Страница 62 из 72
Иногда боги, предчувствуя дрязги между Герой и Зевсом, приглашают Гефеста на пиршество. Тогда Гефеста прополаскивают в благовонной ванне: обоняние богов не переносит аромата копоти и пота. Удовлетворен кузнец приглашением, ведь на пиршестве он — равен богам; ковыляет Гефест на хилых искривленных ногах вокруг пиршественного стола, веселя всех.
И Зевс прекращает дрязги.
Разве не ты, Гефест, выковал обручальное кольцо для Прометея, а теперь — цепи?
Твоя кузница трудолюбива. Она сутками выковывает предметы, указанные богами.
«Ты выковываешь плуг для пахаря и панцирь для воина, убивающего пахаря. Ты влюблен в собственное трудолюбие, ты и сам превращен в орудие кузницы, которой безразлично, что выковывать, — пылал бы горн!»
Так думал Прометей, ведомый Гефестом к скале:
«Когда я вынул огонь из горна твоего, ты ведь видел, Гефест, что я вынул, но сделал вид, что не видел! Ты доброжелателен, кузнец, ведь желал ты, чтобы люди пользовались огнем, но почему ты сообщил Зевсу о вынутом огне? Друг ты или делал вид, что друг?»
Так думал Прометей, а Гефест, ковыляющий сзади, виновато лепетал:
— Друг я был тебе, друг и есть! Ах, если бы мне смерть — принял бы ее за тебя, Прометей, но увы мне — я бессмертен. А Тартар — страшит! Да, я исполняю волю Зевса, но как — плача!
Гефест забежал вперед, показывая Прометею свое волосатое, плачущее лицо. Прометей махнул рукой: иди, мол, назад, на место. Гефест повиновался.
— Да, я выковал для тебя цепи, — всхлипывал Гефест, — но пойми: я не желал выковывать их, но увлекся. Ведь я — кузнец; редко удается кузнецу выковать такие искусные цепи.
«Когда на Земле был холод и мор; когда не существовало человека, который не раб, — о, как многообещающе и убежденно воззывал ты, Зевс, богов и титанов противоборствовать Крону!
Какие плоды сулил, какие злаки предполагал, воззывая противоборствовать Крону!
Злаков ли жаждал, плодов ли? Власти жаждал ты, Зевс, только власти!
Вспомни, эгидодержавный ныне, как человек и титаны, терзая об окаменелую почву необутые ноги, восстали против Крона!
Что ж! Крон в Тартаре. Солидарные с ним титаны в Тартаре. Но не приписана ли победа твоим тощим молниям? Не поделена власть между прихлебателями и суесловами, сестрами твоими, братьями по утробе? Как им вылизывать ступни твои льстивыми языками?
Не появляйся на Олимпе, титан, если язык твой нектаром не смазан!
Доверял тебе человек, Зевс.
И я — виновен в этом.
Это я первый провидел обман твой, но восклицал: слава!
Это я вынул божественный огонь: обучив человека употреблять мясо не сырым, утеплив его жилище — именем твоим, Зевс!
Это я укротил молочный скот и привел его в жилище человека — именем твоим, Зевс!
Это я соорудил колесницу, запряг в нее обузданных коней в помощь передвижению человека.
Это я внедрил в человека надежду, впервые за много тысячелетий. Это я укротил дикого быка, вовлек его в ярмо, чтобы люди пользовались им, обрабатывая почву. Это я изобрел первый корабль и увенчал его парусом, чтобы человек востока и юга имел возможность общенья. Это я внушил человеку счет, чтение и письменность, приобщил к искусствам, о чем и не подозревал человек, тысячи лет прозябая. Это я познакомил человека с металлом, с его добычей и обработкой. Это я показал человеку лекарственную мощь растений, и человек преодолел болезни.
Все это я осуществил именем твоим, Зевс, и возблагодарил человек — тебя.
Так во веки веков: титан, помогающий богу в борьбе за власть, искренен и опасен. У него слишком много деяний, а это — опасно: бог, возведенный во владыки, желает, чтобы ему не только приписывали деяния, но и внушали, что эти деяния он совершает самостоятельно.
Так покарал ты меня, Зевс!
Только не увлекайся, тучегонитель!
Ты справедлив: за все, что я совершил именем твоим, — позор мне и цепи!
Нехотя приковывает Гефест Прометея к скале.
