доски.
Язон сказал:
— Корабль понесут рабы. Сложите вещи на корабль. Рабы взвалили корабль на плечи.
Скиф пошел рядом с Медеей.
Язон сказал:
— Ты разве не раб, Скиф? Почему идешь с героями? Скиф поднял брови, с безграничным сожалением оглядел Язона, пошел к рабам.
Медленно, но решительно Линкей пошел за Скифом.
Зажав распухший нос платком, приспосабливал к плечу жердь и пузатый Мелеагр. Он задыхался, насморк вызывал слезы. Орфей, за ним Кавн пошли за Скифом. Свободны оказались Язон, Медея и Клитий, что-то нашептывающий Язону.
— Так, — процедил Язон и пошел вперед, помахивая бичом.
Тогда рабы опустили корабль.
— Так? — разъярился Язон, подымая бич.
Захихикал Клитий:
— Это упал Мелеагр.
Так умер Мелеагр, царь Калидона.
Двенадцать дней мы шли по Ливийской пустыне.
Язон твердо ступал, обмотав грудь и плечи золотым руном, которое не осилил, приподнимая, чемпион кулачного боя Эллады Полидевк.
Ты гордилась, Медея, выдержкой мужа. Ты шла, беременная, постоянно твердя себе, что необходимо родить на тринадцатый день, в саду Гесперид.
Линкея хватились на седьмой день.
Скиф ушел разыскивать и возвратился на десятый день. Он положил свою жердь на плечо и пошел. Его лысина пылала, соперничая с солнцем Ливийской пустыни.
Так умер Линкей.
Калаид и Зет попросили Орфея рассказать о пребывании на острове Лемносе. На пути в Колхиду аргонавты попали на остров Лемнос.
Рабы и герои окружили Орфея. Они расположились на дюнах, кто на спине, кто на животе, кто на корточках. Они заранее улыбались. Один Язон залег поодаль.
Орфей запел:
Кому неведом остров Лемнос? Поднимите ладони!
Виноград и яблоня, олива и фига обрамляют остров Лемнос.
Триста женщин процветает на острове и тридцать мужчин. Следовательно: тридцать женщин обладают мужьями, у остальных — одинокое ложе.
Пой, кифара, пой!
Царица Лемноса, царица Гипсипила, юна и податлива. Но, как ни юна, как ни податлива Гипсипила, ее ложе — одиноко. Ни один из мужей не отважился подойти к ее ложу.
Зорко наблюдают жены за супругами, направляя на них очи рабынь-шпионок. Ничтожное отклонение в сторону чужого ложа — опасно; побивают жены мужей домашней утварью и другими предметами обихода.
Пой, кифара, пой!
Тогда созвала Гипсипила двести семьдесят незамужних жен, и они обсудили это.
И постановили: это несправедливо, что у двухсот семидесяти ложе — одиноко.
И царь Фоант, неспособный приподнять и кружку с кипящей водой, скрепил новый закон печатью: устранить святость единого ложа, устранить побивание мужей домашней утварью и предметами обихода, ибо это — болезненно.
И двести семьдесят женщин распространили новый закон по Лемносу.
Не много говорили они, но широко распахивали рот, словно глашатаи.
Пой, кифара, пой!
И редчайший муж теперь не привлекался к ложу Гипсипилы, и редчайший муж не полакомился овощами из огородов двухсот семидесяти.
А ложа тридцати законных жен стали одиноки.
Тогда созвала вечная дева Полуксо тридцать законных жен и сказала:
— Есть закон. И по закону мы не в силах наказать мужей за измену родне. Но где закон, по которому мы не в силах наказать мужей за измену родине?
Разразилась ночь.
И тридцать лемниянок, движимых патриотизмом, изрубили тридцать изменников-мужей бронзовыми топорами с двумя лезвиями, топорами, которые называют еще «лабрис».
Так на острове Лемносе остался единственный мужчина — царь Фоант, неспособный приподнять и кружку с кипяченой водой.
Пой, кифара, пой!
Тогда приблизились к острову аргонавты, узнали о событии, удивленные приятно.
— Не допустим аргонавтов! — так решительно приказала царица Гипсипила, увивая ложе гирляндами цветов, красных и синих.
— Допустим аргонавтов! — так возразила вечная дева Полуксо, патриотка. — Герои защитят Лемнос от внешних врагов.
Что за враги у Лемноса — никто не догадался, но поддержали.
Облачились аргонавты в пурпурные одежды.
Полидевк впервые в жизни снял кулачные ремни.
Хорошо Язону у Гипсипилы, хорошо Полидевку перебирать овощи на разных огородах, ведь любознателен Полидевк чрезвычайно. Хорошо Линкею, менее мрачен Линкей, хорошо пузатому Мелеагру, похудел Мелеагр, хорошо серьезному Идасу. А у Зета и Калаида, у двух юных гвоздиков с лошадиными челюстями, — самый шумный успех.
Нехудо и Кастору. Вечная дева Полуксо оказалась не так вечна, погреба у девы — обильны, сама дева — любвеобильна.
Пой, кифара, пой!
Только Тифий охраняет корабль, ибо уши у Тифия оттопырены, ибо Тифию не перенести разлуки с рулем. Да Теламон описывает круги вокруг своей официальной невесты Библиды; рассматривает Библиду Теламон, как муравей грандиозную живопись Дедала.
На седьмой день возмущенный Геракл решительно пошел по селениям лемниянок. Он выискивал героев, сердито расспрашивая:
— С какой целью мы плывем? Совершать подвиги?
Всех героев, как ягодки, по одному подобрал Геракл.
Парус поднят! Вперед, в Колхиду!
Пой, кифара, пой!
Язон сказал:
— Постеснялся бы, фракиец, при Медее завывать о Гипсипиле.
Орфей поднял иронические вороньи глаза, треугольное лицо большой птицы:
— Постеснялся бы, Язон, использовать податливых цариц.
— Я — эллин, герой, а у героя — все правильно. Ты же — фракиец, иноземец, не имеешь права оскорблять героя.
— Я — иноземец. Только и ты запамятовал. Ты — грек, потому что проживаешь в Греции. Но пеласги не твои ли предки? Не твои ли предки карийцы, долопы? Это позднее вторглись греческие племена — ионийцы и ахейцы, дорийцы и эолийцы. Не приходили разве в Грецию италы и персы, иллирийцы, фракийцы и малоазиаты? Воображаешь, что твои предки удачно избежали сближения с этими племенами? Я — фракиец. Удачно ты намекнул, эллин. К прискорбию, не обучили меня фракийскому наречию. Обучили языку эллинов; но на этом языке мои песни поет вся Эллада. О том, как ты отважен, герои, мир узнает из моих песен. (Не груби, герой.)