Нехотя и плача:
— Глубокая скорбь угнетает меня, Прометей!
Старается Гефест расположить руки титана поудобнее на скале, чтобы стоять Прометею много веков у скалы — поудобнее.
Ни звука не издал Прометей, когда Гефест, поколебавшись, пронзил его грудь железным стержнем.
— Как я скорблю о тебе, Прометей! Но, если я не проделаю это, другой проделает, а меня принудят скорбеть о самом себе.
Медея и Скиф наблюдали, как суетен Гефест, как искренне поражен скорбью, хотя слова его — высокопарны.
Отговаривал Скиф Медею от этого зрелища, но как женщину отговоришь?
— Дело исполнено, Зевс! Порадуйся, отец! — Гефест яростно сошвырнул молот со скалы.
Но раздался вкрадчивый голос владыки:
— Ты обязан был отложить молот. Почему — отшвырнул? Как разъяснить это движение? Не протест ли?
Гефест высморкался, выгадывая время.
— Я утомился, работая молотом. Отдохну, сходя со скалы.
На Олимпе, очевидно, удовлетворены. Во всяком случае, Олимп молчит. Зевс видел, что действительно Гефест утомился нести молот на плече, еще поднимаясь на скалу, он привязал к молоту веревку и поднимался, волоча его.
Кровь падала на раскаленные камни, камни забрызгивая; затвердевала, пузырилась, крошась.
Медея и Скиф приблизились к титану. Медея ухватила бурдюк с вином. Она приложила палец к веку Прометея. Титан приподнял веки.
— Мы принесли тебе пищу. Хорошая пища: зеленый лук и шашлыки бараньи, горный чеснок и вино из винограда.
Прометей рассмеялся:
— Варвары, наивные безумцы, я благодарен, однако — уходите. Уходите, не возвращаясь.
Когда легендарный корабль «Арго» подплывал к побережью Колхиды, над парусами проплыл орел. Это был орел Зевса. Он деловито направлялся клевать печень Прометея. Печень орел клевал бесподобно, а направление на Кавказ определять не обучился. Впереди орла летел почтовый голубь, указывающий направление.
Аргонавты увидели орла, и благородный Теламон воскликнул:
— Мы освободим Прометея!
Промолчал Язон.
Клитий высокомерно приподнял подбородок. Он опроверг Теламона, продолжив якобы его восклицание:
— …чтобы обессмыслить наш легендарный поход за руном, ибо нас испепелит ненависть Зевса.
Он всегда был прав, этот Клитий.
Он всегда произносил до того справедливые и честные слова, что выслушивать его было больно.
III. ГЛАВА КОЛХИДЫ
Постарался Дедал. Дворец Эету он соорудил в форме девятиконечной звезды. На остриях звезды — башни из белого известняка, они треугольны, четырехугольны, пирамидальны. Кварцевые прослойки в известняке мерцают зеленью. Стены — из целых плит красного гранита. Прогал для ворот облицован эллинским мрамором, ворота окованы медью. От ворот восемнадцать колонн белого мрамора — в два ряда — образовывают портик. Остановились возле одной из колонн, остановились слева и справа, увенчанные бляхами — на локтях, на коленях и на груди. Бляхи позвякивали. Восемнадцать фонтанов — около каждой колонны. В струях подпрыгивали разноцветные рыбки; цветы, громадные и только красные, росли прямо из мраморных колонн.
Ничему приучился не удивляться Язон, однако любопытствовал.
Он заложил руку за голову, поджидая Эета, заткнув за пояс посох мира — трость из кости слона, украшенную у рукоятки резными виноградными гроздьями, колосьями злаков.
Так в первый раз увидела Язона Медея.
Герой напоминал статую, какими Дедал оккупировал Колхиду, только это была загорелая статуя, со смышлеными глазами, движущимися мускулами. В Колхиде таких юношей — не попадалось.
Появился Зет. Вернее, не Зет, а носилки, несомые двенадцатью обнаженными рабынями (ни фигового листочка, — первый удар по воображению иноземца). Все внимание Язона переключилось на рабынь. Заранее подготовленные слова приветствия улетучились.
А Зет был старичок тщедушный, как былинка, на бледно-зеленом стебельке его тельца не произрастало ни волоска. Когда созревала необходимость появиться, Зет появлялся на носилках под многоугольным балдахином. Под балдахином он приспособил медный рупор, преобразовывающий хилые звуки речи царя в мощные